Все шло именно так, как надеялся Генрих. На восточной дороге ему не встретилось ни души, и у него еще никогда не было такого быстрого коня. Ни одна из стрел, которые выпускали в него враги, не достигла цели, а через четверть часа король почувствовал, что погоня отстала.

Местность вокруг менялась: реже попадались селения, чаще — обширные пустоши. Генрих десятки раз проделывал этот путь до замка герцога Хаммонда и обратно, и мог бы найти дорогу самой глухой ночью.

Но, когда Генриху оставалось только пересечь небольшой лес и подняться на холм, удача покинула короля. Его конь дико заржал и взвился на дыбы. Генрих попытался удержаться, однако поводья внезапно ожили в его руках, став гладкими и скользкими. «Змеи!» — пронеслось в его голове, прежде чем он упал на землю.

Конь умчался прочь, и было отчего. Посмотрев по сторонам, Генрих увидел, что его обступил густой лес. Словно заметив его взгляд, деревья на миг остановились, а потом продолжили надвигаться сами по себе, стремительно, заполняя собой пространство, как в кошмарном сне. Тьма сгущалась, подобно лесу, но страшно было не из-за нее, а из-за удушливого ощущения чего-то жуткого, непонятного, чему не было места в мире живых. И чем невозможнее это казалось, тем страшнее становилось.

Генрих неожиданно почувствовал, как закружилась голова и отяжелели веки. Он повалился на землю, взметнув клубы пыли. Захотелось остаться в этом лесу, просто уснуть и спать несколько суток, а, может, дольше. Прямо как после битвы с французами. Воспоминания молнией прошили сознание Генриха, и он поднялся. Король не был уверен в том, что ему удастся надолго сохранить ясность мысли, поэтому он пару раз ущипнул себя за руку и для верности залепил самому себе пару пощечин. Если он хочет выбраться отсюда, надо для начала узнать, где заканчивается этот колдовской лес. А в том, что он именно колдовской, Генрих не сомневался. Даже в состоянии, близком к обморочному, он не забывал о Равенне и о том, что она сделала с ним.

Одно из ближайших деревьев было достаточно высоким, и с его вершины можно было хорошо осмотреть окрестности. «Все деревья здесь заколдованы», — шепнул внутренний голос. Разумеется, так и было. Но выбор все равно был невелик. Решительно уцепившись за сук, Генрих полез вверх.

Он не любил промедления, и все же на войне ему часто приходилось проявлять предельную осмотрительность, учиться быть не только воином, но и политиком. Как же это помогло ему теперь! Он взбирался по ветвям с той же осторожностью, с какой обычно разрабатывал тактику боя. Передвигался, только будучи уверенным, что ветка не сломается, а сапог не соскользнет. Прислушивался к малейшему шороху, готовый в любой момент уловить треск и перебраться на более устойчивую ветку.

До вершины дерева оставалось совсем немного, когда рука Генриха схватилась не за сук, а за гигантский шип. На тот момент Генрих был готов почти ко всему, но только не к тому, что дерево превратится в стофутовую розу.

Он сорвался вниз и не смог сдержать крик — не столько от испуга, сколько от досады, что его усилия пропали даром. Потом была мысль о смерти, закономерно промелькнувшая в сознании Генриха, а следом — приземление. Не самое мягкое, но он совершенно точно был жив. Неужели это еще одно колдовство?

Ответ Генрих получил, как только поднялся. Его голова вдруг наполнилась голосами, сначала очень тихими и неразборчивыми, затем шепот стал громче, зазвучал на нескольких разных языках, а потом слился в один, прекрасно знакомый ему голос.

«Думаешь уйти от меня, король? Я знаю, куда ты направляешься, и знаю, чего ты хочешь. Но тебе со мной не справиться. Лучше сразу сдайся и покорись мне».

— Нет, Равенна, — Генрих не успел вздохнуть, как невидимая рука стиснула его горло. Он мог только сипеть. — Я не сдамся.

Рука отпустила его, и Генрих закашлялся. Он не сказал Равенне ничего, кроме правды, но чувствовал, что его ответ привел колдунью в ярость. Все только начиналось, и от осознания этого хотелось выть.

Путь наверх был закрыт, а это значило, что единственный выход — действовать наугад. И Генрих рискнул. Он пошел в глубь леса, ни минуты не сомневаясь, что Равенна наблюдает за ним. Он чувствовал ее взгляд и знал, что ее глаза холодны и бесстрастны.

Скоро Генрих понял, что единственные цвета в этом лесу — черный и серый. Черными были земля и древесные стволы, серыми — их ветви и клочки неба. Запахов не было вовсе, поэтому, когда слева потянуло трупным смрадом, Генрих отшатнулся и непроизвольно зажал нос пальцами.

«Как девчонка, в самом деле», — тут же устыдился он и решительно свернул с тропы. Хуже все равно не будет: мертвец не причинит вреда.

Мертвецов оказалось двое. Молодой человек и мужчина средних лет полулежали, прислонившись к дереву. На них были доспехи, из чего король заключил, что оба наверняка были рыцарями. Генрих подошел поближе. Так и есть: рыцари. Смерть еще не стерла с их лиц благородство черт и выражение спокойного достоинства. Не похоже было, чтобы покойники мучились перед смертью. Скорее, все выглядело так, будто они прилегли отдохнуть после очень тяжелого и долгого пути.

Холодок прошел по спине Генриха. Он неожиданно понял, какой опасности помогли ему избежать воспоминания о битве. Наверняка несчастных просто сморил зачарованный сон, который незаметно обернулся тихой смертью.

Король перекрестился. Нужно было идти дальше, но, если это только начало его злоключений, предосторожности не помешают. Он снял с молодого рыцаря облачение и надел на себя. Аккуратно разжал пальцы мертвеца, сжимавшие меч.

— Покойтесь с миром, славные воины, — произнес Генрих и снова осенил себя крестным знаменем.

Похоронить рыцарей он не решился: в этом лесу нельзя долго оставаться на одном месте. Нужно постоянно передвигаться, иначе — чары или смерть.

Но чары другого рода настигли его спустя некоторое время. Прямо из-под земли перед ним выросли черные тени ростом с человека. Они и напоминали людей, надевших черные плащи и низко надвинувших на глаза капюшоны. Вот только эти тени совершенно точно были бесплотными. Генрих был бы рад ошибиться. Если бы перед ним появились враги из плоти и крови, как те черные рыцари, он бы напал первым и, вероятно, победил бы, однако против этих он не мог сражаться. Они были сотканы из самой тьмы, как настоящие прислужники злой колдуньи.

У Генриха подкашивались ноги, он почти не чувствовал пальцев рук, но страх порой делает с людьми удивительные вещи. Молодой король вынул из ножен меч безымянного рыцаря и закричал:

— Ваша хозяйка прислала вас убить меня? Ну давайте, демоны! Посмотрим, на что вы способны!

В ответ раздался гулкий нездешний хохот, каким не смеются живые существа.

— Ты еще не понял, король? — заговорили они все разом. — Ты останешься здесь навечно. Не нам убивать тебя, мы лишь продлим твои муки.

Генрих с силой рубанул по ближайшей тени, и меч вполне ожидаемо прошел насквозь, не причинив врагу никакого вреда. Глупый поступок, король и сам это понимал. Всему виной страх и злость. И ненависть. Раньше он и вполовину так не любил Равенну, как сейчас ее же ненавидел.

А тени враз уменьшились, скукожились и превратились в огромный куст неведомых цветов, из которых столь же быстро потекла черная смола. Один из цветков раскрылся прямо перед носом Генриха. Брызнула колдовская смола, и на несколько секунд мир стал сплошь черным. Генрих спешно вытер лицо и без оглядки кинулся прочь. Беда была в том, что смоляной запах вызывал видения наяву. Генрих бежал и видел, как искажается пространство, как деревья двоятся и становятся чудовищами с высохшими руками. Земля под его ногами то полыхала огнем, то покрывалась льдом. И где-то наверху с поразительной скоростью, бывающей только во снах, день сменялся вечером, а вечер — ночью.

К тому времени, когда Генрих наконец остановился и пришел в себя, день на самом деле сменился вечером. Король тяжело вздохнул. Он провел в лесу полдня, но ощущал себя дряхлым стариком, который обречен вечно скитаться в неведомых землях.