В минуты моих болезненных переживаний меня обычно жалели и успокаивали родители или другие взрослые. Также они соболезновали и сопереживали мне, выражая понимание, как мне несладко в такие моменты. Рассказывали, что «это не беда», что у них «тоже так было», но они справились и теперь вот живут и радуются, в чем я не сомневался, конечно. Я принимал это как норму и запоминал: когда мне больно – меня должны жалеть. Впоследствии, если никого не было рядом со мной, я скучал по этим ощущениям и даже научился иногда жалеть себя сам.
Таким образом, поведенческим реакциям на происходящее вокруг меня вместе со всем остальным меня также научила окружающая человеческая среда.
Я «жизнедействовал». Взрослые меня то хвалили, то ругали, иногда даже наказывали. Как будто дрессировали. Я теперь уже отчетливо знал, что такое хорошо, а что такое плохо. Так у меня сформировывалось то, что называется «совесть». Это, по моим ощущениям, этакий внутренний судья. Когда я делал что-то не то, этот судья просыпался и судил меня, вызывая у меня чувство вины. Иногда взрослые обвиняли меня или других детей, видимо, во временном ее отсутствии: «Эх, какой бессовестный!» или «Совести у тебя нет!». Я даже слышал такое выражение – «совесть грызет». Я замечал, что иногда кого-то не грызет то, что грызет меня, и, не понимая, почему так происходит, удивлялся этому. Как будто искренне верил, что совесть на всех одна. Просто у кого-то она, видимо, еще не совсем выросла. Я так мысленно и говорил иногда о тех других: «Эй, да у тебя совесть еще не выросла».
По какой-то непонятной для меня причине мне запомнился один странный случай из моего детства, как я, сидя у своей матери на работе в подсобном помещении, от скуки придумал интересное для себя занятие: я достал общую фотографию своей группы из детского сада, где-то нашел иголку и стал прокалывать на фотографии лица детей – своих обидчиков. Кто меня не трогал, того я пропускал и не протыкал. Какой же я был жестокий тогда!
Так, мало-помалу формируясь, у меня к тому времени уже были кое-какие психика, личность и характер. Что самое интересное, появились они без особого целенаправленного моего участия и контроля. Самостоятельно. Эх, какие молодцы! Сами по себе они формировались как могли. Осознанно я ничего не выбирал. Не мог выбирать я, что в меня войдет, а что выйдет. Теперь все это в совокупности являлось так называемым фильтром моих взаимоотношений с окружающей средой. Тело мое тоже сформировалось само. Как бы я ни хотел, чтобы у меня не рос длинный нос, он все же вырос длинным, наплевав на мои «хотелки» и просьбы больше не расти. Как бы я ни мечтал о высоком росте, я вырос до такого роста, до какого вырос. Весь мир будто лепил меня. Со скульптором я, к сожалению, а может даже к счастью, не умел договариваться о деталях моей скульптуры, не имел такой возможности. Поэтому лепка происходила со мной, но независимо от меня. Такой вот парадокс! Не было у меня такого тумблера, чтобы можно было, когда надо, повернуть на «вкл.», а когда не надо – на «выкл.». Я был как своего рода энергетическая воронка, в которую попадало все, что находилось поблизости от меня, без разбора. Я ничего сам не создавал, не планировал, даже если мне казалось, что я это делал, на деле всякий раз реальность доказывала мне обратное. Таким образом, по большей части я не являлся хозяином самому себе.
Я рос и развивался психически и физически, среднестатистическим образом выражаясь, относительно здоровым ребенком.
В возрасте 7 лет меня по неизвестной мне причине решили покрестить мои родители. Я не понимал, зачем это было нужно мне, но родители, наверное, понимали, зачем это было нужно им. Хотя мне тогда понравилась эта затея из-за своей привлекательной неизвестности. Ведь все дети в большинстве своем отличаются повышенной любознательностью, так и для меня это событие не явилось исключением. Процесс крещения меня здорово впечатлил. Отныне я на определенный период времени стал будто набожным ребенком. Немного погодя, когда я хорошо научился читать, я проявил интерес к изучению литературы на божественную тематику и частенько стал заглядывать в местную библиотеку за очередной книгой. Их я читал одну за другой, почти не отрываясь и с большим интересом. Чтение начиналось на ступеньках библиотеки, продолжалось дома в свободное время и заканчивалось на переменах в школе. Доходило даже до такого, что я клал под подушку, на которой спал, Библию. Учил молитвы и время от времени молился, стоя на коленях перед иконами. Все это происходило совершенно естественным образом само собой. И, само собой, я посещал местную церковь.
Как-то раз в праздник Святой Троицы по дороге в церковь у меня на глазах сбили мою любимую и единственную собаку. От такого события ощущения были такие, будто бы сквозь всего меня прошел электрический разряд. Так я впервые в жизни познакомился с явлением под названием «смерть». Я получил небольшую, если можно так сказать, психологическую травму и почему-то провел параллель с тем местом, куда я, собственно, направлялся. И даже слегка засомневался в наличии Бога.
Со стороны моего развития наблюдалось приблизительно следующее. Радостное чувство от общения с окружающими постепенно перерастало в более сложное чувство симпатии, привязанности. Появлялись элементы познавательных эмоций. Формировались высшие нравственные эмоции – чуткость, чувство дружбы и товарищества, долга и другие. Эмоции со временем усложнялись и дозревали. Происходило дальнейшее развитие ощущений, памяти и внимания, двигательных и волевых функций. Я учился делать сначала простые, а затем более сложные суждения. После 12 лет у меня появилось то, что называется мышлением. Я уже имел свои суждения, логически выстраивал план своих действий, анализировал. Я свободно оперировал сложными абстрактными понятиями и категориями. В это время на смену чувственному познаванию пришло логическое мышление. Мое сознание приобрело черты сознания коллективного и общественного. Созрели высшие человеческие эмоции – познавательные, нравственные и эстетические.
Я хорошо учился в начальной школе. Начиная с первого класс, а я иногда отпрашивался с уроков, жалуясь то на головную боль, то на боль в животе, или просто говорил, что плохо себя чувствую. Меня, конечно же, отпускали учителя. Я с радостью проводил это выкраденное у школы время у себя дома. Я всех обманывал. На самом деле у меня, конечно же, ничего не болело. Косил я от школы абсолютно осознанно, таким способом получая свое любимое одиночество и ничегонеделание. В средней школе я тоже прекрасно учился. Но, так как все становилось немного серьезнее, мне приходилось разыгрывать теперь уже главным образом родителей и даже врачей. Я помню случай, как я, находясь дома, позвонил маме и сообщил, что у меня сильно колотится сердце. Мама вызвала скорую. Я дождался момента, когда, по моим расчетам, машина скорой помощи была уже на подъезде, и начал яростно приседать и отжиматься для того, чтобы искусственно поднять уровень кровяного давления и вызвать учащение сердцебиения, чтобы врач, осмотрев меня и констатировав отклонения от нормы, предложил поехать с ним в лечебное учреждение. У меня все получилось. Я лежал в больницах просто так, чтобы ничего не делать. То сердце мне лечили, то желудок. Я несколько раз лежал в больницах с банальным гастритом, который был почти у каждого человека в то время. У меня даже находили какие-то мифические лямблии и списывали боли в животе на них. От чего мне становилось очень смешно, так как я-то знал, что у меня на самом деле ничего не болит. Также я лечился в стационаре от сердечной аритмии. Я описывал свой дискомфорт, говоря, что у меня «сердце так колотится, что вот-вот выпрыгнет из груди». Проходя лечение в больнице, я просто наслаждался своим ничегонеделанием. Кстати, таблетки, выдаваемые мне медсестрами, я просто смывал водой в раковину в своей палате. И по прошествии отведенного больницей времени на лечение я чудесным образом выздоравливал. Меня очень забавляли чудеса такого рода. Иногда я, как и любой ребенок, не только косил, но и по-настоящему болел. В основном в такие нелегкие времена мне везло лечиться на дому. Пользуясь прекрасными мгновениями спокойствия и уединения, я сочинял различные рассказы и былины, заодно с легкостью делая домашние задания по любимому школьному предмету – литературе, которые потом учительница литературы почему-то зачитывала всему классу. Я совершенно не понимал, почему так происходило. Много рисовал. Я рисовал все, что меня окружало, от копейки, лежащей на столе, домашних животных, родителей, до вымышленных существ. Я даже сам записался в кружок по изобразительному искусству, занятия в котором стоили какие-то гроши даже по тому времени. Мне тогда казалось, что художник, который проводил наши занятия, делился знаниями бескорыстно и в свое удовольствие. Я, конечно, тоже получал огромное удовольствие от времени, проведенного в скромном подвальном помещении за рисованием разного рода ерунды.
