По мере того как греческий язык превращался в общемировой, люди, говорившие на нем, начинали ощущать себя гражданами мира. И Александр в конечном счете оказался не предателем македонской и греческой культуры, а, напротив, олицетворением ее нового бытования, которое, его стараниями, распространилось на территории иных, самых разнообразных культур, от Греции до Египта и от Месопотамии до Индии. Появилось и новое слово, описывающее это качество, уже не предполагающее неразрывной связи с определенным племенем или нацией. Можно и не уточнять, что это слово было греческим: космополит, то есть «гражданин мира». Александр экспортировал Илиаду, и основополагающий текст, став известным очень далеко от места своего возникновения, не только сохранил свою силу, но и стал поистине космополитичным текстом.

Тетрадрахма с профилем Александра Македонского и надписью на греческом языке; монета предназначалась для использования в окраинных частях империи

Продвижению греческого языка способствовали не только завоевания Александра, но и могущество его алфавита. Все шире распространявшаяся «алфавитная революция» через некоторое время привела к исчезновению таких неалфавитных видов письменности, как египетские иероглифы (и, еще позднее, пиктографическое письмо майя) и продолжается до сих пор. В наши дни алфавитной письменности сопротивляется только Восточная Азия, но и там постепенно развиваются фонетические и слоговые азбуки.

Культуры и языки Малой Азии тоже сдали свои позиции. Лидийский язык, на котором говорили в Анатолии, полностью исчез, а в Парфии (современный северо-восток Ирана) и на родине супруги Александра, в Бактрии (современный Афганистан), широкое распространение получил греческий[71]. Даже в Финикии, где зародилась сама идея алфавита, греческий язык использовался повсеместно. Эффект этого беспрецедентного лингвистического экспорта распространился очень далеко[72] – даже в Индии греческий фонетический алфавит повлиял на несколько систем письменности. Индийский царь Ашока, правивший примерно на полвека позже, приказывал переводить свои эдикты на греческий язык[73].

Александр продвигался все дальше на восток, неся туда свою Илиаду, свои монеты, свой язык и свой алфавит. При благоприятной судьбе он дошел бы и до Китая. Но в его войске усиливался разлад между греко-македонскими отрядами, которые участвовали в кампании с самого начала и в последнее время считали себя незаслуженно униженными, и разнообразными войсками с покоренных территорий, желавшими вернуться домой. Собственная армия смогла сделать то, чего не сумели многочисленные противники: она заставила Александра повернуть назад[74]. В наказание он заставил свое войско пройти форсированным маршем через пустыню, что повлекло за собой большие потери, и с великой неохотой привел его в Вавилон, который избрал столицей своего царства. Впрочем, и Вавилон он считал лишь временной остановкой, поскольку уже начал строить планы вторжения в Аравию и далее на Африканский континент. Могло ли случиться так, чтобы эти культуры приняли греческую фонетическую систему и греческую культуру? Мы никогда не узнаем этого: после разгульного пьяного пира, затянувшегося на всю ночь, Александр заболел и вскоре умер, всего тридцати двух лет от роду. Причина его смерти неизвестна. Возможно, он был убит, как и его отец.

Умирая, Александр сожалел лишь об одном: история его жизни так и не воплотилась в новом эпосе. Зато для Гомера правитель сделал больше, нежели кто-нибудь другой до или после него. В его преданности этому поэту было что-то трагическое, поскольку он на самом деле желал не столько сам идти за героями Гомера, сколько заставить Гомера следовать за ним. Эта идея обуревала его с тех пор, как он впервые вошел в Азию неподалеку от Трои. Предчувствуя, что его деяния превзойдут подвиги гомеровских полубогов, он публично сетовал, что не имеет своего Гомера, который воспел бы его жизнь[75].

Впрочем, не в обычаях Александра было жаловаться на отсутствие Гомера и не пытаться исправить этот недочет. Он нанял Каллисфена, чтобы тот вел подробную летопись его походов, но из этого намерения ничего не вышло. Каллисфен наотрез отказался кланяться Александру[76], а позднее был обвинен в мятеже и умер в заточении[77].

Столь серьезная ссора с собственным летописцем оказалась не самым мудрым из поступков Александра. Впрочем, при жизни Каллисфен успел составить описание кампаний Александра. Этот труд был утрачен, но известно, что в нем многажды осуждались персидские обычаи, которые заводил у себя полководец. Эти суждения повторялись во многих позднейших биографиях. В любом случае Каллисфен был отнюдь не тем человеком, который мог бы сделаться Гомером для Александра. Царю требовался настоящий большой поэт; к сожалению, с таким он не встретился до конца жизни.

Каллисфен был лишь первым из биографов Александра. Дело в том, что жизнь его была слишком поразительна, слишком беспрецедентна, чтобы с ее описанием мог справиться один человек. Несколько современников оставили записки[78], вдохновившие представителей следующих поколений на пробы сил в составлении биографий Александра. Чем дальше, тем сильнее авторы расцвечивали их фантастическими вымыслами, очевидно рассчитывая сыграть роль Гомера при этом новом Ахиллесе. По одной из версий Александр обрел вечную жизнь, по другой – отправился странствовать в Поля Блаженных. Жизнь Александра, выстроенная им посредством литературы, сама трансформировалась в литературный сюжет.

Все имеющиеся описания в конце концов слились в «Историю Александра Великого», известную также как «Роман об Александре». «Историю» не связывают ни с одним из прославленных авторов[79], тем более с каким бы то ни было новым Гомером, но в эпохи поздней Античности и раннего Средневековья она была самым популярным письменным текстом, не считая религиозных. Некоторые авторы откровенно приспосабливали сюжет к местным условиям. Греческая версия утверждала[80], что Александр был сыном не Филиппа, а последнего египетского фараона. В персидской поэме «Шахнаме» правитель назван сыном персидского царя Даруба, женившегося на румийской (византийской) царевне[81]. Литература превратила Александра в такого владыку Востока, стоявшего превыше народностей и наций, каким он всегда хотел быть.

Путешествуя по следам Александра, посещая такие места, как Пергам, Эфес и Перге, расположенные на территории современной Турции, я обнаружил, что постройки той эпохи в основном разрушены. Лучше всего сохранились руины двух видов строений: театров и библиотек. В эти здания, учитывая их важнейшую роль для общества, вкладывали больше всего ресурсов. И те и другие были связаны с литературой. В библиотеках сохраняли важные тексты, копировали их и снабжали комментариями. Театры же демонстрировали мир Гомера зрителям своего времени. В театрах эллинистической эпохи, вмещавших до 25 000 зрителей каждый, смотрели представления по мотивам гомеровских поэм в обработке драматургов позднейших времен. Александр настолько любил театр[82], что во время всей восточной кампании выписывал к себе пьесы и актеров, которые развлекали и его самого, и его войско.