Почтовая карета остановилась у пограничных столбов со шлагбаумом. Рядышком посреди чистого поля торчала дощатая будка, выкрашенная косыми черными и белыми полосами. Под навесом там скучали три бойца пограничной стражи, да еще ежились от ветра двое растрепанных молодых людей в цивильном платье.

Один из стражников без всякой спешки подошел, заглянул к нам и завел привычную шарманку:

– Кто и куда направляетесь?

– Вон Черен, магистр. Буду преподавать в университете Святого Иоганна, – сообщил я. – Со мной слуга.

Взгляд служивого скользнул по серебряному перстню с золотой накладкой герба Кальвортского университета, и на миг в покрасневших глазах промелькнуло беспокойство, но лишь на миг.

– Подорожную! – потребовал стражник, переборов неуверенность.

Я протянул документы, и служивый немедленно сунул их за обшлаг давно не стиранного мундира.

– Выходите. Сержант приедет, посмотрит бумаги.

– А что же сам? – прищурился я.

– Не обучен, – сознался страж границы. – Сержант велел никого без него не пускать, так что выходите.

Я рассчитывал уже к обеду быть в Кларне, а неожиданная задержка ставила на этих планах крест. Неизвестно ни то, когда соизволит явиться сержант, ни то, когда здесь пройдет следующая почтовая карета. Так и до завтрашнего утра прокуковать можно в чистом поле.

– Выходите! – повысил голос стражник, и к нам потопал его товарищ с алебардой на плече.

Кучер извернулся на козлах и попросил:

– Поспешите, ваша милость. Почту надо везти!

– Умолкни! – шикнул я и достал охранную грамоту, выписанную епископом Кларна. – Читать ты, милейший, не обучен, но глаза-то пока оба на месте. Знакомая печать?

Судя по перекосившей небритую физиономию гримасе, красный оттиск был служивому прекрасно знаком. Но пойти на попятную он не пожелал.

– Сержант велел…

– Сержанта здесь нет! – отрезал я. – И хоть его преосвященство – добрейшей души человек, едва ли ему понравится, что пограничная стража перестает узнавать охранные грамоты. Оправданием такому может послужить только слепота. Если ты не слепец, то рискуешь им стать!

Стражник побагровел, по широкому лицу покатились крупные капли пота. И немудрено: одно дело – чинить препятствие простому ритуалисту, и совсем другое – пытаться задержать ритуалиста с охранной грамотой епископа. Такой и магию пустить в ход может, ничуть не опасаясь проблем с правосудием. Или хуже того – накатает кляузу в канцелярию епископа, и тогда достанется по первое число всем, начиная от капитана и заканчивая приблудившимся к посту шелудивым псом.

Скрипнув зубами, служивый выдернул из-за обшлага подорожную, кинул ее мне и с силой захлопнул дверцу. Послышался злобный рык, и сразу заскрипел, поднимаясь, шлагбаум. Кучер не стал мешкать, карета тронулась с места и покатила, переваливаясь на неровной дороге с боку на бок.

– Повезло, что мы на епископских землях, – усмехнулся Хорхе Кован.

– Повезло, что его преосвященство держит паству в строгости, – покачал я головой.

Действительно, повезло. Иначе пришлось бы пускать в ход другие козыри. Или потратиться на взятку. Иногда это самый простой и быстрый способ добиться желаемого.

За последние дни заметно потеплело, подмораживало лишь по ночам, редкие снегопады сменились обложными дождями. Грязь летела с колес на стенки кареты, срывалась целыми пластами, но вскорости нарастала вновь. Равнинная местность осталась позади, начались предгорья, и уставшие лошади едва взбирались на многочисленные подъемы.

На почтовой станции, пока меняли лошадей, мы с Хорхе смолотили несколько ломтей хлеба с половиной круга копченой колбасы и выпили по кружке глинтвейна.

– Куда это они, магистр? – удивился слуга, заметив босоногих странников в ветхих и грязных дерюгах.

Те растянулись по дороге длинной вереницей, каждый держался за плечо впереди идущего, во главе процессии шагал поводырь.

– Здесь неподалеку святое место, – ответил я, провожая взглядом паломников. – Я заплатил кучеру, он остановится там на четверть часа.

– Чистая растрата! – проворчал Хорхе.

Я лишь усмехнулся и не стал напоминать, что за проезд двух почтовых миль до Стожьена мы не заплатили ни пфеннига, а оплату постоялого двора милостиво взял на себя барон аус Барген. Оставались еще и монеты, позаимствованные из кошеля чернокнижника. В сумму, отпущенную на дорогу, мы укладывались с изрядным запасом, и я не видел оснований для скопидомства.

– Ваша милость! – окликнул меня кучер. – Выезжаем!

После почтовой станции поля окончательно остались позади, потянулись поросшие лесом пригорки. Свежие лошади споро тянули карету, мы забирались все выше и выше. Затем дорога пошла под уклон, вдоль нее запрыгал по осклизлым камням быстрый ручей. На окраине какого-то селения охранник прямо на ходу принял опечатанный мешок с корреспонденцией, а немного дальше мы свернули с торного пути на просеку. Удивительно, но трясло в лесу даже меньше.

Разъехаться со встречной повозкой здесь не было никакой возможности, поэтому кучер беспрестанно гудел в рожок, предупреждая о нашем приближении. Пешие путники поспешно сворачивали на обочины, несколько раз попадались загнанные на вырубки телеги. Однажды путь уступила карета с забрызганными грязью гербами на дверцах. Святое место привлекало отнюдь не только голытьбу.

Когда мы остановились у выложенной камнями чаши, в которую падала срывавшаяся с отвесной скалы струйка воды, кучер развернулся на козлах и предупредил:

– Четверть часа, ваша милость. Если задержитесь, покроете нам штраф за опоздание.

– Не задержусь, – ответил я и в обход толпившихся у чаши паломников направился прямиком к вырубленным в скале ступеням.

Тут же рядом оказался невзрачный человечек в коричневой хламиде, отдаленно напоминавшей монашеское одеяние.

– Добрый человек, – ухватил он меня за рукав, – только великая нужда заставляет расстаться с величайшей ценностью – углем из костра, на котором язычники сожгли святого Дитфрида!

На грязной ладони, которую он сунул мне под нос, лежал уголек с ноготь большого пальца величиной.

– Святого сожгли семьсот лет назад, – напомнил я.

– Этот уголь передавался из поколения в поколение, добрый человек! – уверил меня незнакомец. – Его наполняет целительная сила святого! Любые болезни…

Я и в самом деле был добрым человеком и при этом человеком предельно занятым. Поэтому не стал поднимать крик и выдвигать обвинение в мошенничестве, а просто приложил ловкача ладонью по лбу и скомандовал:

– Изыди!

Ошеломленный жулик уселся на задницу, тут же вскочил и опрометью бросился прочь. Уголек так и остался валяться на земле. Еще один хмырь с заполненным серой золой фиалом оценивающе глянул на меня и отправился на поиски более легкой добычи.

Я усмехнулся и начал подниматься по неровным ступеням, пропуская на площадках покидавших пещеру паломников. Лица их были преисполнены благодати, никто не спешил, все помогали друг другу. Жаль только, это не продлится долго. Святое место давало людям шанс измениться и стать лучше, но жизнь быстро расставляла все по своим местам.

Вырубленная в скале лесенка привела к пещере, там рядом с ящиком для пожертвований дежурили два крепких послушника из близлежащего монастыря. Я кинул в прорезь несколько мелких монет и прошел через распахнутую решетку к мрачному зеву подземелья, свод которого был покрыт густым слоем копоти. Местами серели свежие сколы, но, сколько ни забирай отсюда камня, святость никуда не денется.

Дитфрид был отшельником, жил в пещере и проповедовал окрестным крестьянам, пока его не отыскали солнцепоклонники. А быть может, на нехитрый скарб позарились лесные разбойники. Это не имело ровным счетом никакого значения: главное, что на святого снизошла божественная благодать, его тело стало чистым светом, а душа отправилась на небеса. Святость Дитфрида не оспаривалась даже во время пресловутого вселенского собора двести семнадцатого года. Кто бы другой преисполнился небесной благодати во время сожжения на костре?