Пронзительный осенний ветер трепал пожухлые листья, мел по дороге колючую снежную поземку, выл в печных трубах и свистел под скатами крыш. А еще рвал полы плаща, сдергивал шляпу, обжигал неожиданно хлесткими порывами лицо. Будто издеваясь над флюгером почтовой станции, он беспрестанно менял направление, дул то в одну сторону, то в другую, и медный голубь на крыше крутился просто безостановочно.

Не желая уподобляться безвольной вертушке, я прислонился плечом к стене и несколько раз сжал и разжал кулаки, разминая занемевшие из-за утреннего морозца пальцы. Тонкие кожаные перчатки защищали от холода не лучшим образом, но все зимние вещи были убраны в забитый под завязку дорожный сундук.

Ангелы небесные!

День откровенно не задался: сначала пришлось вставать спозаранку и завтракать всухомятку хлебом с холодной кровяной колбасой, затем битый час ждать карету на продуваемой всеми ветрами площади перед почтовой станцией. А погода не радовала. Первый месяц осени выдался на удивление холодным и ненастным, словно мы находились в Северных марках, а не в Средних землях империи. Ко всему прочему еще и почта оказалась заперта!

Безобразие! Совсем здешний смотритель страх потерял! Или дело вовсе не в беспечности и разгильдяйстве?

Я выдохнул короткое проклятие, изо рта вырвалось облачко пара.

– Как думаешь, Хорхе, – обратился я к слуге, – не сыграли, случаем, с нами дурную шутку, выставив за порог раньше условленного часа?

Хорхе Кован придержал едва не сдернутый ветром капюшон и поднял к небу смуглое лицо, обветренное и морщинистое. Пустое! Над крышами расползлась серая пелена низких облаков; если солнце и взошло, этого было не разглядеть.

Слуга поежился и покачал головой.

– Ума не приложу, магистр, какой в том прок хозяину, – с сомнением произнес он после недолгих раздумий, затем стянул вязаные перчатки и принялся растирать ладонями раскрасневшиеся щеки и орлиный нос.

Я обвел рукой темные окна выходивших на площадь домов и начал перечислять:

– Кареты нет, почтовая станция заперта, лавки не открылись. И кругом – ни души. Какой вывод из этого следует, Хорхе? Ну же! Используй логику!

– Логика… – осторожно произнес Кован не в первый раз слышанное от меня слово, – и… опыт подсказывают, что шутнику всыплют по первое число. Но, магистр, нужны ли нам неприятности?

Долгое пребывание на холоде отнюдь не наполнило мое сердце смирением и всепрощением, рассмеялся я недобро, даже зло.

– Хорхе! Императорской хартией ученый люд выведен из подсудности и светских, и церковных властей. Не забывай об этом!

Но так легко слугу оказалось не смутить.

– При всем уважении, магистр, – покачал он головой, – слова о хартии не остановят взбешенную толпу. Императорское правосудие далеко, а колья и косы – близко. Кинжал на поясе никого не напугает, придется пустить наглецам кровь. Ваши коллеги будут недовольны.

Тут он меня уел. Напряженные отношения между школярами и простецами давно стали притчей во языцех. Но и спускать столь изощренное издевательство я не собирался. Ноги замерзли так, что уже пальцев не чувствую!

– Мои коллеги никогда не бывают довольны, – проворчал я, не желая признавать правоту слуги.

– Хорошо хоть нет маэстро Салазара, – вздохнул Кован. – Грешно радоваться чужим бедам, но этот пропойца непременно втравил бы нас в неприятности.

– Трезвый Микаэль – сама доброта.

– И часто ли он пребывает в подобном состоянии? – не удержался Хорхе от едкого замечания. – Разве что когда спит да пока не похмелился. Но с похмелья он и вовсе злой, как все князья запределья, вместе взятые!

Предвзятое отношение слуги к Микаэлю не являлось для меня секретом: старик на дух не переносил уроженцев Лавары, да и остальных южан тоже не жаловал. На юге соплеменников Кована издревле обвиняли во всех смертных грехах, начиная от ростовщичества и скупки краденого и заканчивая конокрадством и воровством детей.

– В городской тюрьме Риера не наливают, – проворчал я, внутренне негодуя, что срочный вызов спутал все карты и помешал вызволить подручного из цепких лап правосудия до отъезда из города.

Судебное разбирательство грозило затянуться надолго, а значит, в новом деле придется обходиться без талантов Микаэля.

Я постучал сапогом о сапог, но придумать достойную месть поднявшему нас ни свет ни заря шутнику не успел. Хорхе вдруг сообщил:

– Свет зажгли.

– Где? – оживился я.

– У булочника.

– Беги узнай, который час! – попросил я слугу, но тут же встрепенулся и снял с пояса кошель. – Держи грешель, купи какого-нибудь горячего питья. И не скупись, себе тоже возьми.

Хорхе Кован принял мелкую монету в четверть гроша и заколебался.

– Могу покараулить, пока вы сходите. Хоть погреетесь.

– Иди! – отмахнулся я.

Если дело не в дурацкой шутке и почтовая карета просто задержалась в пути, то кучер постарается наверстать упущенное время и ожидать пассажиров наверняка не пожелает. При необходимости Хорхе мог навязать свое мнение кому угодно, но, как совершенно справедливо заметил он сам, меньше всего сейчас нам нужны проблемы с местными властями.

Накинув на голову капюшон, слуга пересек площадь и постучался в булочную. Какое-то время ничего не происходило, затем дверь распахнулась и слуга скрылся в лавке.

Я остался на улице наедине с холодом и ветром. Та еще компания.

Сделав несколько глубоких вдохов, я обратился к своему эфирному телу и попытался с помощью внутренней энергии ускорить кровоток и хоть немного согреться, но ожидаемо натолкнулся на невидимую стену. Когда-то для подобного трюка не требовалось даже сосредотачиваться, теперь же единственным результатом стало болезненное жжение в левой руке.

Провалиться мне на этом месте! В кого я превратился?! Беззвучно выругавшись, я начал перебирать пальцами янтарные четки, и вскоре раздражение и злость отошли на второй план, жжение в руке ослабло, перестал трясти озноб. Нет, холод никуда не делся, просто стало легче не обращать на него внимания.

Стукнула дверь, на улицу вышел Кован. Он пересек площадь и протянул мне одну из двух глиняных кружек, горячее содержимое которых курилось белесым паром.

– Два пфеннига, магистр, – полез он за сдачей.

– Потом! – оборвал я слугу и стиснул озябшими пальцами теплые бока кружки.

Затем вдохнул чудесный аромат глинтвейна, миг помедлил и сделал первый осторожный глоток. По телу разошлось живительное тепло, хмурое утро сразу перестало казаться таким уж беспросветно холодным. Впрочем, непогода мигом напомнила о себе порывом стылого ветра. Поземка на площади так и кружилась.

– Булочник говорит, с утра все в церкви, – сообщил Хорхе, хлебнул глинтвейна и поежился.

– Ну конечно! – Я хлопнул себя по лбу. – Болван! Сегодня же осеннее равноденствие! Первый день пути пророка в Ренмель!

Хорхе особой религиозностью не отличался, поэтому уточнил:

– И чем нам это грозит, магистр?

– Проторчим тут еще не меньше часа, – ответил я и вновь приложился к пузатой кружке. Сделал жадный глоток и поморщился. – Пока не закончится праздничная служба, никто в дорогу не отправится.

Кован скривился и досадливо сплюнул под ноги.

– Идите греться, магистр. Я покараулю карету.

– Допивай, сразу и кружку унесу.

Хорхе запрокинул голову, кадык на худой шее заходил вверх-вниз в такт быстрым глоткам, и я остановил слугу:

– Не торопись так!

Подогретое вино подействовало наилучшим образом, да и обращение к эфирному телу пусть и с заметным опозданием, но все же принесло свои плоды – холод на время отступил. В гости к булочнику пойду позже, когда снова озябну.

Слуга вдруг встрепенулся и скинул с головы капюшон.

– Магистр! Слышите?

Я замер на месте и очень скоро уловил цоканье копыт и скрип конной упряжи. Влил в себя остатки глинтвейна и не без сожаления отдал Ковану кружку, о бока которой было так приятно отогревать замерзшие пальцы.