Двумя годами ранее, когда казалось, что старшие дети очень скоро покинут семейное гнездышко, Анна предложила подыскать дом поменьше. Такой дом будет обходиться дешевле, прибавила она, усвоив за годы супружеской жизни, чем можно зацепить Ральфа. С разрешения мужа она позвонила в компанию Феликса Палмера и спросила, какова будет цена их дома, если выставить тот на продажу.

– Вы же не всерьез, Анна?! – воскликнул Феликс. – Продать Ред-хаус? После стольких лет? Мне очень хочется думать, что вы шутите.

– Феликс, вы не забыли, что вы агент по недвижимости? – вопросом на вопрос ответила Анна. – Разве вам не полагается убеждать людей продавать дома?

– Но не друзей же! Я перестану себя уважать, если примусь уговаривать своих друзей съехать из такого дома.

– Предлагаете позвонить кому-то еще?

– Да нет, не нужно… Если вы твердо решили…

– На самом деле я ничего не решила, – перебила Анна. – Но пришлите кого-нибудь посмотреть на дом. Чтобы оценили, сколько он может стоит.

Разумеется, Феликс приехал сам. Привез с собой мерную ленту и исправно заносил цифры в записную книжечку в кожаном переплете. На втором этаже он поскучнел.

– Анна, милая, давайте просто напишем – отличные возможности для использования дополнительного пространства, идет? Чердак и все прочее… Обилие мест для хранения… Этого будет вполне достаточно. Не надо заставлять покупателей шевелить мозгами. – У подножия лестницы на чердак он вздохнул. – Помню тот день, когда я привез сюда вас с Ральфом, уговаривал поселиться… – Он скользнул по ней взглядом, будто прикидывая стоимость. – Вы тогда только приехали из Африки…

В тот день я чувствовала себя усталой и замерзшей, подумалось ей; да, усталой, замерзшей и беременной, и ободрала себе костяшки пальцев, разгребая мусор в так называемой гостиной, а Ред-хаус вонял мышами и сыростью, двери хлопали на сквозняке, стекла в окнах были все в трещинах, а по углам сновали пауки.

Чтобы отвлечь его от воспоминаний, она положила ладонь на его руку.

– Да, Феликс, я помню. Это было очень, очень давно.

Он кивнул.

– Помню, я еще сказал вам, что это местечко отлично подойдет тому, кто с ним сроднится.

Анна улыбнулась.

– У нас не вышло.

– Вы наполнили его детьми, а это главное.

– Ну да, без детей было бы совсем тоскливо. Но с тем же успехом мы могли бы разводить лошадей. Что ж, Феликс, каков ваш приговор?

– Думаю, интерес будет, – ответил он осторожно. – Лондонцы могут соблазниться.

– Они наверняка дадут хорошую цену, – задумчиво проговорила она.

– Возможно. Но прошу вас, Анна, подумайте хорошенько, готовы ли вы к столь радикальному шагу.

Феликс закрыл свою записную книжку и спрятал ее в карман. Они спустились вниз и выпили по бокалу шерри. Феликс угрюмо поглядел на запущенный сад за окном и как будто вспомнил наконец о своих профессиональных обязанностях.

– Полезные хозяйственные постройки, – пробормотал он и снова полез за записной книжкой.

Тем вечером Феликс позвонил Ральфу.

– Почему бы вам не повременить? – спросил он. – По всей Восточной Англии цены идут на повышение. Через год вы выручите целое состояние. Передайте Анне, что я советую обождать.

– Передам. – Ральф не скрывал своего облегчения. – Но я могу ее понять. Кит и Джулиан уехали, Робин тоже уедет через годик-другой, и останемся только мы двое и Бекки, а для троих этот дом слишком велик. Впрочем, мы редко бываем одни, не стану отрицать. Гости к нам частенько заглядывают.

– Это уж точно, – поддакнул Феликс.

– И всех нужно где-то разместить…

Два дня спустя, пока Ральф и Анна продолжали спорить, продавать дом или нет, явился их сын Джулиан с сумкой в руках. Он сказал, что не вернется в университет – сыт наукой по горло, большое спасибо. Сумку он тут же закинул в свою старую комнату на чердаке, рядом с комнатой Робина: много лет назад они сознательно переселили мальчиков наверх, чтобы те могли шуметь, не мешая остальным. Джулиан не стал ничего объяснять, просто сказал, что ему надоело быть вдали от семьи, беспокоиться за родных и гадать, все ли с ними в порядке. Он сразу занялся хозяйством, стал возиться по дому и во дворе и не выказывал ни малейшего намерения куда-либо съехать.

Потом из Лондона пришло письмо от Кит. Вообще-то она звонила родителям каждую неделю, но порой, как известно, письмом объясниться куда проще.

Я еще не знаю, чем буду заниматься после окончания учебы. До экзаменов больше семестра, в голову лезут разные мысли, но пока я не в силах остановиться на чем-то одном. Дело не в том, что я хочу сидеть и плевать в потолок, тратя время впустую, но мне хотелось бы вернуться домой на несколько недель и как следует все обдумать. Пап, я помню твои слова насчет того, что я могла бы годик поработать в нашем фонде, но, если честно, Лондон меня достал – во всяком случае, прямо сейчас. Может, для меня найдется какое-нибудь занятие в Норидже…

– Да-а, – протянул Ральф, перечитав письмо. – Неожиданно. Пусть приезжает, конечно, если ей так хочется.

– Пусть приезжает, – согласилась Анна.

Ее точка зрения изменилась. Она почувствовала, что должна осесть здесь, уступить требованиям дома, смириться с ними и остаться в этом доме до старости.

В день похорон Феликса, войдя в просторный квадратный холл, Анна медленно стянула перчатки и повесила те на специальную стойку, занимавший много места и совершенно лишний предмет мебели, который Ральф как-то прикупил в антикварной лавке в Грейт-Ярмуте. «Никакой другой семье во всем графстве и в голову не придет обзавестись этакой штуковиной», – сказала она тогда. Но теперь Анна смотрела на стойку со свежим удивлением и неприязнью, разглядывала ножки оттенка жженого сахара и многочисленные выдвижные ящики, бесчисленное множество углов и скосов, исправно собиравших пыль, медные крючки, куда джентльменам полагалось вешать шляпы, и видела собственное отражение в тусклом и мутном овале зеркала. Она откинула волосы со лба, сняла пальто и кинула одежду на перила лестницы.

В климате Норфолка Анна словно обескровилась, а ее тонкие пальцы и руки начали отливать лиловым. Каждую зиму она вспоминала Африку и те дни, когда, вставая с теплой постели на рассвете, еще до палящего зноя, она ощущала, как ее конечности становятся гибче, как поры на лице раскрываются, подобно лепесткам цветка, как ребра, словно радуясь новому дню и отсутствию одежды, раздаются, позволяя сделать сладкий и обильный вдох полной грудью. В Англии она никогда не испытывала ничего подобного, даже в июле, когда все мучились от жары. Термометр утверждал, что на улице жарко, однако тело ему не верило. Английская жара была обманчивой, а солнце часто застилали облака.

Анна вошла в кухню. Джулиан, услышавший, как она подъехала, расставлял на столе чайные чашки.

– Как все прошло?

– Полагаю, что неплохо, – ответила она. – Похоронили как положено. По-твоему, для чего еще ходят на похороны?

– А как миссис Палмер?

– Джинни вела себя как обычно. Ну, почти. Ей еще принимать гостей, на пироги, приготовленные миссис Глив. – Анна состроила гримасу. – И поить народ виски. Она почему-то настаивала именно на виски. Если кто попросит джина, уж не знаю, нальют ему или нет.

Джулиан потянулся за чайником.

– На похоронах ведь джин не пьют, насколько мне известно?

– Ты прав. Это считается неприличным. – При слове «джин» Анне сразу вспоминались прочитанные книги и виденные фильмы. Материнская погибель. Напиток подпольных акушеров. Любовный приворот. Раскрасневшиеся лица, расстегнутые пуговицы на рубахах и платьях…

– А что Эмма?

– Эмма держалась молодцом. Про таких говорят – кремень. Пришла она, между прочим, в своем старом пальто.

– Ты же не думала, что она разорится на новое по такому случаю?

– Ну, не знаю, что тебе сказать. Женщина поглупее могла бы взять напрокат шубу из соболя. Все уверены, кстати, что Феликс ее баловал, осыпал подарками и деньгами. – Анна усмехнулась, грея руки о чашку с чаем. – Мы с твоим отцом потолковали по дороге домой. О том, как он ухитрялся так долго не замечать, что Эмма крутит с Феликсом.