Фрэнки, разобиженный и разволновавшийся за день сверх всякой меры, на этом моменте совсем перестал контролировать себя: его ладонь нечаянно сложилась в кулак, а кулак как-то ненароком заехал Сиду в челюсть. Тот откинулся назад, ударился головой о спинку кровати, а разбушевавшийся тихоня-композитор схватил его за распахнутый ворот и принялся методично знакомить с пресловутой спинкой снова и снова, при каждом ударе ласково приговаривая, а точнее, едва не визжа:

— Не смей! Не смей! Называть! Ее! Шлюхой! Ты! Ублюдок!

— Да больно же, идиот! — взвыл Сид, запоздало очнувшись, рванулся в железных тисках Судьбы, не без труда оторвал от себя взбесившегося Фрэнки и пинком отправил его на пол.

Приземлившись, борец за вежливость опомнился и удивленно воззрился на клок черных волос у себя в руке. А ведь он ни разу в жизни не дрался, вот уж действительно, чего только не перепробуешь в компании этого психа! Странное дело: первый раз в жизни ударил человека — но почему-то человека, которого меньше всего на свете хотел бы ударить. И как так вышло?

— Э… Прости… — пробормотал он.

Сид криво улыбнулся ему, держась за пострадавшую голову.

— Нет-нет, это ты прости. Я ведь не знал, что именно ее ты столько лет любишь. Ранен, как ты в поезде сказал. Хотя ты так на нее пялился! Но я и сам пялился, да покажи мне парня, который не стал бы на нее пялиться!

Фрэнки похолодел:

— Тогда как ты догадался?..

— Ну ты и дурень! — засмеялся Сид. — Стал бы ты так сейчас буйствовать, будь она тебе безразлична. Эх ты! Весь как на ладони, совсем не умеешь притворяться. Так это ей — моя любимая пьеса, которая с таинственным «М.» в посвящении? Ну надо же.

— Да, — рассекреченный влюбленный больше не видел нужды скрывать свои чувства. — И что теперь делать будешь?

— Понятия не имею, — вздохнул его соперник и подпер голову подушкой. — Но уступать ее тебе я точно не собираюсь. Хотя мне отношения дольше и сложнее свиданий на одну ночь ни к чему, так зачем я трепыхаюсь? Наверное, мне захотелось отвлечься.

— Ни следа романтики, ты отвратителен, — поморщился Фрэнки. — Отвлечься от чего?

— От Симфонии, — прозвучало в ответ несколько неожиданное признание. — Я ведь тоже устаю. Зачем я тебе это рассказываю…

— Устаешь думать о Симфонии, что ли? — Несмотря на неприятие представлений Сида о любви, Фрэнки чувствовал старое доверие между ними и ни в коем случае не собирался прогонять заглянувшую в комнату откровенность. Пожалуй, если для возвращения дружбы этого поклонника свиданий на одну ночь надо избивать, Фрэнки готов драться с ним хоть каждый день; только ведь Сид однажды перестанет удивляться и всерьез сдачи даст!

— Слушай, Фрэнки! — Судя по всему, сеанс возвращенной близости продолжался. — У тебя после нашей вылазки в Зазеркалье ничего не болит? Сердце, например?

— Голова болит от твоих вечных недоговорок, вот что у меня точно болит, — отозвался тот, а потом вспомнил ночь после Зазеркалья и добавил серьезно: — Да, знаешь, сердце болело ночью перед отъездом. Как будто в него вонзилась какая-то холодная игла…

— …или, может, даже не игла, а льдинка, которая там прочно обосновалась и тает себе, сковывая тебя холодом изнутри? — подхватил Сид, и льдом полыхнули его глаза.

Фрэнки потрясенно уставился на него:

— Это ты, что ли, чувствуешь такое?

— А ты?

— Я нет.

— Ох… хорошо, — выдохнул Сид с явным облегчением.

— Так ты на мой вопрос не ответил! — переполошился Фрэнки и, живо восстановив в памяти сцену с Резонансметром, зачастил взволнованной скороговоркой: — Это с тобой такое? Эта штука живая, да? Я понял, я почувствовал тогда! И ты не просто ударил по клавишам, ты отвлек ее от меня, правда? Ты опять спас меня? И даже не сказал об этом? Только не отмалчивайся! Пожалуйста! Скажи мне правду! Почему ты отталкиваешь меня? Почему ты так себя ведешь?

— А-а… Какой же ты надоеда. Ты все не так понял! — простонал Сид. — Я сочинил про лед, у меня просто голова болит, вот я и думаю про холодненькое, принеси мне лед, кстати, будь друго… А-а, чтоб тебя!.. Другом! Да к черту это все! Оставь меня в покое! Почему ты просто не можешь принять новые обстоятельства? Что я такого тебе сделал хорошего? Подумай о том, что я разрушил твою спокойную жизнь, что я хочу от тебя невозможного, постоянно обманываю!

— Это не совсем так, — возразил Фрэнки, и не подумав идти за льдом. — Да, ты разрушил мою жизнь, но ты же помог мне выстроить новую, по правде говоря, во многом куда лучше прежней. Ну и к чему тогда все твои игры? Если ты не желаешь мне зла, так давай снова будем друзьями. Я не хочу думать, что просто выполняю работу. Я хочу думать, что помогаю единственному другу. Что меня ценят, любят, что мне благодарны, что я полезен. И оставим деньги, мне они от тебя не нужны.

— Сам-то веришь в эту возвышенную чушь, которую сейчас несешь? — грустно улыбнулся ему недостижимый друг. — Хотя сейчас, наверное, веришь, надо отдать тебе должное. Но как не похоже на тебя, мистер А-Спрячу-Ка-Я-Голову-В-Песок! Впрочем, я уже давно понял, что ты человек слишком эмоциональный. Сегодня тебе кажется, что нет ничего важнее твоего желания поладить со мной, а завтра ты поймешь, что зря тратил на меня время. Но будет уже поздно. Эх, ну что с тобой сделать? Это я виноват…

Столько скрытого страдания прорвалось наружу в его голосе, что Фрэнки почувствовал укол жалости, но вместе с тем потерялся окончательно.

— Все дело ведь в нем, да? В Резонансметре? — спросил он, боясь услышать ответ. — Думаешь, я не понял, что он опасен? И как же мы тогда исправим Симфонию — безболезненно?

— А кто тебе сказал, что он опасен? — ответил Сид вопросом на вопрос. — И, кстати, человека, который создал Эталонное Искажение на фортепиано, Резонансметр вообще не должен интересовать. Ты у нас и без него все можешь, м?

— Врешь ты все. Иначе зачем ты показал его мне?

— Так. За компанию. Чтобы ты знал. Ты же у нас хочешь все знать.

«Лучше бы я не знал», — подумал Фрэнки с тоской. А сколько странных и страшных деталей он в действительности — не знает? Что ему пока не показали? Как много тьмы прячется за кулисами?

— Понимаешь, хоть он и реагирует на таких, как мы, по факту он все равно сломан, — неохотно пояснил Сид. — А раз так, мы не можем быть уверены в результате. Новый Резонансметр мы не соорудим. И этот не починим. Хорошо бы проверить его на Эталонном Искажении: по идее, самый безобидный эксперимент, ведь оно живет только в пределах слышимости звучания инструмента. Но я не тороплюсь этим заниматься, потому что есть еще ты.

— Я? То есть ты предлагаешь мне убиться о сломанный Резонансметр во время исполнения даже не Симфонии, а какого-нибудь этюдика? — осведомился Фрэнки. Да, такие подозрения его посещали с того самого вечера после Мнимого Зазеркалья, чего кривить душой; теперь вопрос только в том, каким поездом отсюда можно быстрее уехать.

Сид устало потер лоб:

— Ну что ты за чушь навоображал себе? Поверь, нечего там бояться! Просто штука непредсказуемая, особенно в нынешнем своем состоянии, вот я тебя от него и оттолкнул. А вовсе не потому, что хотел спасти от страшного чудища, ну-ка повтори, что ты там навыдумывал… В общем, оставим Резонансметр, я не его имел в виду, когда упомянул тебя. Я ставлю на то, что ты справишься на обычном рояле. Даже никаких переложений не потребуется.

Доводы не показались Фрэнки убедительными, но он позволил себе поддаться успокаивающей мягкости слов человека, который бессовестно врал, но не позволил ему упасть в последнем Искажении. Недоверие недоверием, но до сих пор опасностью дышали лишь слова Сида — не поступки.

— Я не уверен в результате, — продолжал тот, — но что нам мешает попробовать? В худшем случае наши уши завянут, а мистики никакой не случится. Уж мой рояль-то крови с тебя не нацедит и в горло не вцепится, обещаю.

— Правда твоя… — задумчиво протянул Фрэнки. — Ну а если ничего не выйдет? Ведь когда мы познакомились, наверняка у тебя и в мыслях не было, что я могу такое творить на фортепиано. Но у тебя уже тогда был план, так? И ты хотел меня скормить Резонансметру? И если на рояле не получится — скормишь? Ну ведь да? Только не начинай опять юлить!