— Ну, должна же у тебя сохраняться хотя бы видимость того, что здесь ты принимаешь решения, — пояснил он и демонстративно отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен.
***
Фрэнки никогда ничего не слышал о Мнимом Рубеже — зато о Мнимом Зазеркалье слышал предостаточно. Это действительно был город-призрак, не нанесенный ни на одну карту, обросший дурной славой и с недавних пор выступавший местом действия страшных сказок. Мнимое Зазеркалье затерялось где-то в лесной глуши в полушаге от Фата-Морганы, и никто толком не знал, где именно; мать рассказывала Фрэнки истории о настоящем мираже, в который мог проникнуть только «желающий видеть»: в определенный час, сказав, разумеется, волшебные слова, да так, чтобы их подхватил ветер и донес до самых врат Зазеркалья, и вот тогда — тогда можно раздвинуть лесной полог, разорвать ткань реальности и проникнуть в этот странный мир оттенка сепии, в запутавшееся в сухих ветвях сосен Искажение.
Разумеется, Мнимое Зазеркалье на то и мнимое, чтобы никаким Искажением на деле не являться, — и, к вящему разочарованию Фрэнки, оказалось, что это просто заброшенный город, далекий от всякого волшебства. Более того — город-летаргия, город-галлюцинация, средоточие сонного гноя — не сепия здесь царила, о нет, только бледные вскрики выцветших вывесок над заколоченными окнами. Ветер носил в воздухе обрывки чьих-то жизней, осыпавшиеся стекла хрустели под ногами и резали солнечными всполохами глаза, не дотягиваясь до кожи, легкие пачкала пыльная хмарь.
— Исторически это место населяют всякие уроды, — предупредил Сид, когда Фрэнки с тревожным любопытством проследил за стремительной тенью, метнувшейся в сторону от них и затерявшейся в ближайшем переулке. — Я это в прямом смысле. Тут… чувствуешь, воздух какой? Дышать нечем. Аномалия какая-то. Дети двадцать лет назад начали рождаться с отклонениями. Так что если увидишь трехногого человека, в обморок падать не спеши: в их глазах ты не менее странный.
— Поэтому все отсюда и уехали? — Фрэнки испуганно заморгал. — Не может быть!
— Ну да, поэтому. А кому ехать было некуда — остались. Можешь себе вообразить, как они одичали! — Сид поежился. — Кто-то считает, что всему виной дымящие заводы и фабрики на окраинах Фата-Морганы, но это просто смешно, ведь там циклопы не бродят, кто-то вспоминает древние легенды о проклятиях, а кто-то винит во всем Искажения. Помнишь, я тебе говорил? Будто есть вероятность, что наш мир сливается с Первым Искажением?
— Ну помню, но я по-прежнему в это не верю.
— Дело твое, но вот аргумент в пользу той гипотезы. Мнимое Зазеркалье — можешь считать этот город прихожей, в которую заглянуло Первое Искажение и сняло ботинки, прежде чем осесть в нашем мире. Потому что именно здесь находится Резонансметр. И именно здесь двадцать лет назад была исполнена Симфония.
— Исполнена с ошибками, — уточнил Фрэнки.
Сид резко повернулся к нему:
— Кстати, забыл тебе сказать кое-что. Возможно, никаких ошибок в Симфонии нет.
Его слова расплылись сизым туманом в вязком плесневеющем воздухе.
— К-как? Как нет? — И следующим вопросом, который Фрэнки не осмелился задать вслух, был: «Тогда зачем я здесь?», а сразу за ним: «Забыл сказать — забыл ли?»
— Исполнитель просто не довел свою партию до конца.
— Ошибся? При исполнении? — Фрэнки искренне удивился. — Разве можно было допустить такой непрофессионализм в столь серьезном…
— Я не сказал «ошибся», — отрезал Сид. — Я сказал то, что сказал.
— То есть — не доиграл? Бросил? Но почему?..
Он лихорадочно пытался найти ответ на лице, в глазах Сида, но тот оказался непроницаем, закутался в свой синий холодный свет.
— Я не знаю.
— Ты знаешь, — констатировал Фрэнки, зло пнув пустую жестянку, стоявшую на дороге.
— Я не знаю.
— Знаешь! — крикнул Фрэнки, и звук его срывающегося голоса заставил слепые окна прозреть: на пришельцев обратили внимание.
— Ну ладно, знаю. Да мог бы и сам догадаться. Ты когда-нибудь играл на Резонансметре? — спросил Сид с улыбкой.
— А ты, что ли, играл?
— Нет, — и он почему-то засмеялся, хотя в разговоре не было ничего смешного. — Кстати, знакомься: вот все, что от него осталось.
Фрэнки не сразу понял, что неясное нагромождение проржавевших трубок, крючков, струн, молотков и стрелок, возникшее перед ним, — не просто очередная свалка покореженного и никому не нужного металла, хотя в своем нынешнем состоянии Резонансметр ничем иным и не являлся. Он оказался огромен, набит разнообразными приборами неясного назначения — едва живыми, безнадежно мертвыми и рассыпавшимися в стеклянную пыль, — без малого расколот на две части, изуродован трещинами, занесен грязью, умыт двадцатилетним водопадом дождей, но — жив: между причудливыми механизмами зеленела трава.
— Клавиатура с другой стороны, — пояснил Сид с приглашающим жестом, откровенно потешаясь над изумлением приятеля.
— Почему эта штука… Почему она стоит прямо на улице? Это же часть эксперимента, это же… это что же, каждый может подойти и просто так?..
— Да потому что эта штука ни на что не годится, — пожал плечами Сид. — Наплевать всем. Да и кто будет на ней играть, не местное население же. Мнимое Зазеркалье умеет хранить тайны.
— Ни на что не годится? Странно, что его еще не растащили по винтикам, — Фрэнки недоверчиво обошел Резонансметр, взглянул на клавиатуру. Многих клавиш недоставало — то ли сломались еще во время того первого и единственного раза, когда была исполнена Симфония, то ли постарались время, звери и люди, а скорее всего — все и сразу. Струны висели лохмотьями, путаясь в хитросплетениях уцелевших приборов и склянок, кое-где молоточки неожиданно щерились стальными зазубринами, маятник застыл в мертвой неподвижности возле нескольких педалей, очевидно, для ног, будто поджидая в мистическом полусне того, кто запустит его время.
Сид оглядывался по сторонам с плохо скрываемой тревогой, по всей видимости, опасаясь неизбежной встречи с жителями Мнимого Зазеркалья, но Фрэнки об этом не думал — он почувствовал иррациональное желание коснуться обломанных клавиш, услышать, на что похож звук, порожденный Резонансметром. Если инструмент все равно сломан, вреда от этого уж точно не будет.
Он потянулся рукой к клавиатуре — потянулся всем своим существом, — и ладонь по привычке округлилась куполом, и пальцы легли на до-ми-соль — до-мажор, тоническое трезвучие****; и в этот миг он почувствовал, как в самом сердце инструмента прошел легкий трепет, а потом трепет перерос в явственный скрежет, Резонансметр словно просыпался, приоткрывал один глаз, и у него самого сердце болезненно сжалось, нанизалось на тонкую иглу, одну, две, три, до, ми, соль, еще мгновение — и аккорд ввинтится в воздух, в мутный воздух Мнимого Зазеркалья; но вместо аккорда раздался торопливый и бессмысленный взвизг черных клавиш, наугад нажатых Сидом, и разложился на металлическое эхо. Фрэнки резко оттолкнули, и он неловко приземлился на землю.
— Ты с ума сошел? — заорал на него Сид, тяжело дыша. — Ты совсем рехнулся? Кто тебе разрешал играть?
— Но никто и не говорил, что нельзя! — возразил Фрэнки. — Ты ведь сам сказал, что эта штука ни на что не…
— А ты забыл, что создал Искажение на расстроенном, черт тебя дери, фортепиано?! И после такого ты лезешь пробовать на вкус звучание приспособления для порождения Искажений?
Фрэнки почувствовал, что действительно виноват. Он увлекся, позволил предчувствию музыки завладеть собой, не задумываясь о возможных последствиях.
— Ну а ты зачем по клавишам ударил? — полюбопытствовал он. — Тоже не устоял перед соблазном, м?
— Вот еще, соблазн, — поморщился Сид. — Слышал я уже это чудище, звучит оно отвратно, поверь.
«Ну почему же, своеобразно, но не отвратно», — подумал Фрэнки, силясь уловить слухом осколки затухающего эха. А в следующий момент он понял, что Сид ушел от ответа. В другое время он не обратил бы на это внимания, даже при всей своей нездоровой мнительности, — в конце концов, не суть важно, отвечать или нет, тем более что вопрос изначально содержал в себе издевку, не больше; но в свете недавнего странного разговора и искусственного холода, которым не слишком умело, но старательно окружил себя Сид, любая мелочь становилась подозрительной.
