— Мнимый Сид хочет, чтобы я исправил этот этюд! — продолжил Фрэнки с яростью в голосе. — Или не хочет! Черт его побери, я не знаю, чего он хочет, и знать не хочу, но сейчас я покажу ему все свои великие способности.

Он ударил по клавишам так, что едва стекла не зазвенели, и сам съежился от получившегося звука:

— Мерзость…

С первым аккордом ушли и силы, и желание продолжать, но упрямство взяло верх над усталостью и здравым смыслом, поэтому Фрэнки заставил себя не отступать и бодро отбарабанил этюд до первой репризы*. С какого-то момента им начало двигать даже некое мазохистское наслаждение — в визге и скрипе терзаемого инструмента чувствовался надрыв, какая-то дикая, необычная красота. Искаженная. Возможно, таковы мелодии в других мирах — непривычны, но все же естественны, ибо сам человек там — чужак. И то, что ласкает слух неведомых существ, неприятно, а то и больно слушать людям.

Но этюд-Искажение под номером двенадцать написал вовсе не пришелец из соседнего измерения, а обычный человек. Следовательно, все выводы и все мысли, возникшие во время игры, — не более чем отвлеченные фантазии, к делу не относящиеся. И стремление увидеть красоту в диссонансе — ошибочно. Только было ли оно вообще, стремление? Или красота сама показалась на свет, робко прячась за безвкусными нагромождениями звуков? Возможно ли?..

Пальцы Фрэнки взметнулись вверх, обрывая аккорд-всхлип, и застыли над клавишами.

— А ведь он… Он органичен в своей неорганичности, — неожиданно для самого себя произнес композитор, вглядываясь в нотный рисунок.

— Поясни? — подал голос Сид.

Фрэнки нервно оглянулся на него — за игрой и мыслями он даже как-то уже позабыл про их ссору и грязный шантаж. Да и про само присутствие «нянечки», если на то пошло. Как и всегда, когда на Фрэнки снисходило вдохновение, все проблемы и повседневные дела казались ему далекими и незначительными. Сейчас жил только этюд и был важен только этюд.

— На первый взгляд — дикая последовательность аккордов, чистой воды диссонанс, — он взял один вслепую, не отрывая взгляда от собеседника, и пианино обиженно задребезжало, — но гляди-ка, если я этот аккорд разрешу** по общим правилам… и следующий за ним… и следующий… и если я теперь просто сыграю все эти разрешения друг за другом, получится вполне ладная и благозвучная мелодия. Вот тебе и секрет твоего этюда. Так сказать, основа.

Сид лихорадочным жестом смахнул в сторону волосы, лезущие в глаза:

— Так просто? Поверить не могу. Нет, я подозревал, что отец писал не то, что первое приходило в голову, что у него была своя система для этих уродств… Но чтобы настолько элементарно… И чтобы я не увидел!..

— Это формула этюда-Искажения номер двенадцать, — перебил его Фрэнки. — Не обольщайся. Уверен, что для каждого этюда твой отец непременно сочинил что-нибудь свое. А здесь я догадался просто потому, что весь этюд железно состоит из аккордов, обе партии. Даже украшений нет, форшлагов*** тех же. Не знаю, будет ли от моего открытия какая-то польза, тебе видней.

Посчитав, что ничего интересного на Сиде не нарисовано и смотреть на него дальше смысла нет, Фрэнки вернулся к нотам и клавиатуре.

— Может, именно этот этюд простой, остальные куда сложнее по структуре, а ты пытался их разобрать и ничего не понял, — милостиво бросил он напоследок. — Мало ли. К тому же ты, наверное, привык воспринимать любой этюд как упражнение для оттачивания определенного рода навыков. Вот тебе и не показалась странной его одноплановость. Да и ты же не композитор, ха! Просто исполнитель. Мыслишь узко, это нормально.

— Да… Все именно так. — Сид наклонил голову, соглашаясь. — А ведь большинство этих этюдов частично вошли в Симфонию. По крайней мере, в черновом варианте я нашел много совпадений. Двенадцатый в том числе.

Фрэнки удивленно вскинул бровь:

— Даже так? Я думал, ты просто принес мне бессмысленную музыкальную пачкотню. И что же это тогда? Двенадцатое Искажение?

Ему даже смешно стало: какой-то набор аккордов, кажущийся чуждой этому миру какофонией, но на деле являющийся вполне благозвучной мелодией, зашифрованной по простому правилу, — врата в Искажение? Или что тогда? Что-то не менее важное?

Но Сид в ответ только неуверенно развел руками:

— Я не знаю. По идее, да, что-то вроде того. Вот ты никогда не задумывался, почему воздух, которым мы дышим в Искажениях, не убивает нас? Почему земля не разъедает наши подошвы, почему температура не заставляет нашу кровь кипеть или замерзать?

Фрэнки почесал в затылке:

— Просто везет?

— Двадцать лет подряд? Везет? Вот лично мне.

— Ну, или просто мы можем попадать только в те Искажения, где… э… которые имеют что-то общее с нашим миром?

— Ой ли? — Сид вздохнул. — Вообще-то я и сам не знаю ответ. Но на стадии разработки текста Симфонии это действительно пытались учесть. Никому не хотелось попадать в сущий ад. Так что было задумано именно то, что ты озвучил: каким-то образом вычленить из бесконечного хаоса измерений те, с которыми у нас есть «что-то общее». Чтобы человек мог относительно безболезненно перемещаться из мира в мир, понимаешь? А не так, чтобы повернуть ключ и в первую же секунду умереть от тамошней атмосферы. Разумеется, даже такие исключения, как кровавый океан Первого Искажения, на самом деле исключениями не являются, — просто нам тогда повезло оказаться именно там, в океане, но где-то в том же самом Искажении должна быть и суша.

Фрэнки с опаской покосился на набитый портфель, как будто из него вот-вот должны были полезть неведомые чудовища и вырваться на волю бушующие чужеродные стихии.

— Сколько же их тут?..

— Точно не знаю, — беспомощно отозвался Сид. — Не знаю. Здесь вперемешку черновики, наброски и полноценные этюды, причем зачастую невозможно понять, что именно перед тобой. Я изучал черновик Симфонии и нашел двадцать шесть прямых совпадений с этюдами. Двадцать шесть крючков, Эталонных Искажений. Думаю, на самом деле их больше. Возможно, какие-то «зашифрованы», изменены до неузнаваемости, разбросаны по мельчайшим частям. По сути, все эти отрывки, куски измерений, воплощенные в мелодию, являются условиями задачи. Тем набором минимальных допустимых правил, которые можно ломать и тасовать, но которым в какой-то степени должно соответствовать каждое измерение, в противном случае дверь не откроется, — такова идея. Хотя, возможно, в сложившейся ситуации нам имеет смысл изучать только первый этюд — если все последующие Искажения являются всего лишь отражением многогранного Первого.

В его голосе прозвучало столько отчаяния, что Фрэнки захотелось его как-нибудь утешить.

— Вряд ли только Первое, — мягко заметил он. — Это ты загнул. Я живу тут не один год, если так, то с каждым новым Искажением я должен бы попадать в одно и то же место.

— Есть вероятность, что Первое Искажение, в свою очередь, искажается, — пояснил Сид. — Что-то наподобие диффузии. Постепенное слияние с нашим миром. В результате чего оно постоянно меняется — вместе с нами.

— Ну, это ты тоже загнул, — присвистнул Фрэнки. — Значит, оно меняется из раза в раз до неузнаваемости, а я почему-то как был альбиносом, так и остался?

Он еще хотел указать на явную нестыковку в предыдущих рассуждениях гостя, спросить, к чему эти так называемые Эталонные Искажения, если весь «набор правил» так или иначе можно было взять из родной реальности, и откуда они вообще взялись, но промолчал, решив оставить вопросы на потом, — к тому же не факт, что Сид способен дать на них внятный и исчерпывающий ответ.

— А мне вот иногда кажется, что раньше я был кем-то другим, — между тем задумчиво протянул тот. — И что я жил в другом месте. Как будто у меня есть свое родное Искажение. Иногда мне снятся сны про него — серая пелена дождя, ничего больше. И я чувствую себя паршиво.

Он печально улыбнулся Фрэнки, в ответ на что тот покрутил пальцем у виска.

— Ты просто сумасшедший. Не понимаю, почему до сих пор с тобой разговариваю.