И Уильям Лэм может думать только об одном: он принес несчастье Каролине Нортон, потому что показал ей, как ему тяжело. Он не сумел набраться храбрости и удержать улыбку на лице, не сумел удержать свои чувства при себе.

И теперь она разорена, покинута и убита горем.

И в этом виноват он один.

Она уезжает из Лондона, но прежде присылает ему записку.

Мой дорогой Уильям!

Знайте, что я ни в чем Вас не виню. Мы лишь две из многих тысяч жертв нашего безжалостного общества. Возможно, мы не найдем защиты и возмездия в этом мире — и всё же я молю вас, не берите это на себя. Ваша ноша достаточно тяжела, чтобы Вас вдобавок снедало чувство вины за мою судьбу.

У меня есть друзья, которые обо мне позаботятся, и я буду до последнего вздоха биться за своих детей, но Вам, мой друг, нужно руководить страной и заботиться о любимом ребенке. Не забывайте об этом.

Я вечно буду дорожить нашими чудесными беседами в саду, рядом с моими детьми и Вашим сыном, которые видели и слышали всё, что мы делали и что говорили. Я ни о чем не жалею. Прошу, не жалейте и Вы.

Ваша Каролина

Скомкав листок, он бросает его в огонь: обнаружь кто-нибудь записку, это создаст, пожалуй, еще больше неприятностей им обоим. Он скорее умрет, чем допустит это.

Тем не менее, он обещает себе однажды всё исправить. Он вписывает новый пункт в свое завещание: в случае его смерти его состояние остается Огастасу, но часть достанется ей. Это будет самым громким, самым искренним его извинением. Так он попросит у нее прощения за то, что подарил ей свое слабое щербатое сердце и тем разрушил ее жизнь.

***

Через месяц после того, как Каролина Нортон исчезает из их жизни, у Огастаса случается припадок.

До конца дней своих Уильям будет рад, что был в это время с ним в Брокет-холле, а не в Лондоне. Он сидит в библиотеке, изучая атлас, когда распахивается дверь. Он оборачивается, удивленный и немного раздраженный столь грубым нарушением своего уединения — но понимает вдруг, что ворвавшаяся горничная бледна как полотно и вся дрожит с головы до пят.

— Ох, милорд, — задыхается она, — пойдемте, скорее.

Он захлопывает атлас, сердце бешено колотится о ребра, как у скаковой лошади.

— Огастас? — резко бросает он.

— Да, сэр. Он… у него припадок, сэр, очень скверный, сэр. Миссис Черчилль послала Гарри за докто…

Дальше Уильям не слушает. Девушка отскакивает и вжимается в стену, чтобы не быть сбитой с ног. Он бежит — бежит так, как не бегал с самого детства — и слышит голос обычно непоколебимо спокойной, степенной экономки, ухаживающей за Огастасом со времен побега Каро, слышит, как голос этот то рявкает указания остальным слугам, то отчаянно, умоляюще выкрикивает имя ребенка.

Добежав до комнаты Огастаса, он в ужасе застывает в проеме двери. Его сын бьется в объятиях миссис Черчилль. Глаза мальчика закатываются так, что видны только белки, слюна течет по подбородку, от конвульсий стучат зубы, лицо искажается от страшной боли.

Уильям бессчетное число раз видел его припадки, но подобное — никогда. Он выхватывает ребенка из рук рыдающей женщины и садится на край кроватки Огастаса, удерживая мальчика у себя на коленях, пытаясь прижать темноволосую головку к своему плечу.

Ребенка так трясет, что Уильям не может удержать его неподвижно.

— Огастас! Огастас, посмотри на меня. Посмотри на папу… тише, тише, Огастас, тс-с-с!

Огастас не отвечает, судороги только усиливаются. У Уильяма перехватывает горло, глаза наполняются слезами отчаяния. Мысленно он бухается на колени, воздевая сцепленные руки к небесам, взывая к Богу и надеясь, что на сей раз тот слушает.

Господи, только не он! Забери меня, забери мою жену, забери что угодно — но не забирай моего мальчика!

Огастас вдруг задыхается и застывает. Взгляд красивых темных глаз, широко раскрытых и наполненных болью, останавливается на потолке. Маленькие пальчики так крепко стискивают ткань отцовской рубашки, что Уильям невольно подается вниз.

— Огастас? — хрипло зовет Уильям, похлопывая мальчика по щеке. — Огастас, посмотри на меня!

Красивые темные глаза стекленеют. Маленькое тельце обмякает. Уильям почти слепнет от мгновенно заливших лицо горячих слез, прикладывает ладонь к груди сына.

Сердце не бьется. Нет больше его красивого маленького мальчика.

И тогда Уильям срывается. Тщательно выстраиваемый и поддерживаемый на протяжении сорока лета эмоциональный фасад и самообладание рассыпаются в прах — он крепко прижимает своего ребенка к груди, и плечи его трясутся от неудержимого, захлебывающего воя человека, которому больше незачем жить.

Комментарий к Каролина

От автора: Во вселенной сериала подразумевается (по крайней мере, мне так кажется), что Огастас на момент своей смерти был гораздо младше, чем его исторический прототип… что логично, учитывая то, что Руфус Сюэлл тоже моложе реального Мельбурна.

========== Королева ==========

Жалость — последнее, что нужно лорду Мельбурну, и он делает всё, чтобы ни у кого не появилось возможности его пожалеть. Он с головой уходит в свои обязанности премьер-министра, с еще большим презрительным остервенением участвуя в дебатах в Палате общин, всё позже засиживаясь за всё растущим числом документов в компании всё большего количества бренди.

Люди продолжают перешептываться, обсуждая его и преследующие его трагедии, но он не обращает на это внимания. Он сосредоточенно работает, пытаясь удержать страну на плаву путем осмотрительных компромиссов и политического маневрирования. Он получает извращенное удовольствие, заставляя публику на галерке выть от хохота, особенно когда его меткие комментарии нацелены на нелюбимых народом членов Парламента, например, на герцога Камберлендского — однако часто ему хочется просто сидеть в одиночестве в Брокет-холле, где никто его не потревожит, где он может побыть наедине со своими призраками.

Ибо призраки не покидают его. Часто, заставив себя дотащиться до кровати, он лежит, прикрыв рукой глаза, возвращаясь мыслями в свою юность, в то время, когда он ухаживал за феей и целовал ее белоснежную ладонь. Или вспоминает, как смотрел на него Огастас, будучи всего несколько часов от роду — семь фунтов совершенства, завернутые в теплое одеяльце.

За эти воспоминания он цепляется, пока тяжесть одиночества не становится невыносимой. Тогда он переворачивается набок и смыкает веки, пряча под ними обжигающие слезы.

Но днем ему есть чем занять голову — днем призраки приходят несравнимо реже. На горизонте маячат перемены. Виги далеко не столь сильны, как прежде, а король немощен. Еще какие-нибудь несколько месяцев, и у них, вероятно, будет новый суверен в лице очень маленькой, чрезвычайно юной и вопиюще неопытной девушки.

Уильям видел принцессу Александрину Викторию всего раз, этим летом, на празднике в Виндзорском замке по случаю дня рождения короля. Он не знает о ней ничего, кроме того, что она находится под полным контролем властной матери-немки, по слухам, желающей воспользоваться монаршей властью в своих интересах и в интересах своего ловкача советника.

Уильяму несомненно придется попотеть.

***

И вот настает тот день, когда он должен предложить свои услуги новой королеве. Он не очень-то рад — отчасти потому, что не знает, чего от нее ожидать, отчасти потому, что не горит желанием окунуться в драму, ожидающую его в Кенсингтонском дворце.

И действительно, советник герцогини Кентской первым выходит ему навстречу и предупреждает о девичьей неуравновешенности новоиспеченной королевы. Уильям достаточно благоразумен, чтобы не выносить поспешных суждений на основании чужих слов — да и есть в сэре Джоне Конрое нечто раздражающее. Большое спасибо, но он сложит собственное мнение о способностях королевы.

Войдя в комнату, где она ждет его в одиночестве, он мельком бросает на нее взгляд и опускается на одно колено. Крохотная, от силы пять футов роста… но одета в черное, и потому выглядит старше. Юное округлое лицо, бледное на фоне темных волос, стянутых в простой строгий узел на затылке.