Мать, Дарья Ермолаевна (в девичестве Некрасова; 1862–1948 гг.), была дочерью ткача-художника. «Рожденная для песен, она проплакала всю жизнь, провожая навсегда…» – писал о матери Александр Петрович. Она могла петь целый день, не повторяясь, а на расспросы, откуда берутся те песни, только грустно улыбалась и рассказывала, что ее отец очень любил, работая, петь колядки: «Все бывало поет, вплоть до того, что станок ломается. Вот бывало ткет и все поет, только челнок бегает». В 1943 году Довженко забрал мать в Москву и по вечерам тщательно записывал песни, иногда откладывая тетради и подпевая ей. Сестра Полина Довженко вспоминала: «…Любил слушать мамины песни <…> Слушал, как зачарованный. Сидел задумчивый, а иногда засмеется, поцелует маму, ее руки, он часто целовал мамины руки. В письмах тоже заканчивал словами: «Мама, целую ваши натруженные руки. Ваш сын Сашкó»». Слезы и грустные, печальные песни Дарьи Ермолаевны – это воспетая боль горьких потерь: из ее четырнадцати детей выжило только двое – Сашкó и его сестра Полина. «Остальные умерли в разное время, почти все, не достигнув трудоспособного возраста».

Однако, несмотря на все страдания и горе, свою семью Александр Петрович описывал так: «Основная черта характера нашей семьи – смеялись над всем и в первую очередь друг над другом и над самими собой. Мы любили смеяться, поддразнивать друг друга, смеялись в радости и в горе, смеялись над властью, над Богом и чертом, имели большую любовь и вкус к смешному, остроумному, острому словцу. Дед, отец, мать, братья и сестры.

Слез нам выпало, однако, в жизни гораздо больше, больше, чем смеха.

И все были добры к людям».

Осенью 1903 года отец отдал Сашка в четырехклассную приходскую школу. Довженко вспоминал: «Прошли чуть позже сенокос и жатва. Созрели груши и яблоки на Спаса. Малина и вишни отошли давно. Штаны мне сшили новые, длинные и повели в школу». Я. Назаренко, в детские и юношеские годы друживший с будущим Мастером, в своих воспоминаниях писал: «Во все годы нашей учебы Александр Довженко верховодил, но не выскакивал вперед, не заискивал перед учителями, всегда держался с достоинством. С друзьями вел себя ровно, спокойно, требовательно. Никогда не пытался показаться лучше, чем он был. Бодрость, энергия и полет его мысли покоряли всех. К нему невозможно было испытывать средние чувства: или поклонение, или завистливая враждебность».

Однако настоящее обучение великого художника началось гораздо раньше, потому что красоте и гармонии маленький Сашко учился у самой природы. С детства мальчик любил все живое – животных, цветущие яблони, травы; в мечтах переселялся в мир сказочных героев. На всю жизнь запомнились и нашли свое отражение в «Зачарованной Десне» душистые сенокосы на придеснянских лугах («самое красивое место на всей земле»), рыбаки вместе с отцом на рассвете, осенний сбор грибов, первые мозоли на руках от косы и цепа, таинственная Десна, вся природа Черниговщины, щедрая на краски с ее прозрачно-синими озерами и живописными огородами. Все это порождало у ребенка чувство восхищения красотой, влияло на формирование его мировоззрения. Одним из решающих факторов формирования характера будущего художника была любовь к природе, к ее вечной и загадочной красе, которую он пронесет через всю свою беспокойную жизнь. Позже Довженко выразил мнение, которое помогает понять глубинные истоки его творческой фантазии – без горячей любви к природе человек не может быть художником. Он мог бы также сказать: всем лучшим, что было в нем, что он перенес из очарованного детства в свои неповторимые художественные миры, он обязан неутомимым трудолюбивым землякам, своим многострадальным родителям, нежная сыновняя любовь к которым жила в его сердце. Ощущение красоты и гармонии помогало не только видеть и понимать прекрасное, но и наполняло душу грустью от постоянной дисгармонии быта и отношений. Племянник Довженко Тарас Дудко вспоминает: «Как-то Александр Петрович зашел в Союз кинематографистов, увидел в зале рояль и даже возмутился: «Как может рояль стоять в таком убогом зале? Здесь должен быть хороший полированный пол». Приехал Рыльский из Киева, остановился в гостинице «Москва». Довженко заглянул к нему в гости, увидел картину над кроватью и спросил: «Почему ты терпишь эту гадость?»

Александр Петрович был человеком наблюдательным, ранимым, нетерпимым к безобразию. Почему он везде сажал сады – на Одесской киностудии, на Киевской, на «Мосфильме»? Его душа искала красоты. Чистота и красота были для Довженко главными условиями труда. Так же и в быту: когда гостил у нас, кровать была аккуратно заправлена, на столе – порядок и чистота. Помню такой случай… Мы с ним как-то сидели на кухне, и моя мама подала на стол сметану, не выложив из банки. Я заметил, что дядя Александр как-то сник. Человеком он был деликатным и маме ничего не сказал, но его словно током ударило. Его ранило то, что обычному человеку казалось естественным.

Все знали, что при нем нельзя ругаться матом, плеваться. Александр Петрович искал не только красоту, но и гармонию в отношениях с людьми».

По окончании четырехклассной школы (1907 г.) Сашко был зачислен в Сосницкое городское четырехклассное двукомплектное училище. «Учеба давалась мне легко, – вспоминал он. – Я был тем, что называется теперь отличником; это меня очень часто смущало. Мне казалось, что учителя сами что-то не совсем понимают, и поэтому им кажется, что я отличник».

В 1911 году Довженко поступил в Глуховский учительский институт, в котором он был самым юным учеником. Другие студенты имели уже пятилетний или даже десятилетний стаж учительской работы, им было по тридцать, а то и более лет. Шестнадцатилетний юноша чувствовал себя неуверенно в такой среде. Кроме того, Довженко сразу почувствовал, что его подготовка для учебы в институте была недостаточной, поэтому, наверное, учился он, как сам говорил, паршивенько. Именно из-за слабой успеваемости Александр первые два года не получал столь необходимой и желанной стипендии (120 рублей в год), что-то зарабатывал частными уроками, а отец даже продал десятину земли, чтобы содержать сына. Неграмотному Петру Семеновичу жилось горько и тяжело, поэтому ему очень хотелось, чтобы судьба его сына была лучше, чтобы он учился в Глухове. Об этом учебном заведении Довженко позже скажет: «Институт воспитывал благонравных, политически неграмотных, наивных учителей для высших начальных школ».

В 1914 году он закончил Глуховский институт. Интересно заглянуть в его аттестат: в нем указано, что воспитанник института А. П. Довженко «при отличном (5) поведении, показал успехи в Законе Божьем удовлетворительные (3), педагогике и дидактике – весьма удовлетворительные (5), русском и славянском языке с методикой, теорией словесности, русской словесности, логике, математике (арифметике, алгебре, геометрии и тригонометрии) с методикой – весьма удовлетворительные (4); некоторые с методикой – удовлетворительные (3), географии с методикой, естествоведении и физике, чистописании – весьма удовлетворительные (4), черчении и рисовании – весьма удовлетворительные (5), пении и музыке – удовлетворительные (3), гимнастике – весьма удовлетворительные (4).

Вследствие чего он, Довженко, удостаивается звания учителя высшеначального училища… и при вступлении в означенную должность имеет пользоваться всеми правами, той должности присвоенными».

В течение 1914–1917 гг., пока Александр Петрович служил учителем в Житомире, преподавая физику, естествознание, географию, историю, гимнастику во 2-м Житомирском смешанном высшем начальном училище, он мечтал об университете и Академии художеств – у него были незаурядные способности и тяга к рисованию. С детства Довженко рисовал на бумаге, на самодельных дощечках, даже на табуретках – это были лошади, дома, яблоки, его товарищи, он сам. «В то время я мечтал стать художником, рисовал дома и брал частные уроки живописи, мечтая когда-нибудь попасть в Академию художеств хоть вольнослушателем». Он очень много читал, участвовал в спектаклях, рисовал, организовал украинский этнографический хор в одном из ближайших к Глухову сел.