– Так, теперь ты, Шанкевич, – повернулся к прапорщику ротный. – Что ты в казарме в выходные делал?

– Делал, делал… Ничего я не делал, командир! – сначала невнятно пробормотал, а потом выкрикнул прапорщик.

– А как тебя Бардачный выловил?

– Ничего он меня не выловил. Он на уазике мимо проезжал.

– А ты дефилировал перед ним, как на показе мод. Сколько раз я говорил: если у тебя выходной – нечего тебе делать в казарме. Хорошо еще, что он тебя не остановил.

В дверь канцелярии изобразили короткий стук, после чего вошел сержант Подгорный:

– Товарищ старший лейтенант, рота построена.

– Хорошо, сейчас иду, – кивнул Варенков, жадно затягиваясь сигаретой. – Ну а теперь о самом вкусном. Иван, ты в курсе, что два наших бойца сидят на «губе»?

– Уже доложили, – кивнул Иван, заканчивая свою объяснительную размашистой подписью.

– А доложили, за что?

– В общих чертах.

– В общих чертах… – повторил за Вишневским ротный, и в голосе его слышалось мрачное удовлетворение. – А почему в общих чертах? Потому что ты ничего не знаешь! А почему не знаешь? Потому что ты взводом своим не занимаешься! Где твои планы занятий? Где дисциплинарная практика? Все хиханьки-хаханьки с солдатами! Наплевать тебе на взвод! Наплевать на роту! Че ты тогда в армии делаешь, а?

– Мне к объяснительной и рапорт об увольнении приложить? – спросил со спокойной улыбкой Иван.

– Ты уволишься, – кивнул Варенков. – Уволишься. По несоответствию. Это я тебе гарантирую. А пока занимайся делами взвода. У тебя, блин, техника до сих пор не принята! Уже, кстати, целый год прошел.

– А я ее и не приму. Она разукомплектована наполовину. Я не видел акты некомплектности. Поэтому и не приму.

Для ротного вопрос с техникой был больной мозолью, и он решил немедленно переменить тему:

– Мало того, как я уже говорил, во взводе у тебя бардак. Распустил этих гавриков, а нам всем расхлебывай. Теперь вот садись и пиши на них характеристики. Только не надо расписывать, какие они хорошие, исполнительные и знающие уставы…

– Они нормальные ребята и уставы действительно знают, – возразил Иван.

– Если бы знали, не сидели бы сейчас на «губе», – не глядя на Ивана, подал голос Бондаревич, за которым никто и никогда не замечал ни малейшего несогласия с ротным. – Нет, в самом деле, Иван…

– Чья бы корова мычала, – усмехнулся Иван. – Меня мои солдаты в «чипок» за лимонадом не посылают. И не пошлют.

– Да сколько раз объяснять, что я сам туда шел, а они меня попросили! – покраснев и взмахнув руками-мельницами, воскликнул Бондаревич.

Тугодумный и не по возрасту наивный старлей до того момента, как это не подметил Вишневский, всерьез полагал, что не было ничего зазорного в том, чтобы оказывать солдатам мелкие услуги, как-то – купить «по пути» в чайной сигарет, газировки или печенья. Причем иногда одалживая свои собственные деньги. Готовность услужить, неуклюжесть и безотказность Бонда были так явны, что солдаты беззастенчиво использовали старшего лейтенанта. И только после того, как Иван во всеуслышание сообщил об этом в свойственной ему ироничной манере, Бондаревич устыдился.

Но от того, что Бонд перестал бегать по невинным солдатским поручениям, уважения к нему среди солдат не прибавилось. Несмотря на свои подавляющие воображение размеры, старший лейтенант Бондаревич ни голосом, ни манерами не внушал почтения к своей офицерской особе. Более того, солдаты дразнили его даже откровеннее, чем Луцика. Старлей, конечно, на провокации не поддавался, но где ему было найти растерянное вконец уважение?..

– Все, кончили препираться! – поднялся Варенков, раздавив сигарету в пепельнице. – Пошли строиться. А ты пиши, пиши, – кивнул он Ивану. – Потом всю эту бодягу отдашь замполиту.

Так началась эта неделя, которая, как потом оказалось, повлияла на всю дальнейшую жизнь Ивана Вишневского. Но сам он об этом еще даже не догадывался.

Девушку звали Катя. Чудное имя для восемнадцатилетнего белокурого создания с мягким выговором и кошачьими повадками.

Она походила на ухоженный декоративный цветок, который хотелось лелеять и беречь.

И этот цветок по имени Катя рос в соседнем доме, буквально через дорогу от дома Ивана. Вполне возможно, что раньше он видел ее, еще девочкой, когда она бегала по двору с подругами, нянчила кукол и лепила песочные пирожки, но, естественно, не обращал на нее никакого внимания. Однако цветок вырос, распустился и восхитил Ивана своей особенной красотой.

Впервые он решил заговорить с ней в электричке. Именно решил, а не решился. Потому что слово «решился» предполагает длительные размышления и робкие сомнения. А сомнений задорное сердце Ивана не испытывало или испытывало крайне редко.

Он пробрался к ней поближе, чуть толкнул ее, вежливо извинился, посетовал на бесцеремонных пассажиров и тут же, очаровательно улыбаясь, предложил познакомиться.

Девушка любезно, но холодно ответила на попытку, по-видимому, веселого, но и явно нагловатого молодого человека обрести в ее лице друга (наивная!). Она отвечала ему со сдержанным кокетством, не забывая соблюдать дистанцию.

Как оказалось, девушка Катя жила с мамой, папой и сестрой. Училась она на курсах бухгалтеров. Любила читать, гулять с друзьями по городу и вязать.

Иван, которому в принципе на данный момент было совершенно наплевать на ее увлечения, изображал внимание, интерес и полное единодушие взглядов. К концу поездки Катя, абсолютно этого от себя не ожидая, выложила молодому, симпатичному военному всю информации о себе и дала номер своего телефона.

На станции «Луговина» военный выскочил из электрички и ухитрился еще помахать ей фуражкой в окно, чем вызвал ухмылки пассажиров. Катя смутилась и постаралась сделать вид, что махания предназначались совсем не ей.

Сам же Иван был вполне доволен собой. Он был уверен в одной простой истине, заключавшейся в странном предпочтении, оказываемом девушками нагловатым молодым людям.

К слову, никто не приходит в восторг от мямлей, не способных заполнить собственной персоной все паузы и промежутки. Мямли, пусть даже тысячу раз положительные со всех точек зрения, всегда внушают девушкам беспокойное чувство незащищенности. А девушки так себя чувствовать страшно не любят. Им подавай круговую кирпичную кладку, стену, броню, за которой так приятно прятаться от мелких и крупных проблем.

Иван был именно из разряда такой кирпичной кладки. Оттого и бит был по молодости лет. Его инстинкт защитника срабатывал в самых банальных ситуациях. Иван явно не принадлежал к хлипкому поколению, предпочитающему индифферентно отворачиваться от безобразной сцены приставания каких-нибудь подвыпивших подонков к смертельно испуганной девушке. И именно в такие моменты становилось понятно, кто чего стоит. Особенно это касалось друзей.

Однажды два его товарища просто-напросто незаметно слиняли, когда стало понятно, что драки из-за двух попросивших о помощи девушек не избежать. На следующее утро, когда Иван сидел с распухшими губами дома, один из друзей позвонил ему и признался, что сдрейфил. Признался просто, без обиняков и самооправданий. Попросил прощения. Второй же при встрече с иронией поинтересовался, кто это так разрисовал Ивану физиономию. Этого нарочито разыгранного непонимания, за которым скрывались обыкновенная трусость и ничем не подкрепленная бравада, Иван ему не простил. Мелкая, безобразная, уживавшаяся с совестью трусость противна всегда, а для Ивана в особенности. Он с пониманием относился к слабостям других, но терпеть не мог, когда эти слабости рядили в фальшивую самоуверенность. И имя этого второго парня Иван навсегда вычеркнул из списка своих друзей.

Что касается Кати… Он еще не знал, свяжет ли их что-то в будущем, но приложить определенные со своей стороны усилия все же решил. Он чувствовал себя полным задора и той самой курсантской изобретательности, которая иногда выручала, а иногда ставила под угрозу судьбу…