«Потерянная Япония» заканчивается метафорой из Кабуки. Я все время возвращаюсь в Японию, как главный герой пьесы «Касанэ», которого назад на сцену вытаскивают длинные костлявые пальцы призрака Касанэ.

Сейчас у меня появилась новая метафора, относящаяся, опять же, к пьесе, в которой играл Тамасабуро, «Ясягаикэ» («Пруд демона»). Молодой этнолог отправляется в отдаленную деревню, в которой существует легенда о том, что, если колокол храма не будет бить каждый вечер на закате, принцесса-дракон, живущая в пруду, поднимется и затопит деревню. Ученый приезжает к старому хранителю колокола и остается у него жить. В конце концов он женится на дочери хранителя колокола. Однажды хранитель колокола умирает. Уже поздно, но кто-то должен позвонить в колокол. Хотя ученый вырос в городе и не верил во всякие суеверия, он сделал это, после чего стал новым хранителем колокола.

Есть одна важная вещь, которая действительно изменилась с момента написания «Потерянной Японии». Прошло много времени, вместе с ним ушли люди, которые передавали мне свои знания о старой Японии: Дэвид Кидд, Наохи – Богиня-Мать, Хранительница Веры Оомото, Фабиан Бауэрс, оннагата Дзякуэмон, Сирасу Масако, Омо, коллекционер произведений искусства Хосоми Минору, специалист по ширмам и свиткам Кусака. Я нахожусь в положении пришлого ученого-иностранца из «Ясягаикэ»: сам не являюсь частью традиции, но остаюсь, чтобы звонить в этот старый колокол.

Я думаю, что у всех людей есть одна общая черта – если мы действительно что-то любим, то хотим передать память об этом другим. Вот почему «Потерянная Япония» по-прежнему так важна для меня. Я рад, что Penguin переиздает книгу с новой обложкой и каллиграфией в начале каждой главы, но без каких-либо других существенных изменений. Мне приносит радость то, что новое поколение читателей может почувствовать туман долины Ия, первую встречу с Тииори, молодым Тамасабуро на сцене и остроумие Дэвида Кидда.

Когда мне было 6 лет, я мечтал жить в замке. Думаю, у многих детей есть такая мечта, но с возрастом почти все о ней забывают. Моя же мечта сохранилась. Мой отец был военным юристом во флоте США, поэтому некоторое время мы жили в Неаполе в Италии. На острове неподалеку находился замок Кастель-дель-Ово («Яичный замок»). Легенда гласит, что Вергилий подарил замку яйцо и предсказал, что замок будет разрушен, если яйцо разобьется. Прошло много веков, а яйцо все еще было в неприкосновенности, замок стоял, и я хотел в нем жить.

Практически каждый день, когда отец возвращался с работы, я ходил за ним по пятам, повторяя: «Я хочу жить в замке». Я был настолько настойчив, что однажды отец рассердился и сказал: «Все замки на свете принадлежат великому землевладельцу мистеру Нуссбауму. Когда ты вырастешь, ты сможешь арендовать у него какой-нибудь из них». С того дня я ждал встречи с мистером Нуссбаумом.

Мы постоянно перемещались с места на место, что было нормально для семьи офицера военно-морского флота. После Неаполя мы оказались на Гавайях, где жили неподалеку от пляжа на наветренной стороне острова Оаху. Иногда на берег волнами выбрасывало большие зеленые стеклянные шары, обросшие ракушками. Отец рассказал мне, что японские рыбаки пользуются ими, чтобы сохранять сети на плаву. Оторванные от сетей ураганом, они проплывали через весь Тихий океан до Гавайев. Это было мое первое знакомство со словом «Япония».

Когда мне было 9 лет, мы переехали в Вашингтон. Я поступил в частную школу, где преподавали латынь и китайский язык. Как ни парадоксально, школа была одновременно как безнадежно устаревшей, так и прорывной. Непреклонная миссис Ван, наша учительница, задавала нам копировать сотни страниц китайских иероглифов. Большинству это казалось нудной работой, но мне нравилось рассматривать и пытаться почувствовать иероглифы. Миссис Ван показывала нам картинки с изображениями Пекина и горных храмов, поэтому постепенно воспоминания об Италии сменились мечтами о Китае.

После трех лет в Пентагоне отца перевели в Японию, и в 1964 году мы отправились жить на военно-морскую базу в Иокогаме. Тогда мне было 12 лет. Именно в этом году в Японии проводились Олимпийские игры. Оглядываясь назад, я понимаю, что 1964 год был поворотным для всей Японии. Предыдущие 20 лет – период тяжелого восстановления после Второй мировой войны. Последующие 30 лет – период беспрецедентного экономического подъема, в результате которого Япония стала самой богатой страной в мире.

Хотя американская оккупация закончилась в 1952 году, следы пребывания армии США встречались по всей Иокогаме: от специальной валюты, выпущенной для борьбы с черным рынком (с изображением кинозвезд вместо президентов), до вездесущей военной полиции. За пределами военной базы в Иокогаме было совсем мало экспатриантов, но многие из них жили там десятилетиями. Курс доллара в то время составлял 360 иен – в 4 раза больше, чем сейчас, поэтому иностранцы жили хорошо. Линда Бич, подруга детства моей матери, жившая в Токио, стала известным преподавателем английского в телепередаче. Она появлялась на экране, погруженная под воду с аквалангом, крича: «Я тону! Т-о-н-у!» Линда была первой иностранкой на японском телевидении, сейчас же их великое множество. Сегодня иностранцы в Токио живут в тесных квартирах, но Линда и прочие эмигранты из Америки в то время жили в отдельных домиках на побережье Мисаки.

Я был очень рад, что иероглифы, которые я изучал в Вашингтоне, встретились мне и здесь. Через несколько недель я сам выучил хирагану и катакану (разные японские слоговые азбуки), и как только я смог читать простейшие надписи в автобусах и поездах, то стал исследовать Иокогаму и Токио самостоятельно. На выходных Цуру-сан, наша горничная, собирала мне обед в коробочку, и я уезжал на поезде на юг – к замку Одавара, или на север – в Никко. Все были очень приветливы с американским мальчиком, который спрашивал дорогу по-японски. Постепенно моя заинтересованность Китаем сменилась увлечением Японией.

Хотя страна уже стояла на пороге грандиозного экономического подъема, старую Японию по-прежнему можно было увидеть. Повсюду вокруг Иокогамы и даже в ее центре стелились зеленые холмы, а многие улицы сохраняли свой традиционный японский колорит. Особенно я был очарован видом моря из черепичных крыш. В трамваях большинство женщин старше сорока осенью и зимой были в кимоно. Западный стиль обуви пока еще считался странным новшеством, и я любил изучать обувь пассажиров в транспорте: сандалии, гэта (босоножки на деревянной платформе) и поистине изумительные пурпурные пластиковые шлепанцы. После наступления сумерек по улицам разносилось эхо от стука гэта.

Я просто обожал японские дома. В Иокогаме и Токио в то время все еще было много великолепных старых домов. Линда Бич познакомила мою мать с женским обществом «Надэсико-Кай» («Общество гвоздик»), потому что японские женщины стремятся быть прекрасными, как гвоздики. В те дни общение с иностранцами было для японцев чем-то особенным, а японки из «Надэсико-Кай» принадлежали к высшим слоям общества. Раз в месяц женщины ходили в гости друг к другу, а мать брала меня с собой, предоставляя прекрасную возможность посмотреть на их великолепные дома.

Среди домов, которые я посетил, мне особенно запомнился особняк в Хаяма – маленьком курортном городе рядом с Мисаки, примерно час пути на юг от Иокогамы. Тогда мне рассказали, что это владения императорской семьи, но сейчас кажется невероятным, что члена семьи американского военного пустили в дом императора, пусть и после оккупации. Наверное, особняк просто находился неподалеку от императорских имений. Именно в этом доме я впервые увидел татами. Из окон солнечных комнат на втором этаже было видно вершину горы Фудзи.