Ведь перед ними в полном беспамятстве и с громкими стонами умирал не просто обычный человек, а любимый генерал, имя которого уже давно стало легендой при жизни. Вызывая как безмерное восхищение, так и лютую, перемешанную с нескрываемым уважением ненависть, смотря по тому, кто к нему относился – белые или красные.

Генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель был еще молод, всего 38 лет, но с честью вынес на своих плечах тяжелейшее бремя, которое может пасть на плечи любого военного. Это у победы множество детей, что стремятся укрыться под сенью лавров, а поражение всегда сирота. И нет ничего горше, чем командовать остатками трех армий, когда-то рвавшихся к большевистской Москве, а сейчас еле бредущих по заснеженной тайге вот уже два месяца. Белые войска беспорядочно отступали от Новониколаевска, где они оставили застывшие в длинной черной ленте сотни эшелонов, вышедших из Омска, столицы колчаковской Сибири.

За окном раздалось усталое пыхтение паровоза, задребезжало стекло от громкого предупреждающего гудка, с шипением вырвался пар, и чуть заходил под ногами дощатый пол – один из трех чешских эшелонов, стоящих на перегоне, собрался в дорогу, стремясь как можно быстрее добраться до станции Тулун коротким зимним днем.

Лежащий на кровати генерал неожиданно ворохнулся, застонал, по телу прошлась судорога, он тяжело задышал. Стоящие рядом с ним офицеры вздрогнули, когда после паузы Каппель, находясь в беспамятстве, негромко, но уже внятно произнес:

– Как я попался! Конец!

Офицеры разом тяжело вздохнули – две недели назад командующий промочил ноги, совершая переход по Кану. Коварная сибирская река имела наледи, по которым несла свои воды, вот в такие-то ловушки и угодили сотни людей, а при здешних лютых морозах это неминуемая смерть. И не столько от болезни или обморожения – оставляемых в редких деревеньках больных и уставших или просто потерявших веру людей красные партизаны без малейшей жалости забивали насмерть прикладами или колотушками, которыми осенью таежники сбивают с толстых кедров шишки, бухая по стволам могучих исполинов. А уж сдавшихся добровольно, как растерявшихся егерей на том же злосчастном Кане, зачастую ожидала горшая участь – их живьем спускали под лед в прорубях. Ведь и без того грубые нравы местных жителей ожесточились от долгой войны и разорения хозяйств, на беспомощных и несчастных просто срывали накопившуюся годами злобу.

Потому обессилевших или заболевших солдат и офицеров, укрыв дерюгами и мешковиной, старались по возможности везти на санях, даже тех, у кого был сыпной тиф, что буквально выкашивал поредевшие полки страшнее пулеметов. Повезли и генерала, когда пять дней тому назад он слег, не в силах подняться в седло подведенной лошади. На ночевке Владимира Оскаровича осмотрел случайно оказавшийся в колонне беженцев врач. И тут выяснилось, что у генерала Каппеля, в дополнение к сильнейшей простуде, на обмороженной ноге пальцы тронуты гангреной. Инструментов и лекарств никаких не имелось, ампутацию произвели обычным ножом. Поднялась температура, командующий стал терять сознание все чаще, а потому три дня назад передал командование генерал-майору Войцеховскому.

Чехи из стоявших в Нижнеудинске эшелонов, уважавшие Каппеля еще с боев на Волге летом 1918 года, предложили поместить командующего в одном из своих вагонов, обещая, что большевикам его не выдадут. Даже согласились взять еще двух-трех офицеров для сопровождения больного, что было с их стороны немыслимой добротой – обычно русских отгоняли от поездов, угрожая оружием. Но Владимир Оскарович категорически отказался от такой «чести», твердо ответив, что разделит участь с армией.

Вот и все – везли, везли и привезли – умирать. Сделать ничего нельзя, все усилия бессильны, срочно нужен врач. Вот за ним и отправился адъютант главнокомандующего и старый его друг полковник Василий Осипович Вырыпаев к ближайшему чешскому эшелону, с последней надеждой получить помощь от «заклятых друзей».

Дверь в домик со скрипом распахнулась, впустив в клубах белого морозного воздуха двух пришедших. Один был русским офицером в потертом донельзя полушубке, второй, судя по всему, являлся военным врачом – в теплом пальто с меховым воротником, солидной шапке с оторочкой, с узнаваемым медицинским саквояжем в руке.

– Доктор Карл Данец из румынской батареи имени Марашети, она прицеплена к составу.

Вырыпаев произнес слова с некоторым оживлением, а офицеры облегченно вздохнули – просить чехов не пришлось, слишком это унизительно, а вот румыны совсем другое дело, и нет за ними такого дурного шлейфа дел, как за славянскими «братушками».

Врач, даже не скинув с плеч пальто, извлек из саквояжа трубку с большим раструбом и, распахнув китель, прижал ее к груди генерала. Напряженно вслушался, несколько раз менял точки приложения и спустя минуту выпрямился с хмурым лицом.

– Мы имеем один патрон в пулемете против наступающего батальона. Что мы можем сделать?

На короткое время воцарилась мертвая тишина, было слышно лишь хрипящее дыхание Каппеля. И врач тихо добавил:

– Он умрет через несколько часов…

Офицеры тяжело вздохнули, словно легкий ветерок прошелся по комнате и задул едва теплившийся огонек надежды. Доктор развел руками и тихим голосом пояснил:

– У генерала двустороннее крупозное воспаление легких, одного уже нет, от второго осталась небольшая часть. Я понимаю, вам нужно ехать, колонна уже двинулась. Но прошу – дайте своему генералу умереть спокойно, он это заслужил.

Пауза затянулась, русские офицеры насупленно молчали. Отступавшие вдоль железной дороги белые торопились оторваться от наседавших на них от самого Красноярска большевиков и оторвались-таки, оставив тем на «съедение» хвостовые эшелоны интервентов. Не везти Каппеля, дать ему спокойно закончить свои земные дни здесь, на разъезде, означает потерю жизненно важного времени. Ведь колонна уйдет далеко вперед, а они отстанут. А повезти на санях дальше – бесцельно мучить несколько часов любимого генерала. Доктор понял их молчание и предложил:

– Наш эшелон тронется через полчаса, путь до Тулуна перед нашим эшелоном открыт, всего 17 верст до станции, так что дойдем намного быстрее вас. Хотя дальше движения для нас нет…

Данец вздохнул не менее тяжело – белые на санях догонят поезд и уйдут вперед, а под Тайшетом уже идут бои. Чехи отходят на восток и предают не только русских, но и других союзников, ставя их эшелоны в арьергарде, на прикрытие отступающих частей корпуса.

– У меня теплушка-лазарет, там генерал побудет эти последние часы. Наш эшелон вас обгонит. На станции вы заберете тело генерала. Я могу взять одного из вас для сопровождения, больше нельзя, прошу извинить, но чехи не разрешат.

Гримаса на лице доброго доктора была настолько выразительной, что русские моментально поняли истинное отношение румына к союзникам. Вот только неприязнь приходилось тому глубоко прятать, чтоб от своего эшелона потомки гуситов валашские вагоны не отцепили. После короткой паузы Данец тихо произнес:

– У нас и гробы есть, чехи приготовили.

Офицеры переглянулись, на хмурых лицах появились кривые улыбки – «братушки» не просто ехали с комфортом, но и своих умерших хоронили по-человечески, в отрытых могилах, с памятниками и крестами. На деревенских погостах, у церквей, а не бросали в пути, не складывали в штабели тифозных на станциях, не оставляли окоченелые трупы несчастных товарищей в тайге на съедение зверью.

– Я поеду с генералом, господа, – адъютант Вырыпаев заговорил глухо, словно боялся, что громкий голос вырвет любимого генерала из спасительного беспамятства. – Помогите перенести Владимира Оскаровича в эшелон, возьмите моего коня и наши сани, догоняйте колонну. В Тулуне мы встретимся. И пусть будет, что будет…

26 января 1920 года