– Нормально. Я пошел посплю. С Антониной созвонился, к шести она придет.

Клиент выглядел куда лучше и продолжал спать. Я добавила в капельницы все, что полагалось, проверила пульс и давление. Ну и сердце у мужика, только позавидовать можно. Скоро должен проснуться.

Моя схема кормила нас не первый год, модифицируясь со временем. Генка обкатал ее в своем «виварии», как он его называл, и однажды вечером вызвал меня на разговор.

– Оль, ты все-таки умница. Твоя методика работает, результаты есть. Что, если будешь ездить на дом, делать детокс? Сестру я тебе подберу.

– К алкашам поеду, к наркоманам – нет. Мне голова дороже. И как ты себе это представляешь? В газету объявления давать?

– Сарафанное радио. У алкашей свои средства оповещения.

Генка всегда держал слово. Нина Ивановна, опытная и молчаливая, с одного раза попадала в любые вены, не пререкалась и не задавала вопросов, а инициативу проявляла в разумных пределах. Именно она, после того как мы еле унесли ноги с одного детокса, нашла Пашу – вольника-полутяжа, временно не выступающего после травмы. Нет, Паша не походил на трехстворчатый шкаф, как некоторые наши санитары из психиатрической неотложки. Но захват у него был железный, пальцы как клещи, а удушающие приемы он быстро освоил после консультации у дружка-дзюдоиста и применял их скупо, но эффективно. Мастер-класс по узлам преподала ему лично я. Слишком часто мы, приехав на похмельный синдром, натыкались на начало белой горячки. Присутствие Паши придало нашему «экипажу машины боевой», как его называл Генка, необходимую стабильность. Работай себе да работай – сутками, из отделения прямиком в неизвестность, черт знает куда, черт знает на сколько, но утром как штык на пятиминутку, потом на обход… Ничего, в могиле выспимся. Как там говорил Соломон Премудрый: «и могила лучше бедности»? А если бедность плавно и неотвратимо сползает в нищету?

Нет, что угодно, только не это!

– Доктор, можно вас спросить? – прозвучал голос Золушки.

– Да, конечно.

– Мы хотели улететь послезавтра…

Я на секунду потеряла дар речи.

– Куда ему лететь? Он еще из психоза не вышел! Вы представляете, как он может отреагировать на перепады давления? И что он может устроить в самолете? Ехать, только ехать, чем позже, тем лучше – для него и всех окружающих. По правилам, его бы сейчас в стационар положить – на две недели как минимум. Я вас предупредила.

Она вздохнула и ушла.

Клиент проснулся часа через три. Меня из дремы выдернул тихий голос:

– Мамочка…

Золушка мгновенно оказалась рядом с ним:

– Что, что, Сереженька? Что болит?

– Мамочка, что – опять?

– Опять, Сереженька, ты только не волнуйся, все будет хорошо, скоро домой поедем…

Ну что ж, они нашли друг друга, и ни мне, ни кому-либо другому сюда вмешиваться не стоит. Эта жизнь их устраивает. Он может почувствовать себя любимым капризным ребенком, она – жертвенной матерью. Не мне им объяснять, что для взрослых людей это не самые удачные амплуа.

– Как себя чувствуете? Что сейчас беспокоит?

Антонина, опытная и испытанная нами в деле медсестра, явилась минута в минуту. Мы с Романом сдали ей клиента, оставили расписанные по часам назначения, предупредили, в каких случаях стоит немедленно звонить, и потащились по домам, как остатки разбитой армии. На улице Роман скрупулезно разделил на две части полученные от Золушки деньги. С Антониной рассчитаемся позже – и тоже пополам.

– Ну так что, в санитары пойдешь?

– Только с тобой в смену, – серьезно ответил Роман. – Давай, до понедельника.

– Давай.

Залезая под душ, я мечтала только об одном – поскорее добраться до постели. Можно будет выспаться, если не случится экстренных. Или калыма. И проснуться, когда проснется…

Внимание, размытое усталостью и предвкушением сна, вдруг сконцентрировалось на чем-то непривычном, странном и невероятном.

Правая лодыжка была покрыта густыми короткими рыжими волосками. Ощущая, как сердце сжимается от предчувствия такого, о чем лучше не думать, я повернула стопу и на внутренней стороне лодыжки увидела полоску таких же волосков, только узкую и разорванную посередине.

Несколько секунд я тупо глядела на золотящееся под ярким электрическим светом пятно. Потом, старательно оборвав мелькнувшую мысль, достала Генкину пену для бритья, одноразовый станок и выбрила щиколотку. Порывшись в настенном шкафчике, достала ватные палочки и зеленку, аккуратно обвела выбритое место. Дала зеленке высохнуть и обхватила себя за щиколотку.

Моя ладонь заполнила зеленый контур. Да, конечно, пальцы не сошлись на внутренней стороне, это же не запястье.

Отпечаток руки. И я знаю чьей… Кажется, я знаю, что это такое, и не хочу знать.

Завернувшись в махровый халат, пошатываясь, я вышла из ванной. Меня колотила крупная дрожь. В тесном коридоре я чуть не споткнулась о Макса, лежащего точно поперек прохода и с упоением грызущего теннисный мячик.

– Другого места не нашел, скотина, – привычно пробормотала я.

Мне в ответ постучали хвостом по полу.

Я рухнула на кровать прямо в халате, натянула на себя одеяло и провалилась в сон, желая только одного: проснуться поздним солнечным утром, и пусть это невозможное, необъяснимое – нет, объяснимое только одним, таким же невероятным, о чем дико даже подумать, – окажется только сном.

Утро действительно было солнечным. В квартире стояла тишина, и на грецком орехе у балкона ворковали кольчатые горлицы. Вот одна – розово-палевая, с черным «ошейником» – взлетела, блеснув на солнце, села двумя ветками выше и наклонила головку набок, словно ожидая аплодисментов. Казалось, она смотрит на меня и ждет моей реакции.

– Ну, красавица, красавица… – сказала я, удивляясь сама себе.

Ну и что? Ведь с собакой же разговариваю, почему бы и с птицей не поговорить?

Горлица с шумом сорвалась с ветки, мелькнула среди пронизанной солнцем листвы и скрылась из виду.

Улыбаясь от беспричинного счастья, я вылезла одновременно из халата и из постели, набросила любимый фартук-халатик с голой спиной – и тут вспомнила про вчерашнее. Запуталась в завязках и поясе, зло дернула и только затянула все еще сильнее.

Ощущая противную слабость в коленях, я неловко села на край кровати и застыла на несколько минут. Посмотреть так и не решилась. В конце концов провела ладонью по щиколотке – и не ощутила ничего, кроме прохладной гладкой кожи. Даже в ярком солнечном свете было видно только полоску поблекшей зеленки.

Вот это самое чувство, наверное, испытывают те, кто наконец после перепроверки сомнительного результата получают бланк со штампом «ВИЧ (–)».

Я мгновенно распутала завязки, надела халатик и почувствовала себя молодой, красивой и невероятно счастливой. Это счастье распространялось на все вокруг: на закипающий чайник, солнечное пятно на облезлом полу, любимую гжельскую чашку.

Выпив чаю, я включила ноутбук. Писем не было, но даже это не потушило ощущение беззаботного счастья. Я не хотела его терять, ведь так долго жила без него.

В детской все было ожидаемо. Дашка спала. Макс клубочком свернулся у нее в ногах, а при моем появлении вызывающе медленно встал, потянулся так, что задние лапы потащились вверх подушечками, зевнул во всю пасть и неуклюже спросонок соскочил на пол. Только тут, осознав, что пойман с поличным, завилял хвостом чуть не от самых лопаток и подобострастно плюхнулся в солнечное пятно на полу, подставляя под хозяйскую руку пузо. Весь его вид говорил: «Ну… было, что поделать, было! Не сердись! Почеши!» Сейчас я простила бы ему куда худшие грехи: погрызенную простыню, например. Или замусоленную игрушку, спрятанную в хозяйской кровати. Он мгновенно это просек и, поняв, что гроза миновала, процокал когтями на кухню, к миске.

Слыша, как он шумно лакает воду, я принялась тихонько будить Дашку. Выполнив обязательную программу: почесать спинку, погладить шею, помять плечи, – я отправилась жарить оладушки, а Макс, недвусмысленно принеся поводок, увел Дашку гулять.