– А вот, кстати, о приличиях, – задумчиво проговорила Александра. – Вам Зосимовна твердит, что неприлично оставаться наедине с Липушкой. Отчего же она так охотно оставила с ней господина Ского? Совершенно незнакомого, вообще случайного человека? И пригласила его пожить в доме, хотя видит его впервые? А сей господин весьма ловок в обращении с девушками, я таких навидалась в Нижнем! Остановят хорошенькую особу на улице, заговорят зубы, засыплют комплиментами… Тем, что потоньше в обхождении, букетик купят у цветочницы, а для простушек и леденец на палочке сойдет, потом в провожатые навяжутся, по пути примутся ручку пожимать или в плечико целовать, потом с этого плечика косыночку стянут, к шейке подберутся… а при этом такого наплетут, такого сладкого дурману навеют, что девушка увязнет в их речах, словно муха в паутине. Тут уж и до греха недалеко…

Полунин побледнел и произнес с отчаянием:

– Ну, пропал я, не видать мне Липушки, как своих ушей!

– Погодите, – строго сказала Александра. – Погодите впадать в тоску. Думаю, что дела ваши поправить можно, но сперва мне нужно посмотреть, что здесь и к чему творится. Может быть, не о чем и тревожиться, а может быть, нужно немедленно начинать действовать.

– И долго вы будете смотреть? – с надеждой воззрился на нее Полунин.

– Ну, я довольно приметлива, – усмехнулась Александра. – И соображаю быстро. Давайте завтра встретимся с вами в это же время в этом же месте. А теперь прощайте, мне пора идти. И вы тоже уезжайте домой!

– Прощайте, да хранит вас бог! – Полунин склонился к ее руке и снова полез в сиреневые кусты, за которыми, очевидно, пролегал его путь домой.

Александра поспешно пошла к дому, размышляя, что ее пребывание в Протасовке, пожалуй, окажется весьма интересным. Она вспоминала свою унылую нижегородскую жизнь, где самыми светлыми часами были те вечерние часы, которые она проводила в книжной лавке на Большой Покровской улице – у своей крестной матери. Та была замужем за книгопродавцем и частенько пускала великую книгочейку Сашеньку отвести душу в лавке после того, как оттуда уходили покупатели и приказчики. Чего только не читала там Александра! И античных мудрецов, и фривольные или чувствительные романы, и стихи Пушкина, которого обожала, и переводные новинки, и модные дамские журналы, и естественно-научные сочинения… Без преувеличения можно сказать, что все ее образование пошло из этих томиков в разнообразных сафьяновых или матерчатых переплетах. Она глотала книгу за книгой и с трепетом ждала той минуты, когда крестная приходила отпереть лавку и выпустить Сашеньку, чтобы возвращалась домой. Счастье тогда кончалось. Пора было перемещаться из разноцветного выдуманного мира в унылый живой. На улицах было уже темно, она бежала, прижимаясь к стенам и оградам, сторонясь каждого прохожего, порой слыша вслед оскорбительные выкрики (поздним вечером одинокая девушка казалась легкой, доступной добычей любителям случайных удовольствий), уповая только на бога, а в голове ее все еще кружились картины прочитанного, сцены невероятных приключений и страстных объяснений, прекрасные слова и образы, которых не отыщешь в повседневной жизни… Однажды крестная нечаянно заснула и забыла прийти в лавку и выпустить Сашеньку. Та провела ночь за книгами… может быть, то была самая счастливая ночь в ее жизни! Однако каким ужасным оказалось пробуждение, чтó обнаружила она, когда воротилась домой! Вся жизнь ее с тех пор совершенно переменилась, словно с ног на голову встала, а вот к добру или к худу это произошло – Александре еще предстояло понять.

…Она махнула рукой, словно пытаясь отогнать тяжелые воспоминания, и уронила в траву гребенку. Подобрала ее, стряхнула травинки, закрутила на затылке еще влажную косу, заколола ее – и услышала торопливую тяжелую поступь, которая уже была ей знакома.

Зосимовна возвращается! Лишний раз встречаться с ней у Александры не было ни малейшей охоты. Она прянула в окаймлявшие дорожку кусты, затаилась – и через миг мимо поспешно прошагала Липушкина нянька. Еще мгновение Александра размышляла: пробежать в дом, воспользовавшись минутой, когда Липушка окажется без своего Цербера, попытаться поговорить с ней, не опасаясь быть одернутой Зосимовной, – однако любопытство оказалось сильней, поэтому она тихонько выбралась на дорожку и бесшумно, потому что была босая, побежала за Зосимовной.

Та поспешно обогнула дом и подошла к конюшне. Приоткрыла дверь, позвала кого-то и тотчас подалась обратно, а вслед за ней вышел невысокий кряжистый парень, которому звание «конюх» пристало так же, как слово «дуб» пристало дубу. Он был чуточку кривоног, длиннорук и сам чем-то напоминал коренастого конька монгольской породы, тем паче что имел узкоглазую, татароватую, широкую физиономию.

Александра порскнула за куст – и вовремя, потому что Зосимовна повернулась к парню и грозно произнесла:

– Ну, Савелий! Надоел ты мне! Все, лопнуло мое терпение! Сулила я тебе, что при малой провинности в рекруты сдам при ближайшем наборе, а Агашку твою ненаглядную за Митьку горбатого отдам? Ну вот и настал час.

– Зосимовна! – ошеломленно простонал Савелий. – Матушка моя… да за что же такая кара смертная?!

Александра в своем укрытии покачала головой. Ай да Зосимовна! Ну сущая палачиха. Диво, что бедный парень вовсе мертвый не упал от таких страстей!

– Неужто не ведаешь? – ядовито спросила Зосимовна. – Не ведаешь, в чем провинился?

– Не ведаю! – всхлипнул Савелий.

– А помнишь, как пакет с почтой Федотке, сынишке кузнеца, отдал, а сам со своей портомойницей Агашкой любезничал?

– Да ты что, Зосимовна, рехнулась – за такую ерунду такую кару назначать?! – возопил Савелий. – Это ж из пушки по воробьям! Какая беда была в том, что почту Федотка принес?!

– Беда не в том, кто что принес, а в том, что ты из моей воли вышел! – грозно просвистела Зосимовна. – И за это придется заплатить! Клянусь, что свершу над тобой все, что обещала.

– А я к барышне в ножки… – дрожащим голосом, но все еще храбрясь, начал было Савелий, однако Зосимовна люто сунулась к нему всем телом:

– Нашел заступницу, дурак! Барышня-то из моей воли не выходит! Все сделает, что я ни велю!

– Зосимовна! – простонал Савелий и пал на колени. – Не погуби! Да я больше никогда!.. Назначь испытание – все сделаю, что велишь, только смилуйся! Мне ж тогда в омут головой легче…

– Назначь, говоришь, испытание? – глумливо проговорила Зосимовна. – Изволь. Но это уж в последний раз я тебе прощаю, запомни!

– Запомню! – слегка ожил Савелий. – Говори, делать что?

– Собирайся в дорогу! В дальнюю дорогу! – приказала Зосимовна.

– В какую еще дорогу?! – оторопел Савелий.

– Поедешь в… узнаешь там все про… а заодно побывай у… – понизив голос, говорила Зосимовна, и Александра с досадой нахмурилась: она мало что могла разобрать, потому что Зосимовна и Савелий перешли на шепот, и вскоре нянька поспешно ушла, а понурый парень побрел в конюшню.

– Вот же чертова Зосимовна! – сердито пробормотала Александра. – Опасна и хитра, ну сущая змеища!

– Змеища – она змеища и есть, – прозвучал рядом с ней мальчишеский голос, и Александра не выдержала и засмеялась: уж очень обитаемы оказались кусты в Протасовке!

– Эй, ты кто? – позвала она весело. – Выходи!

– Я Федотка, – отозвался голос, и уже знакомый читателю, но впервые увиденный Александрой белобрысый, конопатый мальчишка высунулся из зарослей и уставился на нее во все свои синие глаза.

– А я тебя знаю, – улыбнулся он щербато. – Ты барышни Липушки гостья. Это твое письмо я Зосимовне принес.

– Послушай! – догадалась Александра. – Не из-за этого ли письма весь сыр-бор разгорелся? Не из-за него ли Савелий пострадал?

– Из-за него, – солидно, по-взрослому кивнул Федотка. – Не сойти мне с этого места, коли не из-за него!

– Да, похоже, Зосимовна ни письму моему, ни мне самой не сильно рада, – задумчиво сказала Александра.