Когда люди стали потихоньку расходиться, Яромир увидел зарёванную Свитку с собачьим ошейником в руках. Он, застегнув пояс и заткнув за него палаш, подошёл к девушке. Свита подняла на него всё ещё полные слёз глаза и шмыгнула носом.

  - Свита, ты меня сведёшь к Шестиглаву? - обратился к ней Яромир.

  Девушка растерянно заморгала глазами.

  - Я не знаю... - всхлипывая, начала она.

  В это время её прервала Аполлинария. Она встала между парнем и девушкой и ласково прижала Свиту к себе.

  - Ровно я вас одних отпущу. Пошлю с вами охотников. Вот как только оборужатся, и можете сразу выступать, - заспешила она.

  - Далече ли до Шестиглава? - парень смотрел на девушку, на её мокрые и ничего не понимающие, растерянные глаза, тоже не достаточно разумея, что происходит.

  - Коли мешкать не станете - к ночи доберётесь, - сказала староста и обратилась к Свитке:

   - Пойдём в избу, я тебя соберу.

  Она развернула девушку и повела её в сторону дома. Яромир уловил тревожный взгляд Свиты. Он хотел было пойти за ними, как вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Яромир обернулся и увидел одного из молодцов с палицами, приведшими стрелка со спущенными штанами. Молодец улыбнулся ему и отправился по своим делам.

  - Молодец, Молчан..., или как тебя там! - к Яромиру подошёл весёлый, бородатый Ваг. В руках он держал лук двуехвоста. - Молодец, отлично с ними управился!

  Ваг обнял парня за плечи и повёл к выходу.

  - Аполлинария уже сказывала, что собираешься на Шестиглава. Пойдём, Свитка, поди, уже готова. А мне-то самому собраться - подпоясаться!

  Они отправились к избе старосты. На их пути встречались изумлённые поселяне, - некоторые из них улыбались Яромиру, иные хлопали по плечу и жали руку. Многие с интересом смотрели на него так, как будто бы увидели этого большого парня впервые. Некоторым хотелось подойти и заговорить с "новообретённым" человеком, но Ваг отправлял любопытствующих дальше по своим делам. Впрочем, оглядевшись, парень заметил и другие настроения в народе. Так, некоторые бабы ходили с испуганными и даже зарёванными лицами, а старики, и большей частью старухи, охали и цокали языками: "То ли ещё станется...?"

  - Ты на них не гляди. Старые люди, и думы у них старые, как их кости. Не гнутся никак, сказал Яромиру Ваг, заметивший его беспокойный взгляд.

  Они вместе вышли из ворот, и перешли улицу на ту сторону, где была изба старосты.

  - Наши деды жили под Двуглавом. Правда, то был совсем другой Двуглав, старого-то Гуня, его собственный сын-то, и прирезал. Да и глав у разбоища было всего четыре. Вот старики-то отмщения от оставшихся в логове разбойничьем и забоялись.

  Ваг и Яромир вошли в свёрнутую набок калитку, и Яромиру сразу бросилось отсутствие собаки. На него никто не лаял, не рвал верёвку. Листик лежал подле будки под кожушком, и было непонятно - жив он или мёртв. Из избы им навстречу вышли Аполлинария и Свитка. Девушка была одета в тёмно-зелёные сапожки и лёгкий, узкий кафтанчик. Голову её покрывал голубенький платочек.

  - Свита сведёт, куда надо. - Староста подвела за руку девушку и подтолкнула её вперёд:

  - Тебе доверяю. Береги её, Яромир. Как зеницу ока, береги!

  - Уберегу. - Кивнул парень. - Голову сложу, но уберегу.

  Девушка как-то стыдливо смотрела на свои, видимо, редко одеваемые сапожки.

  - Ижде Скорик? - обратилась староста к Вагу.

  - Идёт Скорик. Сей миг примчится! - весело отозвался бородач. - Вот Алаух, жаль, подранен! Иначе бы все эти сикари...

  - Ваг! - резко оборвала охотника староста. - Горазд ты болтать. Лучше бы Скорика поторопил.

  Ваг не обиделся и хотел уже отправиться за своим товарищем, но тот вскоре и сам показался в калитке. Скорик покосился на пустую будку и подошёл к старосте.

  - Я готов, - просто сказал он, встав рядом с Вагом, и поправляя горит.

  Аполлинария передала Вагу увесистый мешок с припасами в дорогу и нагнулась поцеловать Свитку. Затем, прижав к своей груди оберег, с болью в сердце стала наблюдать за тем, как постепенно скрываются из виду молодая девушка, почти ещё девочка, и трое взрослых мужчин. Нет, она совсем не хотела этого, но не могла поступить иначе. Не могла во благо и ради жизни её селения...

  Аполлинария вернулась в избу и закрыла дверь изнутри. Затем она прошла в дальний угол дома, в тот самый, встроенный в гору. Большим ключом, висевшим у неё на шее, староста отперла замок и толкнула низенькую дверь. Дверь, сбитая из толстых травин, мягко поддалась и отворилась вовнутрь. Такая дверь, обязательно толстая и надёжная, запиравшаяся на единственный ключ, который хранился при хозяине дома, имелась в каждой избе селения. Аполлинария ступила в темноту. Взяла и зажгла старую лампу на масле, висящую сразу за проходом, и заперла за собой дверь. Далее она шла по тёмному и узкому, на одного человека, переходу. Самые мощные или самые живучие растения с поверхности умудрялись простирать сюда свои корни, которые белесыми чёрточками и отростками мелькали на свету. Было сыро, и пахло подземельем. Никаких звуков, кроме гулких шагов самой старосты, не было вообще. Вскоре тоннель стал расширяться, протемнели мимо три дыры-прохода, ведущие в разные стороны, и появились крепи и арки. Наконец, староста вышла в широкий коридор, пол которого был выстлан толстыми травинами. Коридор вывел её в огромное пространство. Оно давило своей тёмной глыбой так, что ощущалось кожей. Свет лампы здесь не упирался ни во что. Он освещал лишь невысокое ограждение, за коим господствовала пустота и неширокие дощатые переходы в обе стороны. Когда-то неизмеримо давно, эту нору и сложнейшую паутину ходов, в которые она вела, прорыл какой-то подземный грызун. Прорыл, да так и оставил, укрытую законами Закрова.

  Староста остановилась и посмотрела вверх, где по правую её руку мягко отблёскивал свет. Он озарял деревянные переходы, площадки и лестницы, которые опутали всю стену, - всё, что могли охватить его лучи. Она пошла направо и, пройдя несколько лестниц, ведущих вверх, остановилась у небольшой ниши, вырытой в земляной стене. В нише стояла широкая лавка и маленький стол, на котором стоял, похожий на лампу старосты, такой же старенький светильник. На лавке сидел, задумчиво что-то вырезая небольшим кинжалом, довольно рослый мужчина. За его спиной, прислонённое к земляной стене, стояло копьё и располагалась деревянная дверь с решетчатым окошком, оббитая полосами железа. На теле незнакомца, сбоку, крепились пустые кожаные ножны. При появлении старосты, страж быстро отложил свою резьбу и встал.

  - Не волнуйся, Чага, я к пленникам, - кивнула на дверь Аполлинария. - Открой дверь и дай мне свой кинжал.

  Чага выпучил от удивления глаза, но повиновался. Он сгрёб со стола широкой ладонью связку ключей и, взяв кинжал, подал его старосте. Затем он поднял копьё и отпер дверь. Аполлинария, с лампой в одной руке и с кинжалом, спрятанным за спину в другой, вошла в темницу.

  Свет открыл взору два соломенных лежака, разостланных на полу, и двух пленников на них. Ноги им развязали, но руки оставили связанными за спиной. Не отходя от двери, староста поставила лампу перед собой.

  - Збигнев, сколько человек осталось у тебя в лагере? - спросила она.

  Ободранный "петух" Збигнев, сидящий на своём лежаке, оскалил зубы. Знахарка выправила ему челюсть, но судя по тому, как быстро пропал оскал с его лица, было ясно, что ухмылка всё ещё доставляет ему боль. К тому же, в выправленной челюсти не хватало нескольких зубов.

  - Достаточно, старая ведьма. Достаточно, чтоб вырезать и сжечь всю вашу грязную деревню! - пообещал он.

  Аполлинария убрала руку из-за спины, и в неверном свете лампы блеснула сталь.

  - Я могу умертвить тебя и твоего шакала сей же час, - староста сделала уверенный шаг к пленникам. Болезный, пойманный в доме знахарки, шумно сглотнул, и отполз в угол темницы. Его хозяин пытался сохранить всепрезирающий вид, но было заметно, что и у него дрогнули нервы.