Та же самая тётка Аполлинария поведала ему о том, где он очутился, и что это за место, и хотя Молчан и не ведал, кто он и кем раньше был, где жил и кем служил, всё же точно знал, что нынешний мир - совсем не его мир. И этот мир незнаком ему и чужд, как свет чужд тьме, как вода - огню и как та, которую он искал, чужда тем, кого он созерцал вокруг себя. Весь этот день парень ходил по поселению и всматривался в лица людей. Это были лица вполне добродушные и приветливые, готовые помочь и посочувствовать, но всё же чуждые ему лица. Селение, в коем он оказался, было, по его меркам, невообразимо ненормальным. Само оно располагалось на верхних склонах огромной горы - подле её самой тупоносой вершины. Снизу от большого частокола с единственными воротами поднимались одноэтажные избы, скатанные из толстых стеблей растений с крышами, покрытыми свежей зеленью листьев. Избы были врыты в склон одним углом, другой же угол дома обыкновенно подпирался каменным столбом, коли изба была большая. Если же избёнка была мала, то она попросту стояла на земляной платформе. Все улицы шли под наклоном вверх к вершине горы, где упирались в большущий сарай без окон.
Следующее утро принесло облегчение больной голове, но оставило тяжесть на сердце и боль невозвратной утраты на душе. Молчан отправился на закатные земли. Встал, поел, чем покормили, и просто ушёл через ворота. На прощание, дед Бородед - сто лет в обед, подарил ему такой же древний, как и он сам, охотничий нож. Ему ведали о страшных и опасных тварях, что обитают в чаще травяного леса, уговаривали обождать денёк-другой, но он молчал и упрямо шёл к воротам. С тех пор его и прозвали Молчаном, и всякий раз провожали навсегда. Но он возвращался. Так, впервые он вернулся поздно вечером, почти ночью, когда ворота уже были заперты, и первая стража заняла свои посты. Тогда Молчан притащил с собой детёныша лосихи, отобранного им в схватке с огромным волчаром. Наутро своё имя парень подтвердил с лихвой, промолчав целый день. Даже тогда, когда приведённая Аполлинарией старая знахарка, прицокивая и хмыкая, заговаривала и целила его раны, оставленные кинжальными когтями волчара, молодой человек не разомкнул своих уст. Для всего поселения осталось неведомым, что их Молчан, пробродивши весь день по травяному лесу, так и не встретив ничего знакомого и привычного глазу, набрёл ввечеру на семейство волчар, которое как раз собиралось отужинать только что пойманным лосёнком. Этот миг был первым проблеском затуманенного сознания парня. Что-то очень знакомое и милое сердцу кольнуло вдруг память. Молчан задрал наверх голову, откуда небесный "телёнок" внезапно стал взывать ему о помощи. На счастье горе-путешественника самка волчар отсутствовала, и Молчану удалось в кровавой схватке одолеть самца. Не тронув щенят, он подобрал на руки раненого и оставленного для наглядного охотничьего пособия волчатам лосёнка, и дошёл до селения.
На следующее утро Молчан вновь отправился в чащу, но выбрал противоположное направление. На этот раз он выломал и выстругал себе огромную палицу, что на пару голов превышала его собственный, и без того немалый рост. Люди и веснушчатая девчонка Свитка вновь провожали его навсегда, поскольку путь, который Молчан выбрал на этот раз, лежал в сторону болотных двуехвостов, кои, впрочем, показались ему не такими уж и знатными бойцами. Лагерь, на который наткнулся парень, состоял из десятерых воинов, пятерых из которых он зашиб своей палицей, двоих сильно искалечил, а оставшиеся трое попросту разбежались. В ту ночь Молчан вновь возвратился в селение. Его опять лечили и заговаривали раны, и старая, сгорбленная знахарка вновь цокала языком и качала головой. Молчан вернулся, и причиной тому была не обломанная стрела, торчавшая в его боку. Его неосознанно тянуло к людям. Люди в селении с названием "Крайное" были единственными в этом мире, кого он знал и узнавал, и в них одних он искал отдохновение своему вымученному разуму.
Они кормили его, одевали и целили одним лишь только своим видом его вопящий от жути непонимания, страждущий разум. А он, гонял по ночам дикое зверьё от селения, да развлекал селян тем, как лихо орудовал здоровенной травиной. Молчан легко и сноровисто, чисто по-воински, плёл восьмерики вокруг себя, в аккурат сшибал мелкие камешки с глиняных горшков, напрочь, и одним ударом выносил толстенный сухостой в лесу и так раскручивал этот здоровенный дрын, что воздух свистел, и сам парень оказывался словно бы в коконе.
Сегодня, на четвёртый день своего осознанного пребывания в избе старосты, Молчан решил проверить то, что ему рассказывала Аполлинария Агеевна про Закров. Парень долго шёл, когда, наконец, расступившиеся травы открыли ему огромное, пустое пространство. Нагромождение всех видов и размеров камней, рассеянных по голой земле, не навеяло ему никаких проблесков узнавания. Молчан прошёл какое-то расстояние вдоль этого мёртвого места и понял, что оно вовсе не мертво. То, что он увидел на голой земле среди огромных камней, едва не помутило ему разум. Дикие твари, огромные летающие создания, драконы из сказаний дедов, былинные полозы проползали мимо, пролетали в стороне, дрались между камней и устраивали жуткие оргии. Когда Молчан возвращался к людям, в голове у него был тихий хаос. Кто-то беззвучно кричал, надрывая горло, кого-то рвали на части, звери выли, захлёбываясь в собственном хохоте, и стекало огненными "каплями" с небосвода солнце. В этот день Молчан никого не убил. Он принёс красивые и сочные ягоды, которые, однако, пришлось отнять у их хозяев. И к концу сегодняшнего дня потери парня состояли лишь в поцарапанной щеке, да порванном лапте. Этому были несказанно рады тётка Полина, Свитка и старая, сгорбленная знахарка...
Парень ещё спал, когда утром в избе началась молчаливая суматоха. Тётка Аполлинария несколько раз быстрым шагом пробегала мимо спящего. Хлопала дверь, и скрипела калитка во дворе. Приходили люди, звали старосту и что-то говорили ей, стоя, как казалось Молчану, подле самого его уха. Большой и лохматый пёс Листик, которому было впору именоваться Дровина, бешено рвался с привязи в сторону одних, вяло потявкивал на других, и лениво зевал на третьих. Наконец, когда всё стихло, а гул голосов отдалился в другой конец селения, Молчан встал и пошёл умываться. Он помнил о своём обещании тётке Полине до обеда не выходить со двора и посему, доев курник и выпив молока в горнице со странно примолкнувшей Свиткой, отправился во двор починять свой подранный лапоть. Староста, конечно же, наказала парню, но он и сам бы не стал вмешиваться в дела этих неведомых ему людей, даже если пришельцы суть есть ворьё да сикари, и уже без малого две женщины из селения были похищены этим разбоищем.
Староста Аполлинария стояла, подбоченившись, на небольшой площади у ворот частокола и, слегка прищурившись, строго следила за приготовлениями. Ворота, из которых выбегала жиденькая дорожка, ведущая в чащу травяного леса, были открыты настежь, а к ногам старосты сносились из сельского амбара мешки и кули с зерном, мукой и иным снадобьем. Последнее, что положили подле её ног, - были свёрнутые стопкой ткани, и вышитые полотнища. Народу на площади было мало, но гвалту и шуму хватало. Наконец, когда один из стоявших на вышке подле ворот стражей замахал копьём и что-то громко закричал, на площади остались только самые необходимые люди.
Из леса травы медленно выползла телега, запряжённая быком, которого вёл человек с копьём в руке. На самой телеге ехало трое, а вокруг повозки шествовало ещё пятеро. Все люди были вооружены кто как мог, и одеты кто во что горазд. Впрочем, выглядели все совершенными грабителями и хитниками. На некоторых были кожаные доспехи и круглые шлемы. Иные носили на себе части металлических доспехов и обшитые железными бляхами шапки. Лепше всех выглядел лишь один член шайки. Человек тот гордо стоял на телеге, опёршись одной ногой о её борт. Кафтан на нём был красный, расшитый серебряной нитью, из-под него виднелась кольчуга некрупного плетения. Раздобревшую талию охватывал широкий составной пояс с мечом на перевязи. Грязные штаны были заправлены в красные сапоги на каблуках. А голову пришельца венчал сильно помятый и неверно выправленный стальной шишак с ярким плюмажем, вырванным из хвоста какого-то несчастного петуха. Приблизившись к воротам и завидев встречающих, сей странный человек, явно старший, спрыгнул с телеги и быстрым шагом поспешил к людям. На ходу он оскалил в приторной улыбке свои белые, частично сохранившиеся зубы.
