На следующий день в комиссариате оказалось, что задержанный – это Матяк, заключенный, сбежавший из Вронок шесть месяцев назад. Сбежал по глупости, потому что ему оставалось всего полгода до освобождения, и он подметал улицы в городе. За побег он получил дополнительно два года, а Обрембский стал старшим сержантом.
Милицейский микроавтобус марки «Ниса» остановился возле тротуара. Старший сержант бросил окурок на землю, затоптал ботинком и медленно пошел к машине.
– Пошевеливайся, Криспин, время не ждет и водка тоже, – сказал младший лейтенант Олькевич, открыв окно.
Участковый улыбнулся, увидев старого знакомого, с которым они много лет патрулировали улицы в Хвалишево.
– Так это ты в выходную субботу, да еще в женский день, мозги мне пудришь?
– Залезай и давай быстрее какой-нибудь адрес, потому что нужно горло промочить по случаю праздника. А это сержант Гжегож Коваль, – Олькевич махнул рукой в сторону огромного водителя, с трудом помещавшегося за рулем микроавтобуса.
Участковый забрался внутрь через боковую дверь и расселся на двойном сиденье.
– Ну и кто вам нужен, по какому делу?
– Без разницы, лишь бы было весело, сегодня ведь женский день, да? – сказал младший лейтенант Олькевич, а водитель кивнул головой в знак согласия.
17:20
«Полонез» цвета «песок пустыни» припарковался рядом с одиннадцатиэтажным домом в Ратаях. Гражина Мартинковская выглянула с балкона и увидела мужа, выходившего из машины. Фред, как всегда, закрыв ключом дверцу со стороны водителя, обошел вокруг машины, убедился, что все дверцы закрыты, и только после этого пошел к подъезду.
Женщина повесила на бельевой веревке последнюю хлопковую пеленку, взяла в руки пустой таз и вернулась в квартиру. Внутри было очень тихо, не играло радио, телевизор был выключен. Гражина уже успела привыкнуть к этой необычной для их квартиры тишине. Еще недавно, до рождения Филиппа, музыка наполняла их дом. Фред обожал рок, и в его присутствии всегда что-нибудь играло. Но теперь, уже в течение месяца, все было по-другому. Ребенку нужен был покой, и поэтому она приказала, чтобы дома было тихо. Что самое удивительное, Фред даже не пытался с ней спорить. Она заметила, что он реже стал слушать музыку. Когда он был дома, то все время проводил с ребенком. Он пеленал малыша, носил на руках или сидел у кроватки и смотрел на него как на икону. Но что самое важное, после того, как Гражина забеременела, муж почти перестал пить. Иногда, конечно, случалось, что он выпивал, но это было совсем не то, что раньше. Тогда он почти каждый день приходил навеселе, и она даже стала думать, что это начало алкоголизма. Он объяснял ей, что на его работе нельзя по-другому, все пьют и глупо отказываться. Но она надеялась, что все изменится. И она не ошиблась. После того, как она сказала ему, что у них будет ребенок, он напился всего один раз, когда проставлялся на работе из-за присвоения ему звания майора.
Она вошла в комнату и посмотрела на спящего Филиппа. Малыш был настоящим соней. После обеда он мог спать больше трех часов. В это время она могла стирать или гладить пеленки. Уже месяц она сидела в декретном отпуске и неплохо справлялась с обязанностями. Она немного боялась возвращаться на работу, так как ей не очень нравилось, что придется отдать Филиппа в ясли. Районные ясли были переполнены, а хуже всего, что такие учреждения были рассадником болезней, с которыми врачи районной больницы были не в состоянии справиться. Не хватало самых простых лекарств, не говоря уже об элементарных средствах гигиены. Витамин Д3, необходимый новорожденному в первые недели жизни, невозможно было достать в аптеке или больнице, им помог Бродяк со своими связями. За лекарство из Германии ему пришлось заплатить валютой. Фред хотел вернуть ему деньги, но Мирек сказал, что эти ампулы они могут расценивать как подарок на крестины. Крестины, которых еще не было, и не похоже, что они вообще будут. Фред обещал, что постарается решить этот вопрос, но пока ничего не сделал. Она не настаивала. Она знала, что в его конторе крестины ребенка – это серьезное нарушение. Последствия могут быть разными, вплоть до увольнения, а в лучшем случае его могут перевести в какой-нибудь медвежий угол. Мартинковский должен был соблюдать осторожность, найти священника, которому можно доверять, лучше всего не из Познани. В этом городе «доброжелателей» было слишком много. Рано или поздно кто-нибудь донесет.
Фред повернул ключ в замке. Он не звонил, так как месяц назад на всякий случай отключил звонок, чтобы он не пугал ребенка резкими звуками.
– Привет, Гражинка, – улыбнулся он, увидев жену, стоявшую в дверях детской.
– Он уже два часа спит, наверное, скоро проснется, – сообщила она мужу.
Фред вытащил из-за спины гвоздики, завернутые в прозрачную пленку, и вручил жене.
– Поздравляю с Международным женским днем, – сказал он и поцеловал ее слишком официально, как коллегу по работе. Она сразу поняла, почему он сохраняет дистанцию.
– Я знала, что ты сегодня выпьешь, можешь не прятаться, в конце концов, праздник.
– Только одну рюмку, я произнес тост и уже хотел идти домой, но меня вызвал Жито. Пришлось ехать на железнодорожный вокзал по одному делу, – объяснял он, снимая тонкий болоньевый плащ и ботинки. – А Бродяк и Олькевич так напились, что Мирека я приказал отвезти домой на служебной машине, потому что он уже не стоял на ногах и нес всякую чушь. Но насколько я его знаю, он еще пошел в ресторан за добавкой. А по Теофилю, как всегда, ничего не видно…
– Не болтай так много, иди поешь. А что вообще происходит с Миреком, он в последнее время очень много пьет. Что с ним? – она повела мужа на кухню, прикрыв дверь в комнату Филиппа.
– Ой, а у меня еще шоколадные конфеты «Гоплана»! – добавил Фред, чтобы подчеркнуть исключительность подарка, вынул из портфеля коробку с котятами и пошел за женой. – А что с ним могло случиться, сегодня женский день, вот и напился на радостях. Я уже сегодня из дома не выйду. Конец работы, праздник! – последнее слово он, наверное, произнес слишком громко, потому что проснувшийся Филипп Мартинковский заплакал, и Фред забыл о еде.
17:40
– Не помню, чтобы я здесь когда-нибудь был. Что за малинник? – спросил запыхавшийся младший лейтенант Олькевич. Восхождение на четвертый этаж покрытого лишайником дома XIX века на улице Струся было для него серьезным испытанием. Старший сержант, который шел впереди на правах хозяина территории, остановился на лестничной площадке и посмотрел вниз на уставшего коллегу.
– Обычный притон, – сказал Обрембский. – Ты здесь не был, потому что он работает не больше года. Но активно работает. Его уже все знают в Лазаре. За водкой приходят даже люди с телевидения. Им отсюда недалеко.
На лестнице стоял тошнотворный запах мочи и гнили. Олькевич добрался до нужного этажа и стал рядом с коллегой. Поправил рукой зачесанные на лысый лоб волосы, и оба милиционера подошли к двери справа. Они не ожидали никаких проблем, поэтому пошли вдвоем. Коваль со своими кулаками был им ни к чему, тем более, как водитель, он не собирался сегодня произносить праздничные тосты.
Участковый постучал, и вскоре старая, покрашенная дешевой, отслаивающейся зеленой краской дверь открылась.
– Ой, наш любимый участковый! – громко прокричала 60-летняя, тучная пани Геня, хозяйка квартиры. На ней был розовый халат, из-под которого виднелась белая комбинация. Губы женщины были накрашены ярко-красной помадой, а глаза обведены черной, слишком толстой линией. Гидроперитные белые волосы прикрывала железнодорожная фуражка. Ее крик ни в коем случае не был выражением восторга при виде милиционера, а сигналом для собравшегося у нее общества. Шум в квартире сразу затих.
Обрембский, не говоря ни слова, отодвинул пани Геню в сторону и пошел на кухню. Он хорошо знал, что именно там проходила общественная жизнь. Женщина мелкими перебежками последовала за ним, оставив Олькевича одного.
