Когда пассажиров его рейса пригласили к выходу, то Катя, всегда такая улыбчивая и жизнерадостная, вдруг скисла, в глазах стояли слезы, и она как мантру повторяла только одну фразу: «Я буду тебя ждать, я буду тебя ждать, Венечка…». Ее девичьи слезы, покрасневший носик вызвали в нем жалость и одновременно раздражение. Он всегда избегал женских слез, считая их орудием манипуляции. Но Катя, доверчивая, наивная, искренняя Катя, какой она манипулятор!
«Совсем как ребенок, расстаемся на несколько дней, а она как – будто прощается! – подумал тогда Веня.
Как только самолет взлетел, он крепко уснул, не слыша, как симпатичная стюардесса предлагала кофе, а пожилой сосед с трудом пытался перелезть через него спящего, чтобы пройти в конец салона. Тот же сосед его и растолкал, когда объявили о посадке.
В аэропорту Домодедово Веню встречал «старинный» друг Саня.
– Ну, и красавчик! Сияешь как самовар! Неужели влюбился в юную – черкешенку? – говорил Саня, обнимая друга.
– Что, на моем лице, написано, что я влюбился? И как ты это определил?
– Да у тебя с лица не сходит глупая, блаженная улыбка! Неужели я попал в точку?
Они мчались по утреннему свободному шоссе на его новенькой Ауди, весело обсуждая накопившиеся за Венино отсутствие московские новости. Потом Веня рассказал ему о Кате.
– Ты прав, старик, я влюбился по уши, и счастлив, понимаешь Санька, я счастлив! И я женюсь на самой замечательной девушке на свете! – закричал он, высунувшись в окно автомобиля.
Последнее, что он помнил, мчащийся прямо на них грузовик…
За его жизнь боролась бригада хирургов и травматологов, а сама операция длилась несколько часов.
– Родился ты, братишка, «в рубашке», вытащили мы тебя с того света, теперь, сам старайся, не подведи нас, – сказал хирург после операции, обращаясь к неподвижному без сознания телу на операционном столе, представлявшего перебинтованную мумию.
Родным Вени врачи давали неутешительный прогноз, полноценное восстановление вообще не рассматривая. По их предсказаниям в будущем после длительного курса реабилитации его ожидает либо инвалидная коляска; либо, в лучшем случае, что маловероятно при его травме, – костыли. Сам же процесс реабилитации займет не меньше полугода.
Когда Веня пришел в сознание и открыл глаза, то первое, что увидел, была мать – она спала, неудобно пристроившись на стуле рядом с его кроватью. Он смотрел на ее красивое усталое лицо со скорбной складкой у губ, мятый белый халат, накинутый поверх дорого французского костюма. Увиденное им было так не похоже на ту маму, которую он знал – всегда ухоженную, подтянутую, с прямой спиной, с идеальной прической и макияжем, что в сердце его пробудилась жалость к ней.
– Мама, – произнес Веня, но не услышал собственного голоса.
Она, как – будто услышав его и почувствовав взгляд, пробудилась из состояния тревожной полудремы, и, увидев его глаза, устремленные на него, порывисто бросилась к его кровати, лицом уткнулась в неподвижную руку сына и разрыдалась.
– Мальчик мой! Я боялась, что уже потеряла тебя! – причитала она сквозь слезы.
Веня был потрясен, он никогда не видел мать в таком состоянии, не припомнил случая, чтобы она так искренне и горячо проявляла подлинные эмоции! Театр – не в счет.
– Мама, сядь рядом, – прошептал он пересохшими и онемевшими губами.
Она села на стул, придвинув его вплотную к кровати, и одной рукой сжимала его ладонь, а другой гладила волосы поверх забинтованного лба. Слезы все еще катились по ее бледным щекам, оставляя бороздки, она не вытирала их, а только иногда облизывала губы. Молча, с глубокой нежностью и любовью смотрела мать на него. Наконец справившись с эмоциями, она оперлась на спинку стула и царственным жестом поправила прическу с растрепавшимися светлыми волосами; только растерянный взгляд, так не свойственный ей, выдавал мучившую ее тревогу и боль.
– Что со мной случилось? – с усилием спросил Веня.
– Вы с Сашей попали в ужасную аварию, когда ранним утром возвращались из Домодедово. Водитель грузовика уснул за рулем и врезался в вашу машину, – снова слезы навернулись на ее серо-зеленые глаза.
– Венечка, Саша погиб на месте, уже вчера похоронили. А ты, – всхлипывая и доставая носовой платочек, говорила она, – просто чудом остался жив. Тебя выбросило из машины. И, о, провидение – в аэропорт ехал врач, который был свидетелем аварии; он и отвез тебя в ближайшую больницу.
Она не смогла сдержать слезы и разрыдалась, закрыв лицо ладонями. Вене хотелось взять ее мокрую от слез ладонь и прижать к щеке, как в детстве. Когда ему было года четыре, он тяжело заболел. Он лежал с высокой температурой, задыхаясь от ангины, и мама, а не бабушка, также всю ночь просидела у его кроватки, держа в своих прохладных мягких ладоням его горячую ручку.
– Сыночек мой, тебе сделали несколько операций, и ты пробыл пять дней в коме! Слава Богу, ты выкарабкался! – она приложила платок к глазам, вытерла слезы и уже обычным, свойственным ей деловым тоном продолжала:
– Сейчас опасности для жизни нет, но несколько месяцев уйдет на восстановление. Как говорят врачи, процесс реабилитации будет долгим и тяжелым. Аркадий и папа уже нашли лучших реабилитологов и санаторий, куда тебя поместят.
Аркадий, отчим Вени, занимал крупный пост в Министерстве культуры и имел обширные связи во всех сферах.
– Мой мальчик, все будет хорошо! Ты обязательно поправишься, мы будем рядом, я верю, что ты встанешь на ноги, будешь писать картины, поедешь в Италию, – говорила она с мелодраматическими нотками в голосе, отчетливо и с паузами, как будто была на сцене, и ей было важно, чтобы галерка услышала каждое произносимое ею слово. Она уже пришла в себя и стала вновь той мамой, которую он знал последние двадцать лет.
Марту Васильевну всегда отличали умение собраться в критической ситуации и трезвый взгляд на вещи. Она считала, что не бывает безвыходных ситуаций, ну, а если они и иногда случаются, то надо просто проигнорировать их, не допускать в свою жизнь, не омрачать своего существования. «От переживаний появляются ненавистные морщины», – с которыми она, как актриса и одна из первых красавиц Москвы, нещадно боролась.
– Как бабушка? – спросил он.
– Ирина Петровна как узнала о случившемся, то слегла. Давление за двести, уже несколько дней медсестра ходит домой, делает уколы. Ничего, все обязательно образуется, вот ты уже в сознании, разговариваешь…, – ласково говорила она, гладя его по руку.
– Спасибо, мамочка.
Марта Васильевна снова прослезилась.
– Ты последний раз так называл меня, когда тебе было пять лет, растроганно сказала она, а потом как бы невзначай спросила:
– В бреду ты постоянно повторял имя Кати. Кто это?
«Катя… Девушка, в которую я был влюблен в той далекой жизни. Мой маленький Рыжик, которого мне надо забыть!» – с горечью подумал он, и, стараясь придать голосу равнодушные нотки, ответил:
– Не помню. Может быть, манекенщица с Кузнецкого, кажется, там была Катя.
– Я так и подумала, – спокойным голосом сказала она, уловив его напускное равнодушие. Ей было больно и обидно, что ее мальчик на грани жизни и смерти не произносил «мама, мамочка» или «бабушка», а имя неизвестной ей девушки. То, что неизвестная Катя звонила, Марта Васильевна не обронила ни слова.
Окружающие находили, что внешностью Веня больше походил на мать, чем на отца; и только волосы – густые с мягкой каштановой волной – от отца; у матери они были светлыми и прямыми. Родители развелись, когда Вене едва исполнилось пять лет. Ребенком он очень тяжело пережил их расставание, полагая, что в этом виноват он, поскольку не всегда слушался маму-папу и часто болел. Став старше, недостаток внимание родителей к себе объяснил их образом жизни: мать – известная актриса, отец – директор музея.
С матерью у него всегда были непростые отношения. В детстве ему так хотелось прижаться к ее коленям, вздыхая чудесный запах, который всегда исходил от нее, почувствовать ее руки, гладящие его волосы. Он всегда с нетерпением ждал ее прихода, но забегая на полчаса, она на ходу целовала его в щеку, называя «мой херувимчик» и, не спросив ни о чем, всю нужную информацию получала от свекрови – бабушки Вени. Потом такой же дежурный поцелуй и фраза «мой мальчик, слушался бабушку и дедушку», убегала, оставив свой неповторимый, «мамочкин» запах. В подростковом возрасте, с присущим этому периоду негативизмом, Вене казалось, что мать всегда больше интересовала насыщенная личная жизни и карьера актрисы, чем вечно простуженный, с перевязанным теплым шарфом горлом, маленький сын.
