Не люблю девчонок. Особенно с садистскими замашками. Вот вырасту!..

— Я ещё не поняла, ты свой, или чужой, — отвечает Вася, — немного погожу учить тебя. А то узнаешь всё о нас, притворишься своим, потом съешь всех.

Я поперхнулся собственной слюной.

— Ты что? Начиталась всякой дряни? Ты же видишь, что я ем?!

— Ты только что говорил, что ешь всё! — с садистской улыбочкой отвечает девушка, — Может девичьего мясца отведать пожелаешь.

— Не девичьего мясца, а комиссарского тела… Ой, больно!! Вась прости, не буду больше, да и где они, девчонки эти?!

— Ага! Сознался! — выворачивая мне ухо, ликует Вася, — До них тебе не добраться, мы в изоляторе, и переход разобран!

— А там что, вакуум? — кривясь от боли, спросил я. Васька даже ухо моё отпустила.

— Правда! Тонька, ты же можешь дышать местным воздухом! Я тебя буду на ночь наручниками пристёгивать!

— Какими ещё наручниками? — вскочил я, держась за опухшее ухо, — Ты садистка!

Васька бросается на меня, я от неё. Долго не бегал, поскользнувшись на полу, проехал, на заднице, до ванны, и влип в неё. Пока вылезал, был пойман преследовательницей. Она взяла меня под мышку, чувствительно шлёпнула по заду и понесла куда-то. Я притворился мёртвым.

Принесла опять в бокс, пристегнула руку. Оказывается, здесь были штатные крепления для рук и ног, наверно, для самых буйных.

— Вась, я в туалет захочу…

— Меня позовёшь.

— Ты опять меня побьёшь.

— Если разбудишь, не знаю, что с тобой сделаю! — я обиженно засопел.

— И не сопи тут! У меня двенадцать девочек на станции. Ты же мальчиками побрезгуешь?

— Конечно побрезгую, что я, голубой, что ли?!

— Вот видишь! Не зря я тебя зафиксировала!

— Ну, погоди, коза! Когда-нибудь я тебя зафиксирую! — прошипел я сквозь зубы.

— Что ты сказал? — оскалилась Васька.

— Пожелал спокойной ночи, — ответил я.

— Смотри у меня. Думаю, напрасно я с тобой время теряю. Надо замораживать.

— Не надо меня замораживать, я тебе ещё тёплый пригожусь.

— Посмотрим, — Василиса, с гордо поднятой головой, удалилась вместе с тележкой.

Зачем она со мной так? — ломал я голову. Никаких дельных мыслей не приходило. Хоть бы какие осколки памяти остались от этого Тоника! Что-то совсем ничего нет, кроме инстинктов: поспать, поесть, попить, в туалет сходить. А вот что представлял из себя хозяин этого тела, не имею представления, ещё, к тому же, наставница что-то мутит. Ничего не говорит, где мы, почему меня держат в изоляторе, что за станция? Почему там девочки и мальчики, которых я могу съесть?

На ум пришли фильмы «Нечто» и «Чужой». Что, Васька ждёт, когда из меня вылупится Чужой?

Вполне вероятно, наверно ждёт, когда пройдёт инкубационный период…

А почему она сама не боится? Может быть, наоборот, боится, что тоже заражена? Ведь она близко общалась со мной, когда я «воскресал»! Тогда всё сходится! Даже то, почему издевается надо мной.

Хочет вывести меня из себя! Чтобы я показал своё мерзкое лицо. Я улыбнулся: жаль, что у меня нет этого лица! С удовольствием бы рыкнул! Вспомнил детскую мордашку в зеркале, и скривился: таким «зверским» ликом и старушку не напугаешь, только развеселишь.

Поворочался. Как неудобно! Без простыни ещё туда-сюда, но с пристёгнутой рукой! Лежать можно только на спине и на правом боку. Попробовал вытянуть кисть из захвата. Проще перегрызть руку.

Эта змеюка, небось, смотрит, как я мучаюсь, думает, сейчас рука у меня обратится в щупальце, я освобожусь, устрою за дверью засаду…

Я вперил взгляд в руку, представив, как она превращается в щупальце, смотрел, смотрел, и расхохотался.

А ведь вещи подчиняются мысли, подумал я. Наручник заставить растаять или расстегнуться?

Аж вспотел! Нет, здесь всё простое, не до удобств, это лечебная капсула. Если больной начнёт в ней фантазировать, мало не покажется никому! Особенно больному.

Что же мне делать? Смириться надо с этой мегерой, притвориться, что просто потерял память, что никакой не я вселенец. Потому что такого не бывает! Надо проснуться.

Вместо того, чтобы проснуться, уснул, и видел сны, как проснулся ночью, в своей квартире, поплёлся на кухню, искать снотворное, а оно кончилось. Опять ворочаться до утра! — подумал я и проснулся.

Васька освободила мою руку, посмотрела на кисть, буркнула, что больше не будет пристёгивать, а то посинела, и пригласила к завтраку.

— Вася, не ходи за мной в туалет, ну, пожалуйста! — зевнул я.

— Ты спросонок утонешь в унитазе, — пробурчала Васька, но больше не стала издеваться, не пошла умывать меня.

Завтракал я молча, думая над своим положением.

Надоело всё! Попрошусь в крио камеру. Может, умерев здесь, проснусь там, у себя?

Да даже если не проснусь, всё лучше, чем всю жизнь прожить в изоляторе. Кстати, сколько мне осталось жить? Если мне лет двенадцать — тринадцать, то даже по нашим меркам, не меньше пятидесяти.

— Вась, а сколько вы живёте? — спросил я, запивая вкусную запеканку вишнёвым соком.

— Сто двадцать лет, примерно, — задумчиво ответила Васька, — а тебе зачем?

— Не хочу жить здесь сто лет, хочу в крио камеру, — ответил я.

— Ты же вчера не хотел?

— Сегодня хочу. Сколько можно? Издеваешься надо мной, не даёшь одежды, унижаешь. Потом, скучно здесь: ни телевизора, ни радио, ни книг. Если я ещё не свихнулся, свихнусь обязательно. Сначала было интересно, но теперь эта игра мне надоела. Возвращай меня обратно.

Я лёг в капсулу и закрыл глаза.

— Куда это — обратно? — удивилась Васька.

— На Землю. Хочу домой.

— И как я это сделаю? — ещё больше удивилась моя мучительница.

— Наверно, надо сделать меня опять мёртвым, — пожал я плечами. Воцарилась тишина. Сердце у меня застучало сильнее: тело хотело жить! Но я упрямо молчал, не открывая глаз. Вот я представил, что снова дома, пусть мне осталось жить лет десять… пять, но прожить уважаемым человеком, дедом, а не униженным мальчишкой, на которого смотрят, как на подопытную крысу.

Ждал я долго, но ничего не происходило.

— Прости, Тоник, но ты сам виноват, — вздохнула Васька, — не надо было снимать шлем…

Я почувствовал дурноту. Сейчас она меня убьёт! Сердце подскочило к горлу, я судорожно сглотнул, и открыл один глаз.

Васька не собиралась меня убивать. Она сидела, сгорбившись, на стуле, и не смотрела на меня.

— Как я понял, Тонику и тогда доставалось, — предположил я.

— Доставалось, — кивнула девушка, — пойми, ты правильно говоришь, здесь мало развлечений, только работа. Все фильмы пересмотрели, во все игры переиграли, что остаётся делать? Подшутить над товарищем, посмотреть, как он переживает, вот и развлечение, целое кино!

А ты, мямля такая, даже слова не мог сказать. Даже сейчас ты смелее, чем был. Но, кажется, лечить тебя придётся!

— Почему?! — вскочил я, — Я же попросил вернуть меня!

— Я поняла, почему ты снял шлем. Какая я дура! — шмыгнула девушка носом. — Тебя просто затравили, и ты решил покончить с собой! Когда ты попросил меня сейчас тебя убить, я поняла, в чём дело!

— Я не самоубийца! — вскочил я на ноги в своей капсуле, — Не надо меня лечить! Меня надо… Ай! — я спрыгнул с постели и бросился в ванную комнату, попросив дверь запереться.

К моему удивлению, дверь заросла. Снаружи забарабанили:

— Тонька, открой, убью!

— Если не больно, открою! — ответил я.

— Ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю! — страшным голосом ответили мне из-за двери.

— Поэтому не открою. Помру от голода, или утоплюсь!

— Ты только что говорил, что не самоубийца!

— Выйти к тебе — вот самоубийство! — парировал я. — Не хочу тебя больше видеть!

Домомучительница!

— Я что, такая страшная? — со странным выражением в голосе спросила Васька.

— Ещё какая! — весело ответил я, торжествуя. — При виде тебя у меня все мужские желания пропадают начисто!

— Ну, Тонька! — прошипела Васька, — Ты ещё пожалеешь об этом!