— Когда приходит хамр[33], уходит хилм[34]. Коран предостерегает нас против вина.
— Поучаешь меня?
— Я только тень ишана. Святой человек, легко читающий Книгу судеб, словно заглянув в чашу Джамшида[35], видит в вас будущего государя.
— Какого государя?
— Мусульманского государя. Такого, каким был дед ваш, благочестивый Шахрух. И он воздерживался от вина, как подобает мусульманину.
— Он воздерживался и от управления страной, предоставив это моей властолюбивой бабке Гаухар-Шад-ата и вам, почтенные муллы, улемы и калантары. О, Тимуру вы не указывали, что ему пить: кумыс или вино! Слышишь: я буду править сам!
— У каждого свой путь в небе — у кречета, сокола и орла. Молодой орел взлетит еще выше, чем Тимур — повелитель вселенной, а нам останется лишь целовать его сверкающий след. Но пока… Не от вина я хочу уберечь будущего владыку мира, а от дурной молвы. Пусть пьет на здоровье, если разум его остается ясным. Не надо лишь чашу свою выставлять напоказ. Вот опять ваш отец Улугбек-Гурагон. Весь Самарканд и вся Бухара только и говорят о его изумительном саде. У всех на устах этот Баги-Мейдан, раскинувшийся у подножья холма Кухек. Там мирза отдыхает от трудов земных и ночных звездных бдений. Там он пишет свой зидж[36], богомерзкую книгу о звездах. Нет, наверное, человека, который бы не видел его там с чашей в руке. Разве так надлежит государю являть свой лик перед чернью?
А сотрапезники правителя? Не каждый амир или визирь попадает в тот раю подобный сад.
— Зато нищие поэты, всякие неотесанные горланы и богохульники там первые гости, — усмехнулся Лятиф.
— Не гости — хозяева! И конечно, все эти его звездочеты — астрологи и математики. Без них он и шагу ступить не может. А они-то и есть первые богохульники. Если поэты только издеваются над верой и прославляют вино, то эти его мауляны всерьез отрицают — прости мне аллах эти слова! — бытие самого аллаха и вечную жизнь пророка его Мухаммеда. И должен сказать тебе, мирза, народ этим очень обижен. Так разве правильно будет, если и мирзу Абд-ал-Лятифа станут видеть у мехов да кувшинов с вином? Не секрет, что у нас в Самарканде свободнее смотрят на мирские утехи, чем в других государствах пророка. Все немного грешны, все охочи до сладостной влаги, веселящей сердце. Но пусть народ видит, что молодой государь чтит религию, на которой стоит государство. Ныне, когда правитель Самарканда преступает запреты ислама, нарушает обычаи, это особенно важно. Пусть поэты читают стихи у фонтанов, пусть струится вино и под чинарами пляшут обнаженные пери — кто б поставил все это в вину Улугбеку? Но его разговоры о боге, о звездах, о мирах во вселенной, эта обсерватория — капище зла! Тут сливается все воедино. Если ж ты, молодой государь, своей жизнью дашь пример почитания корана, все преграды падут перед тобой.
— Это кто говорит: ты или шейх?
— Я только тень.
— Что же, придется послушаться тени… Но скажи, калантар: как исполнится предначертание старца, если отцу наследует брат мой, Абд-ал-Азиз?.. Да и сам отец не так еще стар. Дед мой Шахрух и прадед Тимур жили дольше. Или старец считает, что я должен обнажить меч против отца и брата?
— Святой пир не считает так. Жизнь Улугбека священна для Абд-ал-Лятифа. Хотя, если дело касается истинной веры, коран разрешает любые поступки. Зеленое знамя пророка оправдывает и возвеличивает любое деяние. Сын-мусульманин — ответчик за душу кафира-отца. Так что здесь никаких я препятствий не вижу. Но, повторяю, суфийский старец в своей доброте не считает мирзу Улугбека кафиром закоренелым. Пусть Улугбек совершит очищение, отправится в Мекку, замолит грехи, пусть потом он безбедно пирует с друзьями в саду. Накшбендии не хотят никаких крайностей. Просто раз Улугбеку нужно время, чтобы позаботиться о своей душе, пусть дела государства вершит другой… молодой, к тому же законный наследник и старший сын. Посмотрим, что будет дальше. На все воля аллаха.
— И кто посоветует Улугбеку позаботиться о своей душе? Я? Или, быть может, ваш старец?
— Стечение обстоятельств, в котором умный читает волю аллаха. Улугбек не любит войн. Он не стремится умножить свои земли, как делал Тимур. Он хочет жить в мире с соседями, предаваясь пирам в Баги-Мейдане и ночным наблюдениям звезд. Но если его задевают, если кто-то посягает на границы его Междуречья, он отправляется в поход. Неважно, побеждает ли Улугбек врагов своей рукой или руками других, может быть, более достойных, важно — он побеждает. Пусть в глазах народа он нечестивец, непонятный мудрец и все такое… Улугбек победоносный государь, и этого у него не отнимешь. Напротив, понимая, что на этом держится его власть, Улугбек сам не упускает случая урвать чужой славы. Доказательство тому последний его фирман… О, если бы народ узнал, кто на самом деле является победителем при Тарнабе!.. А еще лучше, если бы этот неведомый народу победитель еще раз проявил свою доблесть. Заставь этот молодой лев бежать войска Улугбека, с того бы в один миг слезла фальшивая позолота чужой славы. Тогда бы самаркандцы сами прогнали этого нечестивого звездочета, и у него появилось бы время подумать о душе. Но, к сожалению, это невозможно. Благородный лев не пойдет на отца, он для этого слишком высок сердцем, а может быть, недостаточно благочестив. Так что и думать об этом нечего… Хотя можно найти достойные средства, которые не запятнают великую цель. Если как следует поразмыслить…
— Поразмыслить? И что же, старец ничего не придумал? Не хитри, калантар.
— Шейх Ходжа Ахрар мне поручил быть твоим проводником, мирза. Я должен все продумать и обо всем позаботиться, но для этого мне нужно всегда быть при молодом государе, стать его тенью, оставаясь при этом и тенью пира, потому что без накшбендиев нам ничего не достичь.
— Что могут накшбендии?
— Черновик Улугбека, содержание второго фирмана его — это дело накшбендиев, всемогущих и всепостигающих. Я бы многое открыл тебе, мирза, но для этого не настало еще время. Не все подвластно накшбендиям. Душа Улугбека и твоя душа им неподвластны. Но могут они многое. И верь в чистоту их помыслов. Они хотят, чтобы процветала держава Тимура и вместе с ней истинная вера. Они хотят видеть в столице Мавераннахра великого мусульманского государя и желают ему счастья и долголетия. И чтобы все это стало возможно…
— Тебе хочется быть возле меня, калантар?
— Да, мирза.
— И кем бы ты хотел видеть себя в моем Герате? Амиром? Главным муллой? Быть может, великим визирем?
— Нет. Только тенью мирзы, только его сеидом.
— В своем ли ты уме, калантар? Ты хочешь стать моим наставником в вере? Да знаешь ли ты, что сеидами становятся не безвестные дервиши, а потомки великих джагатайских родов, прославленные ученые и богословы?
— Знаю. Но вот эта золотая тамга дает мне право стать и сеидом правителя и, если понадобится, даже кем-то более высоким.
— Ну, допустим, что я соглашусь назначить тебя своим духовным наставником. Представляешь ли ты себе, какой шум поднимется во дворце? И что скажет сеид мой, Ходжа Абул-Касим?
— Абул-Касим во всеуслышанье заявит о своем желании отправиться в благочестивое- паломничество и порекомендует сиятельному мирзе назначить меня на эту должность.
— Солнце пустыни Кызыл напекло тебе голову, — засмеялся мирза. — Да ни за какие блага в мире почтенный Абул-Касим не расстанется со своей должностью. И никакая власть не заставит его сделать это. Кроме моей, конечно. Но ссориться с сеидом?..
— Мирза сказал золотые слова. Он во всем прав. Но вот эта тамга заставит Абул-Касима сказать завтра все, что я потребую. Если, конечно, на то будет воля мирзы.
Абд-ал-Лятиф молча смотрел на калантара. Казалось, мысли мирзы были где-то далеко-далеко. Потом он вдруг махнул рукой и сказал:
