…С луком вышло ещё хуже, чем с мечом. Ни одна тетива, которую я сплёл, не могла выдержать рук моего побратима. Они рвались, словно прогнившие нитки. Но и тут нашёлся неплохой выход.

Я стал учить его кидать дротики. Правда самодельные наши дротики не имели железных наконечников и размерами больше походили на копья. Зато Илья метал их на расстояние, превышавшее в несколько раз полет стрелы. Осталось добиться прицельной меткости. Однако, чего бог не дал, того не дал. Но, в конце концов, я решил, что один вид прилетевшего из такой дали дротика должен впечатлить кого угодно.

Днём я занимался с Ильёй, а вот по вечерам была скука смертная. Не умели славяне хорошо повеселиться после трудового дня, не было у них такой привычки. А мне чего-то эдакого хотелось. И тут я придумал. Нарды! Вот чем могу занять себя.

Этим же вечером я собрал деревенских мужиков на разговор. Сначала они никак не могли взять в толк, чего от них надобно. Но природная смекалка взяла верх. И к следующему вечеру всё необходимое было изготовлено, причём с первого раза. Доски оказались расписаны приятными глазу орнаментами. А камни мужики нарезали из берёзовых да дубовых плашек. Кости же выточили из конских бабок, причём, сколько я не рассматривал готовые изделия, а не смог найти изъяна. Тогда я объяснил правила, и игра пошла! Мужики быстренько разохотились, и с тех пор недостатка в компаньонах я не испытывал.

К моему удивлению, самым азартным оказался Несмеян. Когда же он выиграл у меня (должен сказать, что это было один-единственный раз, и то потому, что кости мне не шли всю игру), то закатил очередной пир.

Так, в трудах и заботах, незаметно пролетел ещё месяц. И в деревне, закончившей летнюю страду, заговорили о празднике уборки урожая. Услышав об этом, я вспомнил, что в моих родных краях тоже сейчас готовятся отпраздновать Михрган, и слегка взгрустнул.

Всё реже мне вспоминался Иран. Всё больше и больше я привязывался к этим местам и людям их населявшим. Славяне мало чем отличались от нас, хоть и являлись по сути своей варварами. Они тоже умели радоваться и смеяться, враждовать и любить. И пусть они были язычниками, но также, как и для нас, для них было святотатством осквернить землю, воду, или огонь. Они тоже хотели добра своим детям. И тоже не любили кочевников.

Эх! Видел бы меня сейчас Али ибн Масуд! В льняной рубахе навыпуск с узором по вороту и по долу, подпоясанный пеньковой верёвкой, в узких портах. Я даже научился наматывать онучи так, чтобы не натирать ноги в лаптях.

…Меж тем Бурушка окончательно вырос и превратился в огромного, воистину богатырского коня. Рядом с ним Самум выглядел недоростком. Одна отрада – всё ж таки, мой скакун резвее. Зато Бурушка мог вынести Илью, а это само по себе дорогого стоило.

Накануне осеннего празднования Илья объездил Бурушку и теперь они заново, уже как седок и скакун привыкали друг к другу, совершая длительные выезды. А я в это время чинил и приводил в порядок свои вещи, готовя их к походу.

…Урожай в этом году случился (по словам деревенских) изобильным, и потому праздник удался на славу, растянувшись на три дня. А на четвёртый, когда деревня кое-как проснулась (даже петухи кукарекали осипшими голосами), приторочили мы с Ильёй к конским сёдлам снаряжение и пошли к его родителям.

Те, в окружении деревенских, уже поджидали нас на майдане.

Поклонился в пояс Илья родителям и прогудел:

– Уж простите, что покидаю вас, батюшка с матушкой. Только судьба мне за побратимом следовать, до исполнения его обета. А уж дальше как жизнь сложится, одному Богу и ведомо. Может, пристроюсь в стольный Киев-град к князю Владимиру. Стану служить земле родной верою-правдою, беречь её от недругов-ворогов.

Все затихли, а Иван Тимофеич, прокашлялся и ответил:

– Отпускаю тебя, сын мой, вослед Фёдору, князю персидскому. Будь ему во всём опорой и поддержкой. Верю, что вместе вы сумеете отыскать редкость редкостную, невиданную и неслыханную. Но только помни, что благословляю тебя лишь на добрые дела, а на худые дела моего благословления нет. Не лей крови людской почём зря, не слези матерей, да не забывай какого ты роду-племени.

Расцеловался Илья со всей деревней и вскочил на Бурушку. Лично я поцеловался только со Снежкой, подарившей мне на прощание оберег в виде маленького топорика:

– Не забывай про меня. Даст Перун, так и свидимся.

Я закрепил оберег на поясе и ответил по славянскому обычаю:

– Не поминай лихом!

Для начала мы направились в Муром, потому как надо было обзавестись кое-какими вещами на первое время. Благо, для такого дела, по деревне шкур припасённых набрали: и куньих, и беличьих.

Меня, конечно, такие деньги, несколько удивляли. Ну что за удовольствие таскать с собой лоскуты вонючих старых шкур, потёртые и со следами мышиных зубов? Варварство дремучее. Весь цивилизованный мир тысячи лет пользует металлы. Но не я это придумал, не мне и отменять.

Кроме "родовой" деревни я на Руси ничего ещё не видел. И теперь ехал с удовольствием, предвкушая новые впечатления.

Ближе к вечеру лесная дорога вывела нас на излучину реки, кою местные жители нарекли Окою. Как позже я выяснил, по ней можно было сплавиться вплоть до реки Итиль, на берегах которой раскинулся Булгар, где я провёл полмесяца, перед тем как углубиться в бескрайние северные леса.

Речные воды величаво огибали крутояр, на котором мы остановились. Предзакатное солнце золотило верхушки деревьев на противоположном берегу.

– Красота-то какая! – вздохнул Илья. – И всего этого я был лишён! Эх! Как я мечтал, что когда-нибудь сяду на коня и объеду весь мир! И вот моя мечта исполняется. Здорово! Силушка моя богатырская! Куда бы её приложить-то?

И с этими словами Илья вдруг соскочил с Бурушки и направился к чудовищному камню, глубоко вросшему в землю на краю обрыва. Бока его были сплошь выщерблены от времени дождём и морозами. Высотой эта глыба превышала моего побратима раза в два.

– А как думаешь, Федь, сворочу я этот камень? – поворотился Илья ко мне.

– Нет, – однозначно ответил я.

– А я всё ж попробую, – хмыкнул Илья и, поплевав на ладони, решил снизу подцепить глыбу.

Я даже смотреть на эту дурость не стал, и отошёл подальше, чтобы беспрепятственно полюбоваться закатом. От камня доносилось пыхтение, кряканье и сопение. А потом раздался ужасающий надсадный вскрик:

– ААААААААА! ЙЭЭЭХХ!

И вдруг земля еле заметно, мягко, вздрогнула, как будто предупреждая о начинающемся землетрясении. Мне это хорошо знакомо, два раза пережить пришлось. Самум дёрнулся, прядая ушами, и припал в испуге на задние ноги. Бурушка тоже заржал, явно чувствуя опасность.

Я обернулся и не поверил своим глазам! Илья сумел-таки своротить чудовищный валун, и теперь он медленно выламывался из гнезда. А затем покатился вниз к реке, сотрясая все вокруг. Камень последний раз ударился о косогор, оставив ужасную вмятину, и грузно плюхнулся в русло, подняв гигантский фонтан брызг.

Косогор же, доселе казавшийся очень даже прочным, немного помешкал и, дрогнув, стал сползать в реку, вместе с тем участком, где мы только что находились.

– Ахриман тебя раздери, Илья! Предупреждать же надо, – ругался я уже после того, как чудом спасся.

Хорошо, что Бурушка и Самум, почуяв неладное, успели отскочить в безопасное место.

Зато сам виновник катастрофы хохотал во все горло:

– Ты понял? Федь! Да если б мне знать, за что ухватиться, да я землю с места своротил бы!

У меня настроения веселиться не было, поэтому я ответил коротко, подхваченным от Несмеяна выражением:

– Если бы, да кабы, во рту б выросли грибы! Поехали лучше, чем стоять без толку.

Я бросил взгляд вниз на забурлившую Оку, пытавшуюся расчистить русло. А потом подумал, что за этим буйным малым нужен глаз да глаз. А чуть погодя понял, что не уследить, а и уследить, так не предупредить. Сплюнул с досады по славянскому обычаю и пустил Самума в галоп.