Это был мой первый полевой сезон. Экспедиция работала в Забайкалье, а партия, в которую меня устроили по просьбе отца, вела работы под Чарой.

Устроиться в экспедицию на постоянную должность было очень непросто, но существовало правило – если человек проработал больше полугода, он оставался постоянным сотрудником.

Год назад я поступил на вечернее отделение геологического факультета МГУ и вот… я лечу в экспедицию в Сибирь. Сначала ИЛ-18 до Читы с двумя посадками. В Чите хорошая база, обнесенная забором, и общежитие для прибывающих. Затем ЛИ-2 до Чары. Помню, как в иллюминаторе проплывали Чарские пески – удивительная песчаная пустыня. В Чаре тоже небольшая подбаза на окраине тихого скромного поселка. А дальше, получив со склада продукты и снаряжение, на МИ-4 к месту полевых работ.

В Чаре мне выдали спецодежду – противоэнцефалитный костюм с капюшоном, как его называли – «энцефалитку», накомарник и резиновые сапоги по колено – болотники и телогрейку выдавали только за наличные, вычитая стоимость при расчете.

На месте лагеря меня и еще трех парней рабочих определили в 4-х местную палатку, новую, поэтому темную и, когда пошли комары, они здорово докучали, так как избавиться от них было практически невозможно. Особенно они досаждали по ночам, когда наступило жаркое время: в мешке жарко, а высунуться нельзя. На «улице» как-то попроще: нахлобучиваешь капюшон, а лицо и кисти рук мажешь диметилом, такая густая маслянистая жидкость, действия которой хватало на час. Так что приходилось мазаться постоянно – плоский флакончик из-под «Красной Москвы» я всегда носил в нагрудном кармане энцефалитки.

Накомарник практически не помогал – в нем душно, а, если снимешь капюшон, накомарник прижимался к лицу и шее и дальше все понятно… Курящие, им выдавали махорку, сразу же прожигали сетку цигарками… А во время обеда комарье усиленно лезло в рот и обильно падало в миску с супом. Завязывать тесемки на рукавах не рекомендовалось, так как гнус (мошка и мокрецы) лезли прямо под тесемки.

В маршруте, бывало, что-то попадало на зуб, машинально раздавишь… сладко… Сахар?.. Тьфу – это же мошка! Мошка, с ударением на «а» – это мелкая мушка (муха), пролезает в ячейку сетки или место, зажатое тесемкой, и выгрызает кусочек кожи. Место распухает. Вот идет кто-то, особенно после сна, а под глазом у него распухло – это мошка укусила. Ну и чешется, конечно.

С первого дня по прибытии на таежный лагерь я подспудно ожидал каких-то приключений! Ну, как же, ведь романтика вокруг, экзотика…

Мне запомнилось начало одного польского фильма, в нем голос закадрового диктора говорит: – «Приключения ждут вас здесь на каждом углу! Но вот я прохожу первый угол… второй… третий… а приключений все нет…».

Так и я – каждый день ждал чего-то необычайного, но все проходило достаточно буднично. Начальник партии Федоровский ждал прибытия оленеводов с оленями, а они что-то запаздывали. Так что дней десять уже мы наслаждались вынужденным бездействием, а начальство нервничало по поводу теряющегося времени.

Лагерь расположен был на красивом месте – высоком обрывистом залесенном берегу реки Апсат, притоке Чары. Неширокое ее русло было закрыто сплошной белой наледью, посреди которой зияла узкая щель, а в ней внизу клокотал бурный поток. Сюда мы ходили за водой. Вода для столовой и дрова – вот, пожалуй, и все наши развлечения, помимо борьбы с комарьем, которое уже появилось.

Я был по-прежнему в романтическом расположении духа и все ждал каких-нибудь событий (приключений), ведь моими любимыми книжками в юности, которые я перечитал уже раз по нескольку, были «Таинственный остров», «Дети капитана Гранта», "Остров сокровищ", «Робинзон Крузо» и им подобные.

В один из таких дней, валяясь в палатке на спальном мешке, где-то днем я услышал где-то вдали какой-то странный заунывный монотонный непонятный звук. Где-то через полчаса я вышел из палатки и, прислушиваясь, поглядел через речку вда-ль. Другой берег был пониже и тоже весь густо залесен. Поскольку все в лагере вели себя спокойно, я вернулся в палатку. Мало ли что! Вокруг опытные геологи, им виднее…

Но еще через полчаса за палаткой послышалось какое-то шевеление и голоса… Я тоже вышел. На кромке обрыва стоял Федоровский и рассматривал противоположный берег в бинокль. Вокруг стояло еще несколько человек.

– Оленеводы, что ли идут?.. – произнес Федоровский.

– РУКИ! – вдруг вскрикнул он, указывая на наледь и ринулся вниз.

Мы скатились за ним и, еще не понимая, что происходит, побежали по наледи… Добежав до щели-промоины в ней, я увидел, что ребята пытаются вытащить наверх нашу повариху, которая держалась руками за вмерзший в лед кустик, а ноги ее по колено полоскало ледяной водой…

Ее вытащили, подстелив телогрейку и, накинув еще сухую, усадили успокоиться… Кто-то снял с себя свитер и отдал ей… Я отдал ей свои шерстяные носки.

Поглядев на нас, она сказала, стуча зубами:

– Ребята, я же вам всем кричала… Музенок, и тебя я тоже звала…

Как она столько продержалась, бултыхаясь по колено в ледяной воде, просто непонятно… Хоть и не старая, но и не молодая уже. Из местных. Метиска. В партии ее уважали за материнское отношение ко всем и брали поварихой каждый год.

Оказывается, она поставила бражку, в партии это особенно не возбранялось и прощали ей эту невольную слабость – как-то в прошлом, в военные годы, она осмелилась, тоже, видимо, под хмельком, сказать военкому, что он «редиска» – снаружи красный, а внутри белый… Ну, и загремела на несколько лет. А тут захмелела и понесло ее зачем-то на другой берег… А щель перепрыгнуть не смогла…

Ее доброе к себе расположение я испытал, когда впоследствии, пока я был в маршруте, она залезла в мой рюкзак и постирала что-то из вещей… Она делала это и другим. И не было у нее разницы – рабочий ты или ИТР. А когда я осенью улетал в Москву, она, зная, что я не люблю жареный лук, пожарила мне в дорогу несколько беляшей без лука.

Может быть поэтому сохранилось у меня на все годы работ такое уважительное отношение к труду повара в партии…

Отчаявшись ждать оленей и чтобы не терять время, Федоровский решил всем разойтись по выкидным маршрутам. И все разом, в один день разошлись, покинув лагерь.

Меня же оставили в лагере, сказав, что я могу перебраться в начальскую палатку. Она была старенькая, но на срубе и за предыдущий сезон-два выгорела настолько, что стала совершенно белой и светлой внутри. Можно было спокойно читать книжки, которые, кстати, были на полке внутри.

Меня то ли пожалели – слишком юн для выкидного, буду только обузой, то ли оставили за сторожа. На всякий случай, мало ли что! Продуктовая палатка оставалась, что-то из снаряжения, кто-то личные вещи оставил… И еще сказали, чтобы ждал оленеводов…

А мне только в радость – и в выкидном горбатиться не хотелось, и в «генеральской» пожить приятно.

Единственно, готовить я не умел. И навыка готовки у меня не было, тем более в полевых условиях. Даже посуду помыть было для меня проблемой. Если в светлой палатке комаров можно было перебить, а когда один живешь, их не так много залетает и марля на входе нашита, то за палаткой они спуску не давали.