Тая посмотрела, как несутся по экрану в бездну драгоценные камни, чтобы сложиться в новый узор на квадратной доске. Значило ли это, что Грен и Туу-Тикки слабые? Раз они все время друг за друга цепляются? Тая не знала. Она хорошо умела чувствовать эмоции взрослых. Гнев и злость матери, ее зависть, ревность, обиды. Обиды и зависть отца. Их страх, который они прятали за злостью и завистью. Туу-Тикки и Грен не злились. Не завидовали. Не обижались. Просто жили. Их связывало что-то еще, но Тая не понимала, что. Любовь для нее была только словом, не несущим никакого наполнения. Надо было любить родителей. Любить Родину. Любить Ленина и пламенных революционеров. Тая старалась, хотя плохо понимала, чего именно от нее требуется. Когда она сама влюблялась — а она влюблялась два или три раза — ей хотелось заботиться о тех, кого она любила. Она фантазировала о спасении, приносила воду, а над ней смеялись. Но, может быть, она была права? Может быть, любить кого-то — это заботиться о нем? Помогать и поддерживать?
Лерой любит своих приемных родителей. И Оуэн любит. И они их не боятся, а раньше Тая была уверена, что родителей, любых родителей, надо бояться. Бояться, слушаться, не перечить, даже в мыслях не иметь возражений. А Оуэн спорил с Греном. И не боялся, что Туу-Тикки и Грен не примут его друга, с которым он собирался пожениться. Интересно, если пожениться — это друг или это называется как-то иначе? Лерой говорил, что родители всегда его поддерживали. Это как? Тая не представляла.
Электронная книга вывернулась из рук и, тихо булькнув, ушла в пену, мягко опустившись на таин живот. Девочка вскрикнула, вздернула гаджет вверх, с него лило, по экрану пошли разноцветные разводы — словом, книге пришел конец. Тая вытащила ее из чехла, плюхнула на подоконник чехол, рядом положила книгу и всхлипнула.
Все шло не так. Все уже который день шло не так. Бились чашки и тарелки, у компьютера отказала мышь, во сне Тая нечаянно, но невосстановимо порвала пододеяльник, у гитары при настройке лопались струны, чернильные ручки текли, гелевые отказывались писать, и Тая снова чуть не обрушила лианы на колонне у камина — она споткнулась о каменный бордюрчик вокруг колонны, упала на нее, уцепилась за что пришлось…
Словом, все было плохо. Тая пыталась приготовить омлет из страусиного яйца, но взяла неподходящую сковородку, и омлет выплеснулся на плиту, подгорел снизу, а в середине остался сырым. Керамический нож сломался, наткнувшись на кость в копченой свиной рульке. Забытое на чердаке деревянное блюдо с фруктами поросло плесенью, а черные пятна впитались в древесину и не отмывались. Алекс, после того как Тая испортила его плату, с ней демонстративно не разговаривал. Делать домашние задания по нотной грамоте Тая все время забывала, и они с Греном уже третий урок мусолили одну и ту же тему. А теперь еще и книга…
Книгу Тая собиралась спрятать. В конце концов, никто не заходит в ее комнату и не проверяет, что она читает и откуда. Но вот пододеяльник… И заварочный чайник разбился сегодня утром, просто выпрыгнул из рук, и колба кофеварки треснула, когда Тая ее доставала…
Дома ее бы выпороли еще за разбитую посуду. Правда, дома она ее и не била. Дома ее бы обругали за тупость и безрукость, разложили бы на диване в большой комнате и выпороли, и синяки не сходили бы неделю. Здесь ее даже никто не ругал, только Алекс обиделся. От этого почему-то было еще хуже. Как будто Туу-Тикки и Грен только копили злость на Таю, и в конце концов она прорвется — страшно даже подумать, как.
Тая выбралась из ванны, вытерлась, машинально проделала все нужные гигиенические действия. В своей комнате она разложила электронную книгу и чехол на подоконнике, за занавеской, чтобы не было видно, натянула любимые синие джинсы, мамину рубашку и вышла за дверь. В коридоре второго этажа никого не было. Снизу доносилась арфа — снова Грен играет. Пахло табачным дымом, деревом, кофе. Тая прокралась к двери на чердак, забралась туда и устроилась в меховом гнезде.
На чердаке хватало книг — Тая потихоньку утаскивала туда то, что хотела перечитать. Были и книжки про школу монстров. Тая некоторое время перелистывала страницы истории капитана Шарки, потом отложила книгу корешком вверх, подтащила к себе любимую злюку Торалей и Клодин Вульф и затеяла между ними разговор. Тая уже посмотрела все серии рисованного сериала про школу монстров и два полнометражных фильма. До остальных пока не дошли руки. Монстряшки были странные, но славные. Почти настоящие. Наверное, вот так и ведут себя ученики в американских школах. Проекты, эксперименты, группа поддержки… Конечно, директора этих школ не снимают с себя голову и не носятся по коридорам на огромном коне. Но вот Гулия — она немая и только мычит, а относятся к ней хорошо, дружат. В школе, где училась Тая, такую девочку, как Гулия, затравили бы в первый же месяц. Такие, как Торалей и ее подружки-кошки. И эта нильская принцесса со своими рабами.
К Торалей и Клодии как-то сами собой добавились Робекка и Спектра, потом Холд Хайд и Клод Вульф. Куклы беседовали, спорили, смеялись. Потом Тае это надоело. Она рассадила кукол на большом игрушечном диване, Торалей, как всегда, устроилась на спинке, выгнув хвост. Тая достала из-под коричневой шкуры альбом с замявшимися уголками, фломастеры, вытащила воткнутый в пружину простой карандаш с ластиком на конце и принялась рисовать платье и туфельки принцессы, вспоминая книжку про Золушку с совершенно волшебными картинками. Платье было с узким голубым лифом на тонких синих лямочках, с пышной сине-голубой юбкой с оборками, а туфельки — алые, на высоком каблучке. Рисовать саму принцессу Тая не стала — у нее никогда не получалось рисовать людей.
Закончив с платьем, она перелистнула страницу и принялась рисовать лошадь. Начала, как всегда, с головы и морды. Раньше Тая рисовала лошадей, просто опираясь на картинки, но сейчас она видела лошадей практически через день — настоящих, живых лошадей. И нарисовать их было сложнее, чем держа в уме картинку из книжки, потому что лошади были разные, у них были разные лица, разные повадки. И они были объемные, а рисунки у Таи получались плоские, как бумажные платья для плоских картонных кукол. Таю это злило. Но она все равно рисовала.
Она старательно вырисовывала передние ноги и копыта, острые уши, прогиб спины, мощный круп. А потом принялась рисовать золотую кудрявую гриву до самых копыт и длинный волнистый хвост. Задние ноги у Таи опять не получились.
Солнце перемещалось вокруг дома, на плечо Таи упала полоса света из окна. Время, наверное, к обеду. Но Тая решила, что обедать не пойдет. Опять что-нибудь разобьет или сломает, или вывалит на себя, или еще что-то. И Алекс будет молчать и смотреть сквозь нее. И Туу-Тикки не будет сердиться. Как будто то, что творила Тая, ничего не значило. А ведь теперь придется менять кофеварку, потому что колба-то разбилась. Может, если затаиться тут, то и Грен не вспомнит про сегодняшний вокал? Если бы дело было дома, Тая бы сделала вид, что идет на занятия, а сама бродила бы по городу или пошла в библиотеку, или просто осталась бы дома. Но здесь, когда Грен и Туу-Тикки везде ее возили, и мистер Кайр может в любой момент позвонить и спросить, где Тая, это было просто невозможно.
Тая внезапно почувствовала, что она в клетке, взаперти. Она привыкла, что у нее есть часы, когда родители на работе, а брат в садике, что у нее есть время, когда она в доме одна и никто не знает, где она и что делает. Она привыкла уходить гулять на Комсомольское озеро в каникулы, и за спорткомплекс «Динамо», туда, где теплотрасса, стройка и огороды, что у нее есть свои тайны. А тут у нее не было тайн, и не было дома только для нее, и она ни разу не выходила из дома одна, и…
Тая прикусила карандаш. Вскочила на ноги. Спустилась с чердака, прихватив альбом. В своей комнате взяла джинсовую куртку, в кармане которой болтался почти разряженный телефон, и темные очки, надела носки, сбежала на первый этаж, не расшнуровывая, вбила ноги в кроссовки и выскочила за дверь.
