Так как бывший кинорежиссер почти всё время болел, то фактической руководительницей кружка вскоре стала его помощница, заключенная Тоггер. Эта немолодая уже женщина работала на лагерной кухне судомойкой, в прошлом же Тоггер была литературоведом и театроведом, специалисткой по истории западноевропейского театра. За труд о французской драматургии позднего Ренессанса она была приглашена Сорбонной для вручения ей какой-то специальной награды. Поездка в Париж доцента театрального института состоялась, но обошлась ей в восемь лет лагерного срока как «подозреваемой в шпионаже».
Тоггер было нетрудно уговорить покладистого начальника КВЧ и членов своего кружка подготовить к первомайским праздникам «Проделки Скапена». Роль постановщика мольеровской комедии она взяла на себя. У нее же оказался и двухтомник Мольера, присланный ей с материка.
Самыми трудными, как следовало ожидать, при подготовке «Проделок» оказались постановочные вопросы. Некоторые считали их почти неразрешимыми. В захолустном, заброшенном на край света лагере надо был изобразить людей и быт Парижа XVII века.
Выручили специальные знания, умение, изобретательность и энтузиазм. У режиссера и постановщицы оказался целый отряд бескорыстных помощников. Главными из них были бывшая костюмерша большой киностудии, бывший театральный бутафор и бывший художник-декоратор. У художника на правой руке не было ни одного пальца — отморозил на прииске, — и он писал кистью, привязанной к предплечью.
Главным материалом и у костюмерши, и у декоратора была всё та же мешковина, имевшаяся здесь в изобилии — как-никак Галаганнах был морским портом. Мешковину красили невероятными смесями состава для чернения кож, чернильного порошка и марганцовки и шили из нее камзолы, турецкие халаты, панталоны пузырями. Узоры наносили масляными красками. Узкие панталоны делали из укороченных лагерных кальсон, украшая их у колена лентами из марли, расцвеченными реванолем, брильянтгрюном, красным стрептоцидом и другими лекарственными красителями, которые можно было найти в лагерной аптеке. Неплохие старинные башмаки получались из лагерных ботинок, если нацепить на них огромные бутафорские пряжки из жести. Парики изготовляли из пакли, полученной размочаливанием корабельного каната, отмытого от смолы в керосине. В изготовлении предметов бутафории постановщикам не отказывали ни плотники, ни столяры, ни жестянщики, хотя рабочий день у всех тут даже зимой продолжался двенадцать часов. Но заключенные лагеря Галаганнах имели достаточно хлеба. Поэтому они нуждались в зрелищах, и почти все охотно помогали в их подготовке.
Спектакль «Проделки Скапена» получился веселым и ярким. Его успеху очень способствовало и то, что режиссер выдержала игру актеров в духе современного Мольеру народного театра. Не было недостатка в палочных ударах, беготне и истошных воплях. Спасаясь от разъяренного хозяина, плут Скапен взбирался даже по канату, подвешенному к потолку сцены. Театр масок у Тоггер перекликался с театром Мейерхольда.
Успех «Проделок» навел ее на мысль поставить на здешней сцене целую серию комедий Мольера. С реквизитом и бутафорией теперь будет уже полегче. Все с ней безоговорочно согласились. Была намечена и пьеса для очередной постановки — «Скупой». Но это уже на осень. Во время летних полевых работ ни о какой самодеятельности в лагере не могло быть и речи. Рабочий день тут во время посевной, уборочной, сенокоса и путины доходил до шестнадцати — восемнадцати часов в сутки.
В начале лета уволился из Дальстроя и уехал на материк многолетний начальник здешнего лагеря Мордвин. Его место занял новый начлаг, вскоре получивший нелестное прозвище «Повесь-чайник». Это был угрюмый бурбон, появление которого в сельхозлаге сразу же изменило весь строй его жизни. Потом говорили, что хуже Повесь-чайника на быте здешних заключенных отразилась только начавшаяся через год война. Он был помешан на тюремном режиме для лагерников, а в их притеснении, большей частью не нужном, а зачастую и вредном для дела, находил, по-видимому, какое-то садистское удовольствие. К музыке, песне, художественному слову, даже простой шутке новый начальник был совершенно глух. Естественно, что художественную самодеятельность заключенных он считал баловством, вредным попустительством со стороны высшего начальства. Запретить он ее, конечно, не мог, но мешал в меру тех огромных возможностей, которыми обладает начальник лагеря. Одной из таких возможностей является буквальное следование предписаниям лагерного устава. И Повесь-чайник постоянно, с дотошностью буквоеда-инквизитора, этим пользовался. Для участников самодеятельных кружков он не только не делал исключения, но и донимал их особенно злобно. При его предшественнике в этих кружках пышным цветом расцвела запретная любовь, с которой теперь велась решительная борьба. Временами чуть не половина молодых кружковцев сидела в кондее без малейшей надежды на амнистию. Своего заместителя по КВЧ начальник всячески третировал. На его просьбы о маленьких льготах для кружковцев, переводе, хотя бы временном, на более легкую работу, в другую бригаду или дневную смену, он почти неизменно отвечал отказом. Интересы самодеятельности — дело десятое. И он не собирается подчинять им интересы производства. Если начлага начинали уговаривать: «Товарищ…» — или: «Гражданин начальник…» — в ответ слышалось неизменное: «Повесь… чайник!»
И всё же, несмотря на все притеснения Повесь-чайника, «Скупой» к тринадцатой годовщине Октября был подготовлен, и даже неплохо. Выручила психологическая незамысловатость пьесы, небольшое число действующих лиц и возможность почти без переделок использовать реквизит «Проделок». Спектакль был назначен на одно из первых чисел ноября, почти точно в годовщину концерта, на котором заключенный Скворцов, ныне уже освободившийся, так ловко подстроил свинью бывшей начальнице КВЧ. В день спектакля, как и тогда, «партер» был битком набит задолго до начала представления. Но средний стул в первом ряду пустовал чуть не полчаса после того, как наступило время этого начала. Теперешний начлаг не просто демонстрировал необязательность своего прихода на спектакль без опоздания. Было очевидно, что он и тут не преминул воспользоваться возможностью помурыжить зависимых от него людей. Пусть-ка они постоят, обливаясь потом, на натруженных ногах, пока их начальник безо всякого дела сидит у себя в кабинете!
В старом ватнике защитного цвета, больше похожий на рядового охранника, чем на начальника ОЛПа, он появился, наконец, в дверях столовой. И начал проталкиваться сквозь толпу заключенных. Именно проталкиваться, хотя перед ним расступались. Как только он плюхнулся на свое место, занавес раздвинулся и спектакль начался. В зале вскоре раздались первые смешки, а за ними и всё более ширящийся смех. Особенно трудно было не смеяться, глядя на игру исполнителя главной роли. Гарпагона играл опытный профессиональный актер-комик. Прежде ему часто ставили в вину сильную склонность к переигрыванию и клоунаде, но здесь этой склонности никто не ограничивал. Руководительница драмкружка считала, что так даже лучше — ближе к постановке комедии во времена Мольера, и спектакль надежнее дойдет до большей части лагерной публики. И он доходил. Зрители хохотали, глядя как смешно ковыляет на подагрических ногах противный старый скряга с крючковатым носом и в свалявшемся белом парике. Гарпагон надтреснутым, дребезжащим голосом кричал на слуг, что они воры, мошенники, расточители его добра и неисправимые дармоеды. При этом он размахивал толстенной палкой с затейливым набалдашником, а иногда и опускал ее на спину кого-нибудь из своих лакеев. Раздавался сильный треск, секрет которого был заделан в хитрую трость одним из изобретательных самодеятельных бутафоров. За два первых акта сквалыга и жадина, тайный ростовщик и домашний деспот так восстановил против себя зрителей в зале, что когда в третьем акте у него перепрятали шкатулку с драгоценностями, все довольно смеялись, а некоторые даже хлопали. Только на хмурой и как будто заспанной физиономии начальника лагеря ни разу не появилось даже подобия улыбки. Он смотрел спектакль как человек, убежденный во вздорности и ненужности в лагере подобных затей. Здесь место наказания преступников, а не веселого времяпрепровождения!
