Было очевидно, что в Берлаге с его лагерями-крепостями будут содержаться действительно враги, озверелые политические бандиты, по сравнению с которыми итээловские липовые «враги народа» и самые тяжелые «урки» из блатных — не более чем мелкая шпана. Недаром для этих свирепых, вероятно, способных на любой эксцесс в любое время извергов предусматривается такое число вооруженных до зубов охранников, которое едва ли не превышает число охраняемых.
Люди, живущие в нормальном обществе и обладающие всеми гражданскими правами, обычно думают об угнетении и унижении себе подобных с чувством отвращения и невольного внутреннего протеста, даже если знают, что это вызывается общественной и государственной необходимостью. Те же, кто унижен и бесправен сам, реагируют на это иначе. Для большинства таких сознание, что есть кто-то, кто еще более унижен и бесправен, чем они, питает в них чувство, похожее на ощущение некоей сословной привилегии. Дворовый холоп нередко презирал смерда только потому, что хозяйский кнут по его спине гулял несколько реже, чем по спине крестьянина-земледельца. Кастовость в Индии проявляется особенно грубо и резко на уровне «неприкасаемых». Многие из здешних итээловцев, проведав о режиме Берлага, для которого они строили ОЛП № 12 — это тоже было уже известно, — преисполнились чувством едва ли не гордости. В самом деле, иногда, как например, теперь вот, они живут и работают почти без конвоя, номеров никаких не носят, писем домой могут писать сколько угодно. Лагерное начальство, надзиратели и даже конвоиры окликают их по фамилии. И только если не знают этой фамилии, то кричат: «Эй, ты!» или «Эй, мужик!» Но это совсем не то, что какой-то там «человек номер…».
Однако в этом подленьком сознании некоторой своей привилегированности было и рациональное, эгоистическое начало. Оно заключалось в ощущении реальной выгоды, вытекающей для менее угнетаемых групп заключенных из учреждения лагерей с особым режимом. Было по опыту известно, что чем больше начальственного рвения уходит на репрессирование одной группы лагерников, тем меньше этого рвения остается на долю другой. Раз какие-нибудь берлаговцы объявляются «настоящими» врагами народа, то остальные, стало быть, являются менее настоящими. Во времена ежовщины, например, уголовники и бытовики официально именовались «социально близким элементом» и натравливались на «контриков». Теперь неприкасаемость особо опасных врагов обеспечивалась их строжайшей изоляцией. Однако хитрое начальство всякими намеками и полунамеками старалось поддержать в итээловцах примерно те же настроения, что у блатных конца тридцатых годов, хотя уже с иными целями. Сознание, что они теперь едва ли не «социально близкие», создавало у заключенных работяг чувство собственного благополучия и благотворно отражалось на производительности их труда.
Когда один из бараков строящегося лагеря был уже готов, в него из палаток переселили его строителей. По вечерам, глядя на забранные решетками оконца будущего жилья таинственных берлаговцев и на грозное ограждение лагерной зоны, заключенные, с удовлетворением сознавая, что они — не такие, вкривь и вкось толковали о страшных, занумерованных преступниках и о том, откуда они взялись. Точнее, возьмутся. Дело в том, что никаких «радиошептограмм» из ногаевской пересылки, миновать которую никто из привезенных из-за моря никак не мог, покамест не поступало. Зэков привозили полными пароходами из Прибалтики, Западной Украины и других районов СССР, население которых подозревалось в сочувствии гитлеровцам. Но это были заключенные самого обыкновенного типа. Тут начальство хранило какой-то непроницаемый секрет.
Зима в этом году наступила рано. «Белые мухи» начали летать уже в конце августа, а к середине сентября снег довольно толстым слоем лежал на склонах окрестных сопок, дорогах, крышах почти уже готового лагеря и строениях прииска. Все знали: это уж до далекой весны. Никаких, даже кратковременных отступлений здешняя зима никогда не делает. Но основные задания по строительству на Фартовом и монтажу несложного оборудования прииска были готовы к сроку, хотя, конечно, не без туфты. Если землекопы, плотники и вспомогательные рабочие были уже почти все отправлены обратно в их постоянные лагеря, главным образом в «комендантский» лагерь на Брусничном, столице Юго-запада, то штукатуры, механики и электрики еще доделывали то, что согласно актам о выполнении работ считалось уже принятым. Из Магадана и Брусничного их постоянно поторапливали. Видимо, вот-вот должны были прибыть эти, бог весть откуда взявшиеся, берлаговцы.
В начале октября в поселок с залихватским полублатным названием прибыла рота, первая из целого батальона охранников будущего ОЛПа № 12 и разместилась в своей новенькой казарме. Это были солдаты срочной службы — очередная неожиданность для старых колымчан. До сих пор все лагеря, в том числе и каторжные, охраняла вольнонаемная ВОХР. Хмурый офицер с погонами майора, командир охранного батальона, и два его помощника, тоже офицеры, придирчиво принимали сооружения зоны и солдатских казарм. Было похоже, что они и впрямь собираются сдерживать пулеметным огнем восставших заключенных в загоне лагеря, а если это не удастся, то насмерть стоять в глухой обороне, отражая их штурмы.
Еще через два дня, хотя строительные недоделки были ликвидированы далеко еще не все, оставшимся итээловцам задолго до конца рабочего дня было приказано прекратить работу, сдать инструмент и явиться в свой барак. Здесь их не только пересчитали, но и проверили по формулярам. Затем объявили, что завтра, рано утром, они отправляются на Брусничный. Народу было совсем немного, едва только на одну этапную машину.
Однако на рассвете следующего дня эта машина из Фартового не выехала, так как в местном гараже ее не успели вовремя отремонтировать. Ефрейтор, начальник этапного конвоя, состоявшего, впрочем, только из него и еще одного, рядового вохровца, ругался и кричал, что напишет на нерадивых гаражников рапорт. Его этап, видите ли, должен непременно добраться до главной трассы не позже, чем к двенадцати часам. Почему именно, ефрейтор не говорил, есть такой приказ и все, и только продолжал ругаться, от чего, конечно, шестерни в коробке сцепления не переставали греметь. Выехали уже совсем засветло, часа на три позже намеченного времени. Ехали, как и предполагалось, довольно медленно, так как трассу местами уже успело занести снегом. Да и вообще при таких крутых, как здесь, подъемах и спусках, частых поворотах и прижимах шибко со скоростью не разгуляешься. К тому времени когда машина должна была быть уже на главном шоссе, она только еще въезжала на вершину довольно высокого перевала, пришедшегося примерно на середину дороги до Фартового. Сидевший в кабине грузовика рядом с шофером начальник этапа злобно выругался и ударил себя кулаком по колену: за встречу с тем, что он увидел внизу, начальство посулило ему пять суток «губы».
Вытянувшись в длинную вереницу машин, навстречу маленькому этапу шел другой, громадный этап. Основную его часть составляли такие же «газы», наполненные людьми. Однако во главе колонны и в ее хвосте шли «татры» — мощные большегрузные машины, завезенные на Колыму совсем недавно. Их можно было узнать не только по внешнему виду, но и по характерному звуку моторов. Его издавали вентиляторы воздушного охлаждения. Люди на «татрах» резко отличались от пассажиров газиков цветом своей одежды, они были одеты в светлое, очевидно, в новые солдатские полушубки. До каравана внизу оставалось около километра, и уже можно было рассмотреть оружие многочисленных охранников этапа, почти подходившего к подъему на сопку.
— Докукарекались! — с сердцем сказал ефрейтор, — Берлаг прет… Из-за филонов в вашем гараже не успели-таки вовремя на большак проскочить… Непременно напишу на вас, сволочей, рапорт!
— А по мне хоть два рапорта пиши, — пожал плечами шофер, — я что ли у газика сцепление ремонтировал?
— Все вы там б… — буркнул ефрейтор.
Водитель начал спуск.
Лет пять шоферивший здесь и в заключении, он отлично знал писаные и неписаные законы колымских дорог. Если бы встречная колонна машин уже начала подъем на перевал, то подождать на специально для этого «спланированной» площадке и пропустить эту колонну должен был он. Но машина-одиночка въехала на склон первой. Теперь, как уже начавшей спуск, путь ей должны были уступить встречные машины, хотя бы их там была целая сотня.
