Дар всё это слышал много раз. В ту осень, когда они с дедом решили остановиться в этих краях (Дар заикнулся было про перевал, но дед только невесело посмеялся), как раз отдали дракону девушку из Верхнегорья. Родители тех, кто вытащил белые камешки, скинулись на приданое младшей сестре бедняжки, но старшую это, понятно, не вернуло. Этой осенью подошла очередь Заречья, и Дар с беспокойством думал о том, как бы дракону не скормили без всякого жребия Ринку: ни отца, ни братьев, даже младших, у неё не было, мать-вдова защитить свою старшую точно не сумеет, да и от него проку немного.
Ну, не воин он! И даже магом боевым стать не сумел — не было у него отцовских талантов. А целительские, в мать и деда, надо было ещё очень долго и настойчиво развивать, однако после смерти деда с наставниками было сложно. Бабка Нута из Болотищ и травницей была отличной, и магией лечебной худо-бедно владела, но учеников ей в своей семье хватало. Нет, она охотно отвечала на вопросы, объясняя непонятное и подсказывая кое-какие приёмы и рецепты, но всерьёз брать учеником чужака даже не собиралась: зачем ей?
А вот дама с очаровательным прозвищем Холера одно время крутилась, зазывала к себе в ученики, но тут уж Дар вежливо отказался от такой чести, потому что знахаркой она была так себе, а по-настоящему ей удавались только пакости в виде заковыристых и трудноснимаемых проклятий. Деревенские её ненавидели так же сильно, как и боялись, и это очень осложняло Дару жизнь: к нему обращались только те, кому Холера помогать отказалась. То есть, те, кому он и сам помочь не очень-то мог — либо за недостатком знаний и опыта, либо потому что время было безнадёжно упущено. Собственно, если б не охотники, которые Холеру не любили, но и не боялись, да не пресветлый брат Кириан, без конца обострявший свою подагру вином и жирной острой пищей, было бы совсем печально, а так удавалось кое-как сводить концы с концами и даже понемногу помогать хозяйке, в одиночку выживающей с четырьмя девчонками. Хотя бы лечить их бесплатно, особенно самую младшую, слабенькую и болезненную.
Он готовил (для неё, главным образом) прогревающее растирание впрок, добавляя в мерзкого вида бурую массу топлёный жир по капле и тщательно эту смесь перемешивая, когда в дом влетела растрёпанная Ринка.
— Дар! — завопила она, задыхаясь от слёз. — Дар!
— Опять? — взвился он, схватив её за руки и задирая рукава до локтей. Никаких багровых пятен там на этот раз не было, и он с бесцеремонностью целителя рванул тесёмку, стягивающую ворот рубашки. Однако и там кожа тонкой шейки, умилительно торчащих ключиц и худеньких плеч была чистой, без синяков и ссадин.
— Нет, нет, — она отпихнула его руки и судорожным рывком затянула тесёмку обратно. — Беги, Дар, тебя дракону скормить хотят. Сход решил, сюда мужики идут уже!
Она заметалась, хватая что под руку попадётся и пихая схваченное в котомку, а на Дара словно напал столбняк. Он медленно, очень медленно нагнулся и поднял с пола деревянную лопаточку, которую уронил, увидев зарёванную подружку, аккуратно положил её на стол, а ещё зачем-то плотно прикрыл горшок с топлёным жиром. Наверное, чтобы кот не добрался.
— Ну, раз идут, — деревянным безжизненным голосом сказал Дар, — надо выйти во двор, а то вломятся сюда всей толпой, замучаетесь потом полы отмывать.
— Какие полы, что ты болтаешь, дурак? — горестно завопила Ринка. — Беги, говорю!
Он покачал головой, накинул дедову старенькую, но всё ещё тёплую котту (под вечер особенно ясно становилось, что лето уже кончилось, как бы днём ни светило солнце) и, не слушая причитаний, вышел во двор. Куда уже, отпихнув плечом хозяйку, вваливался старший сын старосты, за глаза прозванный Хряком.
— А, вон он и сам! — радостно завопил Хряк, тыча пальцем в Дара. — Что, Рыжий…
Договорить он не успел, потому что Дар деловито чиркнул ножом крест-накрест по левой ладони и, быстро шагнув ему навстречу, впечатал окровавленную ладонь ему в лоб.
— Если ты, паскуда, — тихо проговорил он, и у всей толпы, заполнившей тесный дворик, мурашки по спинам пробежали от этого бесцветного голоса, — ещё раз свои грязные лапы распустишь, у тебя даже на собственную бабу никогда больше не встанет.
Побелевший Хряк очумело размазывал кровь по лицу, не понимая, чужая это или своя. Братец сунулся было ему на подмогу, вымученно хохотнув:
— Так тебя ж дракон сожрёт, и проклятие твоё тю-тю!
— Дурак, — равнодушно обронил Дар, брезгливо стряхивая кровь с руки (брызги попали на кузнеца, и тот опасливо подёргал рубаху, словно боялся, что и его тела коснётся про’клятая кровь). — Как только я умру, проклятие завяжется на мою смерть и станет неснимаемым. Спроси вон госпожу Холеру.
Ведьма, разумеется, была уже тут как тут, кто бы сомневался. С наслаждением пялилась на происходящее, на прозвище обиделась, конечно, но упустить возможность сказать гадость просто не смогла.
— Истинная правда, — с чистым, бескорыстным удовольствием поддакнула она. — Пока колдун жив, либо его самого упросить можно, чтоб проклятье своё снял, либо другого найти, посильнее того. А как помрёт, так и всё — насмерть тебе сделано будет, да ещё и детям перейдёт.
Народ шарахнулся от Хряка, как от заразного больного. Старосту в Заречье не сильно любили, но всё же уважали. Сыновей его — просто не любили, а уж про’клятого сыночка теперь, того гляди, вовсе из деревни выживут. Дар против такого совершенно бы не возражал.
— А ну тихо! — рявкнул староста. — Ты, парень, того… руки бы сам не распускал.
— А то все кости переломаете? — насмешливо спросил Дар. — И избитого Хризострату притащите? Интересно, как это ему понравится?
Староста смешался, а про себя подумал, что правильно они решили знахаря недоделанного колдуну отдать. Вон усишки едва пробились, и уже наглый такой, а дальше-то что было бы? Как пошли бы лет через пять-шесть с Холерой собачиться, так и всей деревне бы перепало, пока они разбираются, кто страшнее.
— Ему всё равно тебя дракону отдавать, — буркнул староста. — Жевать проще будет. Словом, так. Через пару дней соберём оброк, поедешь с ним в башню. Вздумаешь удрать — сунем в погреб, и будешь там сидеть, а так в баню сходи, помолиться там или попрощаться, с кем вздумаешь… чтоб всё по-людски.
— По-людски? — хмыкнул Дар. — Ну, спасибо.
— До полуночи тебя кузнецов старший будет сторожить, — сказала тётушка Гата, смахивая слёзы. — А потом его Куркуль сменит. Давай, я его в дом позову чаем напоить, а ты ему сонного зелья какого подольёшь?
— И тогда в побеге моём обвинят вас, а дракону вместо меня Ринку скормят без всякого жребия?
Дар взял в свои руки усталые, натруженные, коричневые от солнца кисти рано постаревшей женщины.
— У меня к вам просьба, тётушка, — сказал он с обречённым спокойствием. — От деда мне остались несколько книг по магии и целительскому делу, вы пошлите кого-нибудь надёжного в Болотищи: у Нуты хоть один из внуков обязательно будет магом, вдруг ему пригодится? Или она сама что-то полезное в книгах найдёт, или невестка её… в общем, отдайте ей.
— Сама схожу, — кивнула она.
— А вот это — вам. Мне уже не понадобится, а вам девчонок замуж выдавать.
Он аккуратно подрезал корешок одной из книг и кончиком ножа выцарапал из двойной кожи несколько серебряных монет — дедов запас на самый-самый чёрный день. Тётушка Гата посмотрела на них и заплакала уже не сдерживаясь, словно только теперь по-настоящему поняла, что её постояльцу в самом деле ничего больше не понадобится.
— Я говорила, — всхлипнула она, — что так нельзя. Что по-честному надо, по жребию. А они мне — не боишься, дескать, что на твою девку жребий выпадет? Я-то боюсь, понятно, да так оно было бы, как судьба решила, а тут вышло, будто тобой от колдуна откупились.
Судьба… Дар сдержанно хмыкнул. Кто говорит, что от неё не уйдёшь, дед говорил, что нет никакой судьбы — кто прав? Дед умер почти три года назад, всего на два года с небольшим прожил дольше, чем решил граф, а ему самому дали отсрочку в пять лет. Судьба?
