— Значица так, — мрачно сказал староста, оглядев свой малый совет, который всё никак не мог проникнуться важностью дела, ради которого был собран: мельник о чём-то шушукался с Куркулём… в смысле, с Михой, мужиком прижимистым и себе на уме; Холера, которую никто не звал, но которая всё равно припёрлась, зыркала своими совиными глазищами так, словно выбирала, кого бы проклясть; а кузнец просто с ходу потребовал у старостихи пива — глотка у него, видишь ты, пересохла. Хозяйка на кузнеца посмотрела неласково, но ссориться с таким полезным человеком не стала, принесла жбан с ледника, и понятно, что пива захотели все, даже ведьма. Староста дождался, пока все выпьют по кружечке, и начал свою речь заново: — Нынче осенью наша очередь посылать девку к колдуну.
— Как наша? — всполошился мельник, у которого поспели аж три девки на выданье. — А верхнегорские?
— Окстись! — сказала Холера злорадно. — Их очередь в тот раз была, сапожникова старшая чёрный камушек вытащила, а младшая той же осенью замуж выскочила, с приданым-то, которое за старшую сестрицу собрали. Нет бы хоть годик траур поносить по сестре-то…
— Ты это, Марта, — перебил её староста, — помолчи чуток. Потом вон моей расскажешь про сапожникову младшую, а нам надо прикинуть, кто из девок у нас камушки тянуть будет.
— А чего сразу девки? — возмутился мельник. — Пусть парни тоже жребий тянут!
Староста хмыкнул: ну, понятно — чем больше народу, тем скорее чёрный камушек вытащит из горшка кто-то другой, а не мельниковы пухленькие, сдобные плюшечки.
— Так тебе парней и отдадут, — возразил кузнец, водрузив на стол чёрные от нагара мозолистые кулаки, так что сразу стало ясно — на кузнецовых младшеньких, ещё не женатых, лучше даже не смотреть. Целее будешь.
— Приболотные в тот раз отдали, — припомнил Миха. Ему-то, в общем, было всё равно, у него и сыновья были женаты, и дочь замужем в Рыжей Глине, но ему хотелось позлить кузнеца.
— Так они кого отдали, — презрительно отозвался кузнец. — Этого, как его? Белобрысый такой дурачок-пастух, всё на дудочке играл? Болтали, что вот так заиграется, а стадо разбредётся кто куда, вот он и тёлку Жихареву, породистую, с графства соседского привезённую, волкам и скормил.
— Не скормил, — поправил мельник. Не справедливости ради, а чтобы в свою очередь позлить ведьму. — Потерялась она, а Нутины парни её тогда нашли на болоте и хозяину пригнали. Не задаром пригнали, понятно, вот он и орал, что всё до последней нитки с дудочника взыщет.
Нута была знахаркой в Болотищах, и болтали, будто Марта Холера таких, как Нута, с костями сожрёт и не поперхнётся. Ну, может, и так. Кто их знает, этих ведьм, как они силами меряются? Да только у Нуты было двое сыновей — первостатейных охотников, а от стрелы под лопатку, как ни крути, никакое колдовство не спасёт. И оба были женаты, а младшая невестка, говорили, тоже того… поколдовывала. А уж внуки-внучки по болоту шастали, как по своему подворью, не боясь ни трясины, ни нечисти, так что народ шептался, будто к деду они бегают по ягоды. Дескать, не от человека Нута своих парней родила, а от болотника какого. А вот Холера не сподобилась ни родить, ни ученика завести, и в одиночку ей тягаться с болотниковой полюбовницей явно было не с руки, могла она там её с костями сожрать или не могла.
Холера на мельника глянула злобно и подозрительно, но он сделал вид, будто Нутиных сыновей помянул просто так. Будто нечаянно к слову пришлось, и она постучала кружкой по столу, подзывая старостиху.
— Деточка, — сказала она нестерпимо-сладким голосом, — принесла бы ещё старухе пивка твоего, а? Уж до чего оно тебе нынче удалось, до чего удалось…
«Деточка», у которой было уже четверо внуков, мрачно поглядела на «старуху»-свою ровесницу, но взяла жбан и ушла за пивом. А то ведь сквасит весь бочонок, ведьма проклятая. Пусть уж лучше выпьет пару кружек — авось поперхнётся.
Поперхнулась она, как же! Да и у остальных ничего в глотке не застряло, вылакали только так. И на опустевшую миску с вчерашними пирожками посмотрели так, словно на посиделки пришли, а не по делу. И напоминая о деле, хозяйка поставила перед мужем мешочек сушёных бобов. Староста его неохотно развязал и вытащил три крапчатых сморщенных боба.
— Ну, вот твои три, — сказал он мельнику. Тот горестно кивнул. — И твои двое, — непреклонно прибавил староста, обращаясь к кузнецу.
Тот гневно раздул ноздри, но Холера его опередила:
— Да ты погоди наших считать! Приблудыш-то, который у Бирюковой вдовы живёт, не лучше пастушка придурковатого. Дед у него помер, ко мне в ученики не идёт — какой из него знахарь будет? Никакого проку с сопляка, вот его и отдать.
— Хм, — сказал староста, рассеянно погремев сухими бобами в мешочке. Понятно было, что ведьма злится на мальчишку, пославшего её тёмным лесом, но связываться с ним сама она с чего-то… боится? Дед-то у него непрост был, ой непрост. Не знахарь деревенский, настоящий магик, забравшийся с чего-то (а скорей, от кого-то) вместе с внуком в здешнюю глушь. И ежели отдать парня злому колдуну на прокорм его дракону, то получится, что Холера чужими руками посчитается с ним за отказ.
А с другой-то стороны, кто им этот Дар? Дед у него и впрямь полезный был мужик: и вылечить тебе больного, и роды трудные принять, и погоду угадать на две-три седьмицы вперёд, и подсказать, где колодец сподручнее копать… да много чего ещё. А внук его ни лекарскому делу толком выучиться не успел, ни к деревенской работе не был привычен. Родных у него опять же нет, никто не станет ни грозить, ни в ногах валяться. И свои все целы.
Он посмотрел на мужиков за столом (на Холеру можно было и не смотреть, на рожу её злорадную) — народ изображал задумчивость, но ясно было, что ведьмина мысль всем понравилась.
— Ну, так чего? — спросил староста, не желая брать на себя одного такой грех — отправить живого человека на лютую смерть.
— А чего? — буркнул кузнец. — Всё равно ж кого-то посылать придётся, а он и впрямь не нашенский. Чужак и есть чужак.
— Парня жалко, — притворно повздыхал мельник, — но у него ж и правда родни никакой. А ежели кого из наших отдавать, обид потом до следующего раза хватит, на все три десятка лет.
— Эт верно, — согласился староста, и остальные поддержали его нестройным ворчанием, что чужак по-любому лучше.
На том и порешили. Староста ссыпал бобы в мешочек и вернул его жене, кликнул сыновей и пошёл с гостями на площадь перед часовней — созывать сход.
Могучий, страшный и злой колдун Хризострат на самом деле был таким владыкой, что лучшего и желать не надо. Всё, что ему нужно было от крестьян и охотников из деревушек, кривым неровным кольцом охвативших его башню — это вполне посильный по самому неурожайному году оброк в виде провианта для его слуг-змеелюдов. В споры и свары своих подданных он не лез, предоставляя старостам право разбираться как сами знают, работать по хозяйству в своей башне не только не заставлял — за ворота никого не пускал, даже телеги с мукой, овощью и копченьями разгружались на той стороне подъёмного моста. Были, конечно, любопытные дураки, тянувшие шеи, чтобы хоть одним глазком глянуть, а что там, за двухсаженной каменной стеной. Однако нормальные люди спешили выгрузить оброк и отъехать от башни как можно дальше, да поживее, пока колдун на что-нибудь не разозлился и не кликнул своего дракона.
Дракон у колдуна был… ну, одно слово — дракон. Здоровенная крылатая ящерица, плюющаяся огнём, в своё время в два счёта разогнала войско графа, решившего, что приличный такой кусок земли к востоку от его владений ему совсем не помешает. И к служителям Света Предвечного, говорят, колдун на нём наведался, когда пресветлые братья задумались, а с чего это такая паства томится под властью злобного чернокнижника и десятину храму не платит? Хризострат якобы заявил, будто ему наплевать, кому молятся людишки на его землях — Предвечному Свету, Старым богам или замшелому пню в Мавкиной роще. Хотите, дескать, поставить часовню, так и ставьте себе, но в мои дела не лезьте. И служители Света с этим якобы согласились, потому что на крыше храма в это время сидела огнедышащая крылатая змеюка. Кто мог этот разговор слышать, а после подслушанное разболтать — Предвечный Свет знает, но слухи такие упорно ходили, да и пресветлые братья в самом деле злобного чернокнижника не трогали, как и он их. А ещё дракон любил охотиться на разбойников. Именно охотиться — налететь, растерзать негодяев, разгромить и сжечь постройки вместе с теми, кто из них выскочить не успел… но разбойников он однако не жрал — ни сырых, ни прожаренных в его пламени. Очевидно, грязные и вшивые мужики, жёсткие и вонючие, были ему не по вкусу. Вместо этого каждые пять лет дракону жертвовали по молоденькой девке или парню — деревня за деревней присылали вместе с оброком.
