— Это не… не я-а, — провыла Герта из-за спины Елены. — Я не пролива-ала, честное слово, сир! — Она опять хватанула воздух ртом и вдруг зачастила, словно боялась, что её, не дослушав, перебьют: — Это сира Лизавета, она маленькая и она тоже хотела пёрышком по бумаге рисовать. А я не давала, я тётушке Елене хотела показать, как у меня красиво получается. А она стала отбирать пёрышко и сломала его. И чернила она пролила, а отругали меня. А сир Роланд сказал, что незачем мне учиться писать, всё равно никто на мне не женится, на байстрючке…
Она наконец осмелилась посмотреть в лицо Ламберту и испуганно замолчала, опять забившись за спину своей непрошеной заступницы.
— Это, как я понимаю, песни с матушкиного голоса, — сухо заметила Елена. Уж её-то точно не напугало выражение лица супруга (а оно было совершенно зверским — сколько мог судить Ламберт, увидевший своё отражение в новеньком зеркале). — Вряд ли ребёнок неполных семи лет знает, что значит слово «байстрючка» и каковы перспективы незаконнорождённой бесприданницы на приличное замужество.
Ламберт заставил себя выдохнуть и сделать шаг назад.
— Успокойся, Герта, — сказал он. — Я на тебя не сержусь. Я не на тебя сержусь, — поправился он. — Огры с ними, с чернилами, а с Роландом я ещё поговорю о том, как должно относиться к кузинам, особенно младшим.
— Успокойся, — зло бросила Елена. — На девочку наорали, наговорили ей гадостей, родной отец набрасывается с порога, ничего не спросив — а теперь «успокойся, Герта». Это же так легко и просто!
Она села, втащив Герту на колени. Та уткнулась носом в невеликую грудь и разревелась. Теперь уже, кажется, от облегчения.
— Ну-ну, милая, — проговорила Елена, — всё хорошо, всё-всё-всё… Твой отец не на тебя сердится, он подумал, что это я тебя обидела. — Та отчаянно замотала головой. — А прописи я тебе новые сделаю, и писать лучше приходи сюда. Сядешь сбоку, чтобы мне не мешать. Я буду считать, а ты писать буквы…
— А на абаке научите? — совершенно как матушка, хлюпнула носом Герта.
— Конечно. Красивые бесприданницы, если они умеют писать, считать и вообще вести хозяйство, без женихов не останутся. Сир Ламберт, да не стойте вы столбом, дайте воды ребёнку! А лучше не воды. Вон там, на тумбочке под окошком, чайник на горелке, а рядом заварочник. Налейте чуть-чуть заварки, с пол-ложечки, а то там такие травки, что не отравить бы девочку.
— Что за травки? — нахмурился Ламберт.
— Успокаивающие, дорогой супруг, успокаивающие, — ядовито ответила Елена. — Я тоже человек, знаете ли, и вполне могу сорваться. Это матушка ваша меня показательно игнорирует, дай ей Девятеро всяческих благ. А вот госпожа баронесса откровенно меня провоцирует на скандал, и я уже всерьёз боюсь, что будет она в самое ближайшее время освещать замок роскошным фонарём под левым глазом.
========== Часть 7 ==========
Проснулась она, когда было совсем ещё темно. Громко, раздражающе тикали старые, напольные ещё часы, отрубая время почерневшим маятником, ломился в окно ветер, стучал дождь. Осень. Как романтично: старый замок, дождливое утро, спящий с краю, как и полагается мужчине, супруг… Темно, холодно, влажно, как в подвале. Троллю бы в задницу такую романтику. Вместе с любящим батюшкой, который сам остался в просторном, светлом, хорошо протопленном доме, а единственную дочь сослал в эту драконью жопу.
Елена осторожно перелезла через спящего супруга, пригибаясь под низко натянутым балдахином. Она велела соорудить вокруг кровати прямо-таки палатку из самого толстого и тёплого, для зимних плащей сукна и больше не мёрзла ночами. Вдвоём с Ламбертом внутри этого суконного шатра было вообще тепло — но только внутри. Едва выбравшись из постели, Елена торопливо напялила подаренный Рутгером настоящий, с Лазурного Берега привезённый чапан, простёганный шерстью и вышитый цветами и птицами, а ноги сунула в так же вышитые войлочные ботики, вроде тех, что десятками пар изготавливались для состоятельных гномских матрон. Разумеется, в столовую в подобном виде Елена никогда не позволяла себе явиться, но прислуга уже не только по всему замку — по всему городку растрезвонила про нарядную и тёплую «горожанскую» одёжку, и у Елены уже просили разрешения взглянуть на её чапан и сшить себе что-то похожее. Должно быть, местным красавицам рангом повыше мельничих и башмачниц хотелось носить что-то более изысканное, чем заурядные меховые безрукавки.
Вода для умывания приготовлена была с вечера, но Елена сначала отлила воды из кувшина в чайник и, раздув угольки в камине, затеплила от них лучинку, а уж поджечь фитиль гномьей горелки, заправленной горным маслом — на это и тлеющей лучинки хватало. Поставив чайник на огонь, Елена от той же лучинки зажгла лампу и подумала, что надо бы заказать в Озёрном ещё бутыль горного масла. Только металлическую, что ли, чтобы не разбилась по дороге. И бумажку какую-нибудь грозную пусть наклеят, чтобы возчики аккуратнее обращались с опасным грузом.
Воды Елена налила на донышко, и пока она умывалась, чайник успел закипеть. Вылив в чашку остатки вчерашнего успокаивающего сбора и разбавив его кипятком, Елена села в кресло у погасшего камина и принялась потягивать травяной чай под орешки в меду. Окно понемногу серело. (Впрочем, старые, исцарапанные и мутноватые уже стеклянные шарики света пропускали немного, и даже в солнечный день приходилось сидеть с зажжённой лампой.) Ламберт всё ещё спал — беспокойно, постанывая и во сне безотчётно пристраивая раненую руку поудобнее. Через полчаса следовало будить его к завтраку, а уж встанет он или предпочтёт наконец выспаться в нормальной постели, ему решать
Никакого разговора у них вчера, конечно, не получилось. Елена даже начинать его не стала: о чём можно говорить с мужчиной, которому очень хочется поколотить тебя за всё хорошее, но то ли воспитание, то ли остатки чувства справедливости мешают? Герту напоили остывшим успокоительным сбором, Ламберт отвёл её в детскую, откуда не очень-то спешил возвращаться, а вернувшись, даже супружеский долг с Елены не стребовал. К немалому её облегчению. Сухо пожелали друг другу доброй ночи, стараясь слова лишнего не произнести, чтобы не сорваться невзначай и не наговорить такого, о чём оба потом пожалели бы; завернулись каждый в своё одеяло и уснули, лёжа так, что между ними легко поместилась бы ещё одна супружеская пара. Не то чтобы Елена ждала от этого брака чего-то другого — половина её знакомых жила так же, а вторая половина с удовольствием обвиняла супруга или супругу во всех грехах, начиная с мотовства и кончая нежеланием оказать хоть какую-то помощь и поддержку. Но были же и Рутгер с Алексом, которых точно так же никто не спрашивал об их желаниях, но которые при этом сумели стать друзьями! Обоим, разумеется, пришлось приложить к этому усилия, и наверняка немалые, но стоит ли стараться ей? Ламберт вчера ни слова не сказал о том, что комната стала удобнее, наряднее и теплее, ещё и явно недоволен чем-то остался — тем, что его разрешения не спросили, что ли? Ну, знаете ли, сложно советоваться с человеком, которому даже записку не пошлёшь!
Ладно, в Бездну всё, к мантикоре под хвост и к троллю в задницу! Поводов для нытья можно придумать сколько угодно, но она не сир Винсент и ей есть чем заняться.
Елена выкрутила фитиль лампы почти до упора, чтобы давала побольше света, сразу заправила чернилами все шесть перьев (была у неё манера хватать новые перья вместо отложенных и тут же непонятно куда закатившихся), потянула было к себе тетрадь с заметками, но вспомнила о том, что обещала Герте новые прописи. Да, пожалуй, для разминки можно написать ребёнку две-три страницы букв и простых коротких слов, а потом уже смотреть, что ещё она в состоянии исправить в здешнем хозяйстве, не доводя управляющего, барона и его супругу с матушкой до истерики от излишне, с их точки зрения, смелых замыслов.
Руку тянуло и ломило, но сбор, которым поделилась Елена, помог уснуть и проспать до самого утра. Ламберт, правда, проснувшись, довольно долго соображал, где он: ни на их с Максом каморку в форте, ни на горенку Катерины место не было похоже, а собственную спальню, стараниями Елены настолько преображённую, он спросонья не опознал. Теперь, выспавшийся и успокоившийся, он готов был признать, что перемены пошли на пользу его берлоге, где он в последние годы, главным образом, отлёживался, когда был ранен или болен, да куда заскакивали на часок служанки — остаться до утра ни у одной не хватило наглости… или не возникло желания? Поди пойми этих женщин.
