— Отец сказал, что вы мой консорт, — начала она, неприязненно глядя, как он снимает какое-то свободное, без всякой застёжки, на одном поясе державшееся одеяние и расстёгивает мелкие агатовые пуговки на рубашке.

— Это что-то меняет? — равнодушно-вежливо спросил он, выпутываясь из рубашки, которую надо было снимать через голову.

Рубашка сниматься не хотела, потому что влажное полотно липло к телу, и глядя на мокрые волосы супруга, Лотта с опозданием сообразила, что надо было и ей потребовать горячей воды, чтобы умыться. И вообще, смотреть на Вебера было неприятно: слишком массивный, слишком волосатый, слишком… Она отогнала некстати пришедшее в голову “мужчина”. По отношению к Адриану это казалось нечестным.

— Это значит, что в нашем браке я старше вас по положению, — нетерпеливо заявила Лотта.

— И в чём это будет выражаться?

От такого вопроса она растерялась. Она была уверена, что Вебер заспорит или попытается высмеять её, а вот так спросить, в чём её старшинство будет выражаться…

— Разве это не значит, что вы должны меня слушаться?

— В чём? — Кажется, вопросы он мог задавать бесконечно! — Вы будете решать, как мне вести переговоры с гномами? Командовать прислугой вместо госпожи Гризельды? Пытаться восстановить почти заброшенную деревеньку вместо моего кузена? Что вы умеете и знаете такого, чтобы быть главой семьи? Я с шести лет поработал на всех станках нашего предприятия, посидел на всех местах в конторе, с пятнадцати помогаю отцу освоиться в этом городе… В чём я должен слушаться вас?

— Для начала я хочу дать другое название нашему владению!

— У вас есть на это деньги?

— Они есть у вас!

— Есть, — кивнул он. — Но это мои деньги, и я сам решаю, как ими распорядиться. А название Паучий Распадок идеально подходит для герба с паутиной, растянутой на ткацком станке.

— Но ведь это моё владение! — запальчиво воскликнула Лотта. — И мне решать…

— Сира Шарлотта, — сказал Вебер, насмешливо глядя на неё, — завтра утром я предъявлю вам купчую, где чёрным по белому написано, что на ваше имя приобретено владение под названием Паучий Распадок. Хотите его переименовать? Начинайте копить деньги, откладывая из тех, что я буду выделять на ваше содержание. Я достаточно много оставил их в графской канцелярии. В ущерб многим действительно важным делам. Ложитесь уже, поговорим завтра.

Она попятилась, судорожно комкая шаль на груди. Находиться в одной комнате с голым мужчиной было… отвратительно. Лечь с ним в одну постель — немыслимо.

— Сорочку можете оставить, раз уж вас вдруг одолела стыдливость, — пожимая плечами, сказал Вебер.

— Одолела? — выдохнула Лотта.

— Сир Адриан любезно просветил меня в том, что цветок свой вы подарили ему, — с прежней равнодушной вежливостью ответил Вебер. — Могу только посочувствовать вам, сира: стать женщиной усилиями самовлюблённого неумехи… боюсь, он испортил вам всё впечатление о плотской любви.

— Он вовсе не самовлюблённый неумеха! — вознегодовала Лотта. — И вообще, откуда вам знать…

Вместо ответа Вебер подошёл к ней вплотную. Лотта с постыдным визгом шарахнулась от него. Она готова была завопить, чтобы он не смел прикасаться к ней, но он вдруг махнул рукой, лёг к самой стене и сказал:

— Когда устанете метаться по комнате, ляжете рядом. Или спите в кресле — как знаете. Ни сил, ни желания нет разбираться с вашими страхами и капризами.

— Прекрасно, — сказала Лотта дрожащим голосом. — Так и поступлю.

Она в самом деле села в кресло у окна и сидела там, слушая сонное сопение супруга. Кресло было удобным, но спать в нём всё-таки было невозможно — затекала шея, уставали руки, которые Лотта то складывала на груди, то вытягивала по подлокотникам, онемела… поясница и ниже. Гордость ещё какое-то время боролась с желанием поспать по-человечески, но наконец сдалась: Лотта легла с краешку, стараясь держаться как можно дальше от супруга (что, в общем, было совсем не сложно — между ними легко поместились бы ещё двое) и провалилась в сон.

========== Новый дом ==========

Утром Лотта проснулась в одиночестве. Чувствовала она себя разбитой и вялой: всё-таки спать одетой — не лучший способ отдохнуть. Следовало, конечно, порадоваться тому, что волосатое животное не тянуло к ней свои потные лапы, но в глубине души Лотта чувствовала себя разочарованной. Этот… Вебер так легко отказался от малейшей попытки получить с неё супружеский долг, словно она была старой морщинистой каргой без зубов и с обвислой грудью. Словно даже для удовлетворения похоти она ему была не нужна. Это было обидно и даже возмутительно, но и требовать от него, чтобы не уклонялся от обязанностей консорта было бы глупо — после того, как сама она легла спать, не раздеваясь.

Послонявшись бесцельно по комнате туда-сюда, Лотта заметила наконец шнурок у изголовья кровати. Как она вчера умудрилась его проглядеть? Над кроватью даже балдахина не было, только зачем-то с потолка на изящных плетёных цепочках свисала над самыми подушками бронзовая лампа. Вебер вчера не потребовал её зажечь, горели только свечи в нескольких шандалах. Зачем в постели яркий свет? Неужели… о Девятеро, он что, любит смотреть? Мерзость какая!

Она подёргала шнурок. Ничего не услышала и дёрнула так, что чуть не оборвала, наверное. В замке ничего подобного не имелось, вызывать в свою комнату было некого — никто не бездельничал, сидя в ожидании звонка. Тут, наверное, служанки тоже мели полы, вытирали пыль, собирали огарки, раз никто не торопился на вызов. У этой… как её? Зельды?.. вряд ли кто-то отлынивает от работы. Глаза как у ястреба, даже Лотте было немного не по себе, когда та, помогая одеться к брачной церемонии, окинула её пронзительным взглядом. Так что даже показалось, будто управительница знает и про Адриана, и вообще…

— Доброго вам утречка, вашмилсть, — объявила, влетая в комнату, разбитная конопатая девица (сестра посыльного, что ли?). — Вы в другой раз так не трезвоньте, будьте милосердны. Это у вас тут ничегошеньки не слышно, а у меня такой благовест поднялся, точно я на колокольне с пономарём обжимаюсь да в верёвках запуталась. Вам небось ванну принять хочется? Пойдёмте, провожу.

От такого напора Лотта слегка растерялась и позволила себя утащить чуть ли не под руку. Рыжая продолжала трещать:

— Звать меня Олеандра, вы не смейтесь только. Это мне господин Вебер-старший имя давал, а у него в молодости была, видать, зазноба с таким имечком. А матушка что? За такой подарок к имянаречению она бы хоть на Рыжуху согласилась. Он, господин Вебер-то, замуж её выдал и приданого отвалил аж полсотни золотых. Шутил, дескать, золото к золоту, так матушка говорила. Сынок его, супруг-то ваш, иной раз в добром расположении Хризостратой меня кличет… вот тут, по левую руку, как раз его спальня, а напротив, стало быть, господина Эрлана. — Лотта хотела было спросить, кто он такой, этот Эрлан, но служанка не давала и слова вставить. — А вон та комнатка — племянника ихнего. А вон эти все — гостевые, в крайней отец супруга вашего, господин Вебер-старший гостевать изволит. Так-то он из Горючего Камня родом, много лет здесь жил, потом все дела сыну оставил, а сам домой вернулся, на свадьбу только приехал. Вот. А ванны-то — вон они.

Это они дошли до конца широкого и ярко освещённого, несмотря на солнце за окнами двух полукруглых маленьких зал, коридора. Дом Вебера после отцовского замка вообще был слишком просторным, слишком светлым, слишком… да всё слишком. Чересчур богатым — уж точно. И две ванны направо и налево от роскошной умывальной были достойным завершением общей картины. Потому что это были вовсе не два больших чана вроде того, в котором всю неделю стирали бельё, а к выходным — грели чистую воду, чтобы по очереди помылась вся семья. В маленьких, зато отделанных слоистым серым камнем комнатках что слева, что справа стояли на кривых когтистых лапах бронзовые корыта больше человеческого роста длиной.