Новости были замечательные, но они никак не изменили мою жизнь. Мы с Туве нянчили двух любимых малышек. Вне семьи я большую часть времени – как дома, так и на работе – тратил на обслуживание Linux. Чтобы не оказывать предпочтения ни одной из версий Linux, я использовал на работе Red Hat, а дома – SuSE, европейскую версию. Однажды я решил, что мне не хватает физических упражнений, и надумал преодолевать на велосипеде те шесть миль, которые отделяли наш дом от штаб-квартиры Transmeta. Это было в понедельник. По дороге не было никаких подъемов, но сильный встречный ветер сделал эту поездку напряженней, чем я ожидал. Через десять часов, когда я собрался возвращаться домой, ветер переменился и снова дул мне навстречу. Я позвонил Туве, и она за мной заехала. Само собой разумеется, что больше я не ездил на работу на велосипеде.

Я упоминаю об этом малозначительном происшествии, только чтобы показать, что процветание Linux не отражалось на моей повседневной жизни. Основные события разворачивались в корпорациях. К техническим специалистам, которые давно знали о существовании Linux, стали обращаться их руководители, которые услышали о Linux или прочли в компьютерных изданиях. Они хотели уточнить у специалистов, из-за чего разгорелся сыр-бор. Узнав о достоинствах системы, они решали установить Linux на свои серверы.

Так происходило в ИТ-отделах компаний по всему миру, но чаще всего – в США. И бесплатность Linux тут особой роли не играла: ведь стоимость программ – лишь капля в море общих расходов. Намного дороже обходится поддержка и обслуживание. «Пиджаков» убеждали простые технические аргументы: Linux была сильнее конкурентов – Windows NT и различных версий Unix. И потом – кому охота плясать под чужую дудку? Будь это дудка Microsoft или еще кого-то. А с Linux можно было делать что хочешь – не то что с другими программами. И к Linux обращались в первую очередь, чтобы получить доступ к исходникам, которого не было в случае использования коммерческих программ.

В этом отношении мало что изменилось с тех пор, как я впервые выпустил в свет версию 0.01. Linux была пластичнее других систем. Ею можно было распоряжаться по-своему. И, по крайней мере применительно к веб-серверам, в ней не было того балласта – множества ненужных функций, – которым перегружены конкурирующие системы.

У Linux было и другое преимущество: несмотря на свою растущую популярность в качестве ОС для веб-серверов, она на самом деле не занимала какую-то определенную нишу. И это важно для понимания ее успеха.

Мэйнфреймы представляли собой рыночную нишу. Рынок Unix в целом состоял из ряда ниш – суперкомпьютеры Министерства обороны США, банковская сфера. На продаже операционных систем для мэйнфреймов и других больших машин делались большие деньги, потому что цены были высокие. Потом пришла Microsoft и стала продавать свои системы по 90 долларов. Microsoft не боролась ни за банковскую, ни за любую другую нишу, но вскоре оказалась везде. Это было похоже на налет саранчи. С таким трудно справиться. (Лично я ничего не имею против саранчи. Мне нравится всякая живность.)

Гораздо лучше быть везде и заполнять все ниши. Что Microsoft и сделала. Представьте себе жидкий организм, который заливает любое обнаруженное пространство. Если одна из ниш потеряна – не беда. Организм заполоняет весь мир, затекая во все дырки.

То же самое сейчас происходит с Linux. Она оказывается всюду, где к ней есть интерес. У Linux нет какой-то одной своей ниши. Она маленькая, гибкая и всюду пролезает. Ее можно найти на суперкомпьютерах во всяких крутых местах вроде Национальной лаборатории им. Ферми и НАСА. Но туда она перетекла из серверного пространства. А в него, в свою очередь, попала из мира настольных компьютеров – здесь я начинал. В то же время Linux стоит и на встроенных устройствах – от тормозов с антиблокировочной системой до часов.

Смотрите, как она заполняет мир.

В глазах толпы у нее есть особое преимущество. Лучшие и умнейшие представители следующего поколения используют твой продукт, потому что ты приводишь их в экстаз. В предыдущем поколении люди восхищались в основном не Microsoft или DOS, a PC. Тот, кто пользовался PC, пользовался и DOS. Особого выбора не было.

И это существенно помогло повсеместному распространению Microsoft.

Посмотрите на головастых ребят вокруг – не все, но многие из них используют Linux. Ясно, что одна из причин популярности среди студенчества как открытых исходников, так и Linux, крайне проста – неприятие истеблишмента. (То же самое неприятие истеблишмента, которое оказало такое влияние на жизнь моего отца.) Расклад тут такой: с одной стороны, огромная коварная корпорация Microsoft и злобный, жадный, отвратно богатый Билл Гейтс, а с другой – любовь и бесплатный софт для всех плюс скромный (с виду) народный герой Линус Б. Торвальдс. Эти ребята заканчивают учебу и приходят на работу в корпорации, принося с собой любовь к Linux.

Поэтому те, кто проникал в недра Microsoft, рассказывают, что видели мое лицо на мишенях для игры в дартс. У меня вопрос: разве можно не попасть в мой нос?

Но я опять забегаю вперед. После судьбоносного объявления IBM, сделанного весной 1998-го, к нам косяком пошли и другие крупнейшие производители оборудования. В августе журнал «Forbes» обнаружил наш маленький мирок и поместил на обложке мою фотографию с надписью «Мир, любовь, программы». По мере того как компания за компанией (с неуклонным постоянством) объявляла о своей поддержке Linux, предсказывать будущее уже можно было, не обращаясь к рекламным конференциям.

Linux завоевала сердце планеты, как какой-нибудь олимпийский чемпион, неожиданно выскочивший из тмутаракани.

Я был символом движения. Эрик Реймонд объяснял журналистам, что часть моей привлекательности (или чего там?) заключается в том, что у меня «не такой странный вид, как у большинства хакеров». Хорошо. Это мнение одного из хакеров. Не всем ситуация нравилась. Ричард Столман требовал сменить название Linux на GNU/Linux, поскольку при построении Linux я использовал компилятор GNU gcc, а также другой бесплатный инструментарий и прикладные программы. Других все больше возмущало, что Linux чувствовала себя, как дома, в корпоративном царстве.

Пресса раздувала разногласия между идеалистами и прагматиками (эти слова не я выдумал!) среди последователей Linux, количество которых уже исчислялось сотнями тысяч. По этой схеме те, кто считал идеалы Linux несовместимыми с целями капитализма, именовались идеалистами. Я же был объявлен лидером прагматиков. По мне, это все журналистские заморочки – они горазды все упрощать, черно-белые картинки – их страсть. (Это все равно что сводить феномен Linux к войне между Linux и Microsoft: на самом деле речь идет о совершенно других, по-настоящему фундаментальных вещах. За Linux стоит гораздо более естественный способ распространения технологии, знания, богатства и развлечения, чем тот, что принят в коммерческом мире.)

Для меня тут вопроса не было. Если бы не коммерческие интересы, то как бы Linux вышла на новые рынки? Как иначе могли возникнуть возможности для ее совершенствования? Как бы она попала к людям, которые хотели альтернативы – бесплатной альтернативы – господствовавшей плохой технологии? Какой более реальный путь для распространения открытых исходников, чем спонсорство корпораций? И как еще можно добиться выполнения менее интересных задач (скучных вещей, вроде обслуживания и поддержки), если не делать их силами компаний?

Открытые исходники – это возможность включиться в игру любому желающему. С какой же стати исключать из нее главных проводников технического прогресса – компании, если они играют по правилам? Открытые исходники лишь помогут совершенствованию технологий, создаваемых компаниями, а возможно, и слегка избавят их от жадности.

Но даже если бы мы хотели положить предел коммерциализации, что можно было сделать? Нам что теперь – прятаться, уходить в подполье, отказываться от общения с коммерческим миром?