Чарльз Л. Харнесс

Дитя Кроноса[1]

Перевод с английского Белоголова А.Б.

Когда моя дочь Шана была маленькой девочкой и только начала ходить в школу, я заметил, что она развивает и копирует многие манеры своей матери: некий очаровательный подъем плеча, неодобрительное сжимание челюстей, красивую улыбку. Что это такое, интересно. Кто есть кто?

Итак, эта история выскочила из моего фрейдистского тостера.

* **

Вы просто лежите здесь и слушайте. Солнечный свет пойдет вам на пользу, и, во всяком случае, доктор сказал, что вам не следует много говорить.

Я перейду к сути дела.

Я любила трёх мужчин. Первым был любовник моей матери. Вторым был мой муж. Третий... Я расскажу вам все об этих трех мужчинах... и о себе. Я расскажу вам кое-что, что может отправить вас обратно в больницу.

Не перебивайте.

В детстве я никогда не знала своего отца. Он был официально объявлен мертвым за несколько месяцев до моего рождения. Говорили, что он ушел на охоту и не вернулся. Теоретически вы не можете скучать о том, чего у вас никогда не было. Кто бы это ни сказал, он не знал меня. Я скучала по своему потерянному отцу, когда я была надоедливым ребёнком, и когда я была неуклюжей девочкой с косичками, и когда я была молодой леди, по окончании школы в Швейцарии.

Мать сделала еще хуже. Никогда не было недостатка в мужчинах, когда мать была рядом, но они не имели ничего общего со мной. И это была ее вина. Мама была великолепна. Мужчины не могли держаться от нее подальше. К тому времени, когда мне было десять, я могла сказать, о чем они думали, когда смотрели на нее. Когда мне было двадцать, они все еще смотрели на нее таким же образом. Именно тогда она наконец-то приняла любовника, и тогда я бежала от нее в ненависти и ужасе.

Нет ничего необычного в том, что дочь ненавидит свою мать. Просто я сделала больше, чем обычно. Вся ненависть, которая у меня была с тех пор, как я была в подгузниках, я сберегла, сохранила, и излила на нее. Когда я была младенцем, сказали, что я не буду сосать ее грудь. Только бутылочку для ребенка. Как будто я заявила миру, что я не родилась так, как рождаются смертные, и что эта женщина, которая исповедовала себя моей матерью, на самом деле ей не была. Как вы увидите, я не совсем ошибалась.

У меня всегда было безумное чувство, что все, что у нее было, в действительности принадлежало мне, и что она как-то мешала мне потребовать мою собственность.

Естественно, наши вкусы были одинаковы. Эта идентичность желания становилась все более острой по мере того, как я становилась старше. Что бы у нее ни было, я считала, что это действительно моё, и обычно пыталась конфисковать это. Особенно мужчин. Раздражающая вещь заключалась в том, что, хотя мать никогда не принимала всерьез ни одного из них (кроме последнего), они все еще не могли меня видеть. Кроме последнего.

Готовность матери передать мне любого и всех своих друзей-джентльменов, казалось, несла с собой несвязанное, но неизбежное следствие, что, ни у одного из них, (за исключением одного) не было никакого желания быть переданным.

Вы, вероятно, думаете, что все это было следствием отсутствия отца, что я подсознательно заменила моего пропавшего отца ее нынешним мужчиной, и, следовательно, выдвинула претензии на него, равные ее претензиям. Вы можете объяснить это как угодно. Во всяком случае, кроме последнего, всегда получалось одно и то же. Чем больше она хотела избавиться от него, тем меньше она хотела иметь дело со мной.

Но я никогда не злилась на них, только на нее. Иногда, если неприятие было особенно бесцеремонным, то я не говорила с нею в течение многих дней. Даже ее вид вызвал у меня отвращение в моем животе.

Когда мне было семнадцать лет, по совету ее психиатра, она отправила меня в школу в Швейцарии. Этот психиатр сказал, что у меня был худший комплекс Электры с наименьшим основанием для него у женщин в истории медицины. Он сказал, что надеется, что мой отец действительно мертв, потому что, если он когда-нибудь появится живой... Ну, вы могли бы просто видеть, как он тер морщины головного мозга в оживленном предвкушении.

Однако, поверхностной причиной, по которой меня решили отправить в Швейцарию, было получение образования. Мне было семнадцать, а я даже не знала таблицу умножения. Все, что я знала, это то, что мать называла «подборкой истории». Она вытащила меня из государственной школы, когда я была во втором классе, и наняла множество преподавателей, чтобы научить меня текущим событиям. Ничему, кроме текущих событий. Учитывая, что она зарабатывала на жизнь, предсказывая текущие события, прежде чем они стали текущими, я полагаю, что ее подход простителен. Это был ее метод казни, который сделал предмет совершенно скучным - тогда. Мать не терпела ни одного из современных методов обучения истории. Анализ тенденций и интеграция международного развития для матери не имели значения. Моим апологетическим репетиторам платили за то, чтобы увидеть, что я запомнила каждое событие и каждый заголовок в «Нью-Йорк Таймс», напечатанный со времени победы лошади Каунтерпойнт в ежегодных  скачках  в  Балтиморе в 1957 году, которая состоялась за несколько месяцев до того, как я родилась. Это и ничего больше. Было даже несколько добавленных экспертов по памяти, чтобы обернуть каждую ежедневную пилюля в засахаренную, легко запоминаемую оболочку.

Так что, даже если настоящей причиной отправки меня в Швейцарию было не получить образование, то меня это не заботило. Я была рада перестать запоминать заголовки.

Но я обгоняю свою историю.

Одним из самых ранних воспоминаний моего детства был большой праздник, который мать устроила в Скайридже, нашем загородном коттедже. Мне было шесть лет. Это было в ночь после переизбрания Джеймса Рузвельта. Из всех предсказаний общественного мнения только мать угадала правильно, и она и топ - менеджеры дюжины странных фирм, которые нанимали ее пророческие услуги, собрались в Скайридже.

Я, как предполагалось, спала наверху, но смех и пение разбудили меня, и я спустилась и присоединилась к ним. Никто не обеспокоился. Каждый раз, когда мужчина обнимал мать и целовал ее, я была там, держась за карманы его пиджака, издавая плачущие звуки «Он мой!»

Моя техника изменилась за прошедшие годы; моя же предпосылка этого не сделала.

Вы думаете, что это беспокоило ее?

Ха!

Чем больше я пыталась отнять у нее, тем больше она была в восторге. Это не было странным развлечением. Это давало ей повод раздуваться от смеха. Как вы можете с этим бороться? Это только делало меня безумнее.

Вы можете подумать, что не было ни клочка справедливости на моей стороне. Вообще-то, так и было.

Была одна вещь, которая оправдывала мою ненависть: она не любила меня. Я была ее плотью и кровью, но она не любила меня. Возможно, она любила меня в равнодушной форме, но в ее сердце не было настоящей любви ко мне. И я знала это и ненавидела ее, и пытался взять все, что было её.

Мы, должно быть, казались странной парой. Она никогда не обращалась ко мне по имени или даже по личному местоимению. Она никогда даже не говорила такие вещи, как «Дорогая, не передашь мне тост?» Вместо этого было «Можно мне тост»? Как будто она считала меня просто продолжением себя, как другую руку, которая не имела самостоятельной идентичности. Это было ужасно.

Другие девушки могут хранить секреты от своих матерей. Я не могла скрыть ничего важного от своей матери. Чем больше я хотела что-то скрыть, тем увереннее она могла это узнать. Это была еще одна причина, по которой я не возражала, чтобы меня отправили в Швейцарию.

Я уверена, что она не читала мои мысли. Это не была телепатия. Она не могла угадать номера телефонов, которые я помнила, и имена двадцати пяти парней из команды по футболу в средней школе. Обычные вещи, подобные этим, как правило, «не проходят». И телепатия не объяснила бы, что произошло ночью, когда моя машина перевернулась на Магистрали Сильвания. Руки, которые помогли вытащить меня из автомобиля, были ее. Она припарковалась на обочине и ожидала. Никакой скорой помощи; просто мать в ее автомобиле. Она знала, когда и где это произойдет, и что я не пострадаю.