По счастью за 35 лет работы в кардиохирургии со следственными органами мне приходилось общаться всего трижды. Один раз все быстро закончилось ввиду очевидности ситуации и, возможно, того, что жалоба исходила не от прямых, а от дальних родственников, которых угомонили собственные взрослые дети умершего. А в двух случаях родственники пациентов трепали нервы по полтора-два года, требуя все новых и новых экспертиз, наказания хирургов и, естественно, материальной компенсации. И, хотя уже даже следователи (причем каждый раз разные) сами понимали абсурдность требований, формально назначались очередные экспертизы, брались многократно повторенные объяснения и т. д. Положительных эмоций это точно не добавляет. Даже просто вспоминать об этом неприятно. И осторожность врачей при разговорах о врачебных ошибках (тем более, когда речь идет об их опубликовании) понятна.

Поэтому в общении с коллегами я оговаривал вопрос, что полная документальность не требуется. Наоборот, анонимность гарантируется. Важен сам факт ошибки с собственным анализом ее причин. Кто из хирургов, в каком учреждении и когда именно допустил эту ошибку, не имеет принципиального значения. Эта работа над ошибками проводится не для того, чтобы рассказать леденящие кровь жуткие истории о врачах и потрафить любопытной публике. Она делается именно для врачей, которым должна помочь избегать подобных ошибок в дальнейшем. Самый простой и понятный путь – показать что-то на конкретных примерах. Естественно с необходимыми комментариями. Многие опытные хирурги говорят, что в свое время им помогли книги об осложнениях и ошибках.

Один из главных вопросов – что же считать ошибкой? Чтобы не усложнять ситуацию и не лезть в дебри философских рассуждений, я обозначил позицию так: ошибкой можно считать все, что в момент действия или спустя некоторое время привело к нежелательным последствиям и то, что ты сделал бы совсем по-другому, если бы была возможность вернуться назад.

Большинство коллег согласились с такой позицией. Я благодарен им за предоставленные материалы, за смелость, которая, на мой взгляд, большинству хирургов свойственна, и за помощь в «работе над ошибками».

Вот эти люди в алфавитном порядке и без указания регалий:

Аскеров Магомедэмин Ахмедалиевич (Санкт-Петербург),

Борисов Игорь Алексеевич (Москва)

Гамзаев Алишир Баггиевич (Нижний Новгород),

Грамматиков Демис Григорьевич (Санкт-Петербург),

Джорджикия Роин Кондратьевич (Казань),

Захаров Петр Иванович (Якутск),

Идов Эдуард Михайлович (Екатеринбург),

Ковалев Сергей Алексеевич (Воронеж),

Ковальчук Дмитрий Николаевич (Сургут),

Купцов Николай Христофорович (Пятигорск),

Леонтьев Сергей Андреевич (Лейпциг),

Марченко Сергей Павлович (Санкт-Петербург),

Михайлов Александр Викторович (Екатеринбург),

Муратов Ренат Муратович (Москва),

Мухарямов Мурат Наилевич (Казань),

Пайвин Артем Александрович (Санкт-Петербург),

Россейкин Евгений Владимирович (Пенза),

Сакович Валерий Анатольевич (Красноярск),

Сорока Владимир Васильевич (Санкт-Петербург),

Сотников Артем Владимирович (Санкт-Петербург),

Хубулава Геннадий Григорьевич (Санкт-Петербург),

Чернов Игорь Ионович (Астрахань).

Существует простая истина – чтобы допускать меньше ошибок, нужно больше знать. Принцип «не знаешь – не диагностируешь» известен издавна. Действительно, если ты даже не слышал о существовании какого-то заболевания, шансы поставить правильный диагноз у тебя минимальные. Высшая школа предусматривает в первую очередь самостоятельную работу с учебниками, материалами лекций и т. д., без ежедневного жесткого контроля со стороны преподавателей. После общеобразовательной средней школы с ее ежедневными проверками на уроках такой подход многим представляется замечательным. До сессии как минимум полгода. Все еще успеется. Реально же все выглядит иначе: знания, полученные впопыхах в период сессии, надолго в памяти не остаются.

Оказывается, что в памяти самого прилежного студента ВУЗа к моменту выпуска остается не более 11% от того количества информации, которую он теоретически должен помнить и знать. При необходимости усвоенная ранее, но забытая информация очень быстро поднимается из тайников памяти и восстанавливается. Но сохраняется, как правило, то, что ты усваивал методично, не спеша, а еще лучше в процессе обсуждения с преподавателями, сокурсниками и даже с посторонними людьми. Если же полученная таким образом информация еще и освежается в период экзаменационной сессии, то она в памяти задерживается надолго, и в нужный момент обязательно всплывет.

Я много лет работаю с курсантами и студентами медицинских вузов и, на мой взгляд, 30–40 лет назад значимость этого фактора была существенно ниже. Большая роль принадлежит преподавателям вуза. Одно время в нашей стране было распространено создание высших учебных заведений в маленьких провинциальных городках. Многим родителям хотелось, чтобы их дети имели возможность получить высшее образование, не уезжая в соседние крупные города. Но сама идея была абсурдной. Если филологии или математике еще можно научиться, имея в штате только хороших преподавателей (особенно сейчас, при наличии интернета), то научиться врачеванию таким образом просто невозможно. Нужна соответствующая база в виде лабораторий, анатомического театра, клиник и т. д. Кто будет преподавать студентам анатомию, физиологию, патологию? Для этого нужны специально подготовленные люди, которые смогут преподавать не чистую теорию, но и практику тоже. То есть студенты должны иметь возможность препарировать трупы, проводить эксперименты, (в том числе и на животных), работать в лечебных учреждениях, оснащенных современной аппаратурой, принимать участие в операциях и др.

Я видел такой, с позволения сказать, «медицинский институт» в небольшом дагестанском городе Дербент. Он располагался в нескольких приспособленных под учебные классы комнатах и не имел практически никакой базы, но несколько лет готовил будущих медицинских работников, естественно, на платной основе. Подобных «вузов» в маленьком Дербенте оказалось сорок четыре, большинство из них считались филиалами московских вузов. Медицинский, к счастью, был только один. Вскоре, правда, это безобразие ликвидировали, однако какая-то часть бедняг-студентов умудрилась получить врачебные дипломы. Я думаю, что количество врачебных ошибок у такой категории врачей должно сильно отличаться даже от числа ошибок у выпускников государственных вузов среднего уровня, и не в лучшую сторону.

Военно-медицинская академия существует как учебное заведение с 1798 года. Большинство других медицинских учебных заведений и близко не имеют такой истории. Отсюда – сложившиеся традиции. Кроме того, в академии за это время сложилась великолепная материально-техническая база для обучения любым медицинским специальностям. Мы все изучали реально. На физиологии препарировали лягушек – каждому по лягушке. Были занятия, где препарировали и изучали физиологические механизмы у кошек – одна на группу из 12–14 человек. Анатомия изучалась только на реальных препаратах и трупах. Причем кадавер выдавался также один на группу (а не один на весь курс). В рамках полуторагодового курса топографической анатомии и оперативной хирургии не менее 4-х раз проводился совершенно реальный операционный день, где мы сами под руководством преподавателя выполняли, например, резекцию кишки у собаки. Кто-то был оператором, кто-то ассистентом, кто-то выполнял роль операционной сестры, то есть так или иначе участвовали все. При этом все было по-настоящему. Стерильная операционная, живая собака (тоже одна на группу из 12–14 человек), реальный наркоз и реальная резекция кишки. Скажите, пожалуйста, в каком еще вузе такое было возможно? Думаю, ни в каком, или же в единичных московских.