Но все имеет конец. Тот день, о котором предупреждал Вячеслав Тихонович, настал через год. Один из каналов московского коллеги по продаже изделий накрылся. Постепенно разматывая клубок, московские «ищейки» добрались до источника изготовления незаконных изделий. Но долгие мытарства подследственного Василия Синицына по изоляторам временного содержания, сопровождаемые упорными допросами, ничего конкретного операм не дали. Поставщиков золота, как и выручку, снимаемую с оборота, разгадать не удалось, хотя это делал человек в одном лице, находящийся у них в руках. Тем не менее все получили по заслугам, включая Вячеслава Тихоновича, погибшего в последующем при невыясненных обстоятельствах в одном из лагерей Пермского края. Василий Синицын срок отбывал в Мордовии, влача обычную серую лагерную жизнь. Утром вставали, позавтракав, шли в рабочую зону, в сопровождении «вертухаев», где «ишачили» до обеда. На обед баланда. С обеда снова работа до вечера. После ужина час – два свободного безделья до отбоя. И так изо дня в день, пока приехавшие на свиданку родители не подмазали кого следует, в результате чего его перевели на работу в жилую зону «банщиком».
И все бы хорошо, да нашлась пара недоверчивых, заподозривших, что его перевод связан со стукачеством, и попытавшихся разобраться в этом самолично.
– Слышь, Синица, – обратился к Василию подошедший Селиван, назвав его так, как окрестили еще в подследственном изоляторе. – Тут есть у нас сомнение, что ты стучишь помаленьку. Нехорошо это. Скажи, Клин, – подмигнул он своему корешу.
Оба они работали в жилой зоне: Селиван – завхозом, а Клин – здоровяк, весом под сто килограммов – при нем в роли коптерщика, по совместительству телохранителя.
– Что-то ты быстро теплое место накопытил. Мужики в эти места годами пробиваются.
– Предлагаешь уступить? – огрызнулся Василий.
– Если не сможешь откупиться, то придется, – ухмыльнулся Селиван.
– Ничего тебе от меня не выпадет, зря карманы выворачиваешь.
– А ты, гляжу, остряк! Клин, поддай-ка ему для понятия.
До сих пор стоящий в стороне Клин стал с грозным видом наступать. Сообразив, что руками этого бугая не взять, Василий схватил стоящую деревянную лопату.
– Ого! – набычился Клин. – Меня этим не возьмешь.
Василий с размаху ударил его по голове, но подставленная левая рука отразила удар, правой же Клин схватил его за горло и, прижав к стене, стал давить. Удар ногой меж ног ослабил напор Клина, и он, мыча, отошел назад, остерегаясь следующего удара. Тогда наблюдавший за ними Селиван с разбегу врезался головой в живот Василия, от чего его снова отбросило к стене. Не дав ему опомниться, Селиван продолжал бить руками слева и справа до тех пор, пока сильнейший хук снизу не остановил его прыть. Но в это время очухавшийся Клин поднял Василия над головой и бросил его на землю, топча ногами.
– Хватит! – крикнул кто-то из угла. Клин остановился.
– Ты что, Пустой? – заговорил Селиван, оборачиваясь к стоящему сзади. – Это же стукач.
– Имеешь веские доказательства?
– А с промзоны сняли его сюда просто так, что ли?
– Прежде чем что-то басить, Селиван, надо чердаком думать.
Закурив, Пустой присел около пытавшегося подняться Василия.
– А ты лихой, не струхнул. Свалите отсюда, этот парень отныне под моей защитой.
Селиван с Клином, ничего не ответив, исчезли за баней.
– Ну, поднимайся, поднимайся, здесь мамки нет, предстоит все делать самому.
Это был вор-законник по кличке Пустой, всегда подтянутый, отутюженный, держащий себя постоянно в хорошей физической форме, занимаясь около бани на специальном турнике, сделанном по его заказу. Пустой был вором авторитетным, и слово, сказанное им, могло решить в зоне многое. Одним словом, Пустой был на равных с самим «Паханом».
– Откуда ты?
– С Горького, – вытирая кровь с губы, ответил Василий.
– Земляк мой, оказывается. За что чалишь?
– За рыжевье.
– Садись, – указал на лавочку Пустой. – В ногах правды нет. В самом деле стучишь, что ли?
– Что ты! Родня пригрела одного вертухая, тот и подсуетился.
– У нас сюда на примете стоял свой человек. Вертухая, видать, сильно подогрели, аж кум впрягся за тебя. Ну да ладно. Работай пока. Тебя больше никто не тронет.
– А за что мне такие привилегии?
– До нас слушок дошел с воли, а следом за ним и маляву прислали. Оказывается, во вверенной мне территории, в Горьком, обнаружили подпольный цех, изготовляющий из рыжевья безделушки. Сечешь? Под моим носом! Целый год! Опера шустрее оказались, перехватили. Только вот откуда золотишко, никто не знает. Сечешь? Так вот, Синица, ребята мои, навострив уши, все разузнали, кто за кем стоит. И чуешь, что я на днях узнал?
– Что? – спросил Василий, не выдержав паузу.
– А то, что это некий Василий Синицын по кличке Синица, расстроивший меня до слез, сидит около меня, – и, бросив докуренную сигарету, Пустой плюнул сквозь зубы. – Сечешь?
Ответить Василию было нечего. Ему казалось, что этот человек со строгим взглядом, сидящий рядом с ним, заранее знает ответы на все вопросы.
– Ментам ты не сказал, откуда рыжевье, – продолжал Пустой, закуривая вторую сигарету. – Мне-то можешь это раскрыть. Ты с этим лопухом Зуевым связался, а надо было со мной. И сидел бы ты сейчас не здесь, а в своей мастерской, считая барыши. У меня, брат, все там схвачено. Никто никого не обижает лишний раз.
«Одному заново все не поднять, – размышлял Василий. – А это шанс».
Золота у него было еще навалом. Конечно, воры запросят большую долю, но и гарантию дадут большую. С ними или без них, они в любом случае вычислят его, как сейчас вот, а тогда, возможно, и всего лишат за непослушание. О золотишке, конечно, они, как и менты, ничего не знают, так же как и о сберкнижках. Точную информацию знает об этом только он, Василий. Это послужит козырем. Главное, все сразу не показывать, растягивая работу на года. Все покажешь – пиши пропало. Будут склонять сдавать оптом, как в одно время предлагал Зуев. Если откажешься, могут и порешить, за ними это не станет. Сейчас, выйдя отсюда, он везде будет на виду, у ментов и воров, до тех пор, пока те не удостоверятся, что в самом деле ничего нет и что сумма оборота слишком не зашкаливала, не превышала того, за что могли бы размозжить башку. Надо соглашаться. Лучшего варианта не найти.
– Ты прав, Пустой, – заговорил как на равных Василий. – Золотишко есть, еще и достаточно. Я могу поделиться. Но условия должны быть прежние. Работаем небольшими партиями. Устроит так?
– А много его у тебя?
– Я же сказал, достаточно, чтобы работать малыми партиями. И золото не у меня, источник доставки другой, – соврал Василий, остерегаясь «подлянки».
– Сидеть тебе, Синица, еще долго, но мы со своей стороны поднажмем, чтобы ускорить выход. На нас можешь положиться. Мы не фраера. Слово мы умеем держать, – завершил Пустой, дав понять, что условия его приняты.
С тех пор в лагере Василия никто не дергал. Он влился, как и все здешние обитатели, в лагерную жизнь, не унывая, что годы пропадают зря. Работяга – он и на воле работяга. Здесь простые мужики живут беззаботно, не беспокоясь, что останутся без еды, пусть хоть и не при деле. Государство их в обиду не даст – накормит, напоит, чем бог послал. На воле у мужика полно забот. Не заработал – сидишь без еды, на одной воде, и государству на это начхать. Девиз один: «Кто не работает, тот не ест». Вот и раскидывай мозгами, где лучше. Остается только добавить: «Там, где нас нет». Поэтому, чтобы выжить, надо постоянно крутиться и в зонах, и на воле.
Так и жил Василий в ожидании окончания срока, в лагерной суете, опутанный вокруг вертухаями да солдатами на вышке, готовыми за малейшую попытку показать видимость побега прострелить насквозь, чтобы заработать внеочередной отпуск.
Но вот настал день свободы. Свободы от постоянного мелькания зеков, от форменных одежд зоновских ментов, от еды из гнилых продуктов, которые пьяный завмаг забыл списать и, во избежание ответственности, договорившись с заместителем по тыловому обеспечению, загнал в зону. Конец мучениям! Теперь он будет действовать осторожно, как волк, вышедший на охоту. Тепло в душе разогревали припрятанные до его возвращения сберкнижки. Но был еще договор, заключенный еще в начале отсидки. Договор, благодаря которому он легко прошел лагерные страдания и издевательства, подстерегавшие на каждом шагу за неосторожно высказанное слово.
