Ноги пока ещё не болели, но, судя по тому, как задеревенели мышцы, завтра заболят как следует.

Хотя может быть и не завтра. Может быть к вечеру. Или даже через пару часов.

– Что с тобой случилось? – Винтер внимательно всматривался в моё лицо. – Поверить не могу, что тебя, лучшую наездницу во всей округе, чуть не изувечила старая кляча!

Вместо ответа махнув рукой, я отправилась на трясущихся ногах назад.

В дом Эммы Дарк.

– Как ты могла? – поджав губы, встретила меня упреками мать Эммы. – Как посмела?

Могла – что? Посмела – что? Сесть на лошадь? Чуть не свалиться с неё? Не удержаться в седле? Хотелось бы уточнений. Но их не последовало.

Горничная присела в реверансе. В руках она держала поднос с серебряным кубком.

– Выпей настойку, – всё так же сквозь зубы процедила хозяйка дома. – После этой нелепой скачки наверняка мышцы сводит судорогой? Это поможет.

Я со вздохом протянула руку к кубку.

Выглядел эликсир так, будто в воде синьку растворили. Да ещё слабо мерцал в темноте, издавая лёгкое сияние.

– Пей! – приказала госпожа Диана.

Зажмурившись, я выпила. На вкус как мел, но в желудке жгло, будто коньяк проглотила.

В следующую минуту тепло разлилось по телу, мышцы расслабились. Ощущения как после массажа или хорошей сауны. Чувство дискомфорта пропало.

– Замечательное средство! – не удержалась я от радостного возгласа. – Что это такое?

– Эликсир. И ты знаешь его состав с раннего детства, Эмма, – многозначительным тоном проговорила госпожа Диана, косясь в сторону прислуги.

Я сникла.

Эмма много вещей знала с самого детства и делала их блистательно. А я, неуклюжая корова, даже на Ромашке с трудом удержалась.

Но, кстати, удержалась же!

– Ступай и приведи себя в порядок, – распорядилась мать Эммы. – От тебя пахнет псарней.

На самом деле пахло от меня потом. Лошадиным. Да и не пахло – разило. Въедливый он.

Душ я приняла с радостью.

Вода весело билась о края белоснежной ванны, разбрасывая радужные зайчики по кафелю, а меня охватила хандра.

Я даже всплакнула. Хотелось домой. Сегодня тоска была сильнее, чем накануне. Я соскучилась по маме.

По моей родной дорогой маме, у которой кроме меня никого и на свете-то не было.

Когда я глянула на отражение в зеркале, увидела, что от слёз покраснели глаза и кончик носа.

Чтобы как-то успокоиться, села за рисование. И снова карандаш принялся набрасывать профиль кузена Винтера. С полчаса ничто от процесса творчества меня не отвлекало. А потом за спиной щёлкнуло.

Повернувшись, я с ужасом увидела, что рама у окна поднимается. Через мгновение предмет моих девичьих грёз перекинул ногу, в безусловно безупречно начищенным ботинке, через подоконник, и проник в комнату.

– Кузен! – возмутилась я. – Что вы здесь делаете?

– Очень мило! – рассмеялся он. – И натурально. Знай я тебя меньше, решил бы, что ты возмущаешься искренне.

– Так и есть!

Я поднялась из-за стола, прикрывая рукой незаконченный набросок, но в нём, однако, уже угадывались черты того, кто явился вдохновителем сей живописи.

– Дорогая Эмма, что за ворожба тут творится? Ты разучилась ездить верхом – я застаю тебя за мольбертом. Что дальше? Рукоделие и книги по домоводству? И что ты там пытаешься ваять? Весну, переходящую в лето? Свет девичества на пороге женственности в мечте о возлюбленном? Красавицу, представляющую, какой верной и нежной она будет будущему мужу?

С издёвкой тянул Винтер, прохаживаясь по комнате, вертя в руках то один предмет, то другой, потом возвращая их на место. В движениях его была нервозность, тщательно замаскированная под бесшабашную весёлость.

– Юность полна надежд, – парировала я.

– Эмма? Ты девушка, которую я люблю. Я готов всегда хранить тебе верность – и в юности, и в зрелости. У нас с тобой у обоих в будущем будет полно денег. Так о чём нам беспокоиться? Давай сбежим и поженимся втайне ото всех? Рано или поздно родные смирятся с этим фактом. Куда они денутся? Только скажи «да»!

Я бы с радостью согласилась на это предложение, так как от одного взгляда на солнечного мальчика у меня в груди теплело. Но я понятия не имела о намерениях и чувствах настоящей Эммы.

Паузу держать становилось всё труднее.

Винтер фыркнул, саркастично и горько.

Обойдя стол, разделяющий нас, потянулся к моему рисунку:

– Так что ты там всё-таки рисуешь, кузина? – потянул он к себе мой рисунок.

Я ухватилась за ватман обеими руками, не давая его перевернуть.

– Ничего! Это просто наброски.

– Ну так мне нравятся наброски. Дай взглянуть?

Я вцепилась в рисунок, как клещ в собачий хвост.

Не помогло. Винтер оказался проворнее и сильнее.

Перевернув листок, он с радостной улыбкой мог созерцать свой светлый лик в моём дремучем исполнении.

– Ну надо же! А у тебя прорезался внезапный талант? Я вышел весьма удачно.

– Отдай немедленно! – притопнула я ногой, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

Они наверняка теперь пылают, как маков цвет.

– Я настаиваю! Он мой! Какое у тебя право брать его?!

– Раз он тебе так дорог – возвращаю. Не горячись.

Но я горячилась. Ещё как. В сердцах разорвала рисунок пополам, отчего в янтарных глазах Винтера вспыхнули опасные золотые огни как у тигра, заметившего добычу.

Какое-то время мы гневно пялились друг на друга. Потом меня схватили, с силой дёрнули и пихнули на огромную кровать, игнорируя протестующие возгласы.

– Что ты творишь?! – кричала я. – Что себе позволяешь?!

– Ничего такого, чего бы не позволял себе раньше. Ничего такого, что ты сама не позволяла бы мне!

Я замотала головой, выражая протест подобным произволом.

Винтер щурился, глядя мне в глаза. И я, теряясь под этим взглядом, тщетно пыталась разобраться в эмоциях, что он во мне вызывал.

Кузен Эммы пах разогретой солнцем полевой травой и ещё, совсем чуть-чуть, табачным дымом.

– Зачем ты порвала мой портрет?

– Потому что ты меня разозлил.

– Ты меня сейчас тоже злишь.

– Но ты меня – больше.

Мне было жарко под весом его горячего тела. Почти нечем дышать. А когда он меня поцеловал я и вовсе задохнулась.

А ведь ничего особенного и не происходило. Винтер просто склонился и коснулся своими губами моих губ, но в глазах поплыл туман. Он словно стал порывом коварного ветра, обещавшего раздуть огонь, о наличии которого в себе я даже не подозревала.

Меня сводили с ума широкие плечи, невыносимые ухмылки, растрепанные волосы цвета янтаря.

Но слава богу разойтись со своими поцелуями мы не успели. В дверь постучали:

– Эмма?

Дверная ручка заплясала вверх-вниз.

– Эмма, дорогая? Открой.

– Вот чёрт! – прорычал кузен, порывисто вскакивая. – Принесло же!

Я последовала его примеру, на ходу поправляя пеньюар, приводя себя в приличный вид.

Винтер метнулся к окну, послал мне оттуда воздушный поцелуй и растворился в ночи. Не забыв опустить за собой раму.

А я открыла дверь:

– Мама?

Перестаралась, однако. Мамой леди Диану я до сих пор не называла ещё ни разу.

Леди стремительно ворвалась в спальню, оглядывая мебель ястребиным взором и так явно к чему-то принюхиваясь, что мне стало смешно.

Я закашлялась, стараясь скрыть охватившее меня неуместное веселье.

– Ты одна? – подозрительно сощурилась она.

– С кем мне быть? – наивно распахнула глаза я.

– Почему тогда так долго не открывала?

– Задремала. Спросонья не сразу поняла, что происходит.

Она смерила меня очередным взглядом из серии «ищет и подозревает», но кивнула в знак доверия:

– Я зашла узнать, как ты себя чувствуешь после сегодняшнего инцидента?

– Эликсир сотворил чудо. Будто и не было ничего.

– Что ж? Отдыхай. Завтра сложный день.

Но я не собиралась отдыхать. Образ золотоволосого кузена не давал покоя. Кажется, он не давал покоя и моей предшественнице?