Каждую весну дятлы прилетают в мой двор, к своей осине. Я давно уже не замечаю их воплей, не раздражаюсь, глядя на два новых дупла, которые выдолблены над старым, называю их трехэтажным таунхаусом и жду появления птенцов. Часто птенцы, учась летать, падают в кусты, застревая в листве, и тогда мы с детьми помогаем им взлететь вновь. За десять лет подросли дети, я немного постарел, да и пара дятлов вопят не так истошно, как раньше. Тоже постарели…

P.S. А совсем недавно, осенью, ураганный порыв ветра свалил старую осину…

Все проходит…

Она была удивительно хороша. Ее мускулистое тело, перекручиваясь змеей, неутомимо извивалось вокруг шеста, вызывая похотливое восхищение пришедших на стриптиз мужчин.

Она не помнила, сколько тысяч оборотов совершила вокруг пилона, не думала о количестве «фонариков» и других фигур высшего эротического пилотажа, выставленных на показ, за три года ночной жизни. Все, и память, и времена – все смешивалось со сладковатым табачным дымом, запахом чистого порока и влажных денег.

Напряжение достигло апогея, девушка соскальзывала к полу, удерживаясь о шест только ногами. Она щелкнула застежкой украшенного розовыми перышками лифчика, ослепив безнадежно влюбленного в нее звукорежиссера прекрасной наготой. Мужчина сухо сглотнул и произнес в микрофон бархатным голосом:

– Жасми-и-ин!..

Номер закончился, ей зааплодировали.

Она не рассматривала руки, тянущиеся к ее трусикам, видела лишь купюры и улыбалась куда-то внутрь себя, непонятно чему и зачем, пугаясь дрожащей душой.

А потом она увидела стрекозу. Лучи разноцветных софитов просвечивали насквозь ее тонкие крылышки. Стрекоза села на шест, слегка подрагивая слюдой, и время остановилось.

И тогда девушка перестала улыбаться, закусила пребольно губу и пошла за кулисы, держа в руке розовый лифчик словно авоську с бутылкой кефира. Проглотив капельку крови, она обернулась к шесту и громко зло сказала:

– А пошло все!.. Суки!!!

Стрекоза вспорхнула с пилона, сделала круг по залу и, нагнав стриптизершу, вернулась в ее душу.

Помню, лет десять назад я вдруг проснулся посреди ночи. Что-то заставило меня выскочить из сна с наполненной волнением грудью. Тогда мы жили в большом доме, я пристроился трудиться в мансарде, а дети радовались жизни на втором этаже. Сын и дочь, с разницей в два года… Волнение хорошим родителем трактуется тревогой о детях. Я слез с кровати и спустился на второй этаж. Проверил комнату сына – он спал глубоко, и дыхание его было ровным. Напротив – комната дочери. Как только я вошел в ее комнату, тотчас услышал жуткие хрипы. Я включил свет и увидел ее схватившейся за горло, она не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Только сипы и свист из легких. Кожа вокруг шеи приобрела синюшный оттенок, и мне стало страшно – так, как никогда в жизни. Даже дуло пистолета в 90-х в моем пересохшем рту, даже близость неожиданной смерти так не напугали меня. Тогда я знал, что делать.

За несколько лет до описания этого случая я две недели как познакомился с будущей матерью своих детей. Катал ее в машине по вечернему городу, когда ей на пейджер пришло сообщение: «Приезжай в Тарусу, Ванечка умер».

– Ванечка умер, – с удивлением сказала она.

Ванечка был мальчишкой четырех лет, брат моей девушки. Мать родила его сильно за сорок, когда вышла замуж за завязавшего алкоголика, маленького русского мужичка с рыжей, веером, бородой. Как-то ночью ему явился сам Всевышний и рубанул с плеча: мол, как тебе, Василий, не стыдно, а?! Мужичок наутро даже не опохмелился, через два дня крестился в церкви неподалеку, где и познакомился с будущей супругой, вскорости родившей ему сына Ванечку. Видимо, за подвиг отказа от винопития Василию был послан Господом сынок.

Я видел Ванечку всего раз. Его белокурые волосы не стригли с рождения, они спадали до плеч непослушными локонами, а светлые глаза будто не замечали людей вокруг. Мальчишка делал что хотел, не обращая внимания на взрослых. Особенностью Ванечки было то, что он совершенно не разговаривал, только издавал звуки, когда ему было что-то нужно, показывая пальцем, и курлыкал словно голубь. Прозрачный, светлый ангелок, подумал я тогда… Он не отставал от своих сверстников в развитии, наоборот: в три года научился читать – хотя как было проверить?.. Когда ему на ночь читали книжку, он мог замотать головой: мол, книжка вовсе не та. Его спрашивали, почему не та, но он лишь крутил головой, наотрез отказываясь слушать. Спрашивали: ты знаешь сказку про бычка? Ванечка кивал, выпрыгивал из постели и делал вид, что идет по доске, балансируя, будто упадет сейчас. Как и было в сказке про бычка…

И вот Ванечки не стало. Мы ехали в Тарусу ночью, а когда добрались до места, уже светало и пахло летним лесом. Мать мертвого ребенка, женщина с формами, держала безжизненное тельце на руках, глядя на нас совершенно спокойным взглядом. Рядом металась маленькая простоволосая женщина и объясняла то ли нам, то ли себе, что, мол, Ванечка ночью закашлялся, и она натерла его лавандой, отчего тот захрипел, словно умирающая лошадь, а затем минуты через три испустил дух.

Я помню до сих пор это сравнение – как умирающая лошадь.

Приехала «Скорая», ребенка осмотрели в дачном домике, уложив на стол между сушками и банками с вареньем, и врач предположил:

– Ну что, вся гортань отекла, а вы его – лавандой. Похоже на ложный круп.

Перенесли в «Скорую», обещали сказать наутро точнее. Но зачем это было нужно? Ванечка умер, и смерть его раздавила рыжебородого Василия. Напившись, он избил не пролившую ни единой слезинки жену и ушел вон, в свое последнее алкогольное пике.

Возвращался я один и размышлял, что многие смыслы отсутствуют, их просто не может быть, ангелы не умирают…

Прошло несколько лет, я обзавелся своими детьми, прежде прочитав груду книг по их воспитанию, а потом вдруг в газете обнаружил статью на медицинскую тему: «Ложный круп». Я читал статью крайне внимательно, останавливаясь на «Помощь при отеке горла». Самое странное, что я лишь коротко вспомнил о Ванечке…

Моя дочь умирала, а ее мать от ужаса выла на всю окрестность.

– Не вопи!!! – спокойно произнес я. – «Скорую» вызывай!

Я сделал все, как было описано в той статье про ложный круп. Я был спокоен – о господи, как тяжело мне это далось! – открыл окно и, обняв дочь, сжав ее в объятиях, мягко шептал:

– Ничего, все будет хорошо. Папа с тобой… Давай: вдох-выдох, вдох…

Она немного успокоилась, и воздух, хоть и малыми дозами, со свистом стал поступать в ее грудку. Няня принесла снизу противоаллергический препарат и минеральную воду, как я ее попросил. В принципе, на край я даже готов был сделать дочери трахеотомию острым ножом, но, слава богу, через двадцать минут она задышала ровней и вскоре заснула.

Врач «неотложки» сказала, что я все сделал правильно:

– Наверное, вы спасли дочери жизнь…

И тут я понял, осознал спокойно, что не я вовсе спас дочь, а ангелочек Ванечка, умерев мальчишечкой, показавший мне своими предсмертными страданиями, что может случиться с моей дочерью в далеком будущем – но не в его жизни. И подсунул мне медицинскую газету, пацан…

Спасибо тебе, Ванечка, оставайся ангелом моей дочери. Храни ее.

Идет бычок, качается…

Три года назад ему на карточку перевели первую пенсию. Но Ефимов каждое утро садился в метро и ехал из Чертаново в центр, где на большой улице находился институт, в котором прошла вся его жизнь, от аспиранта до профессора. Просто так. По привычке. Сидел на лавочке и смотрел на входящих и выходящих субъектов своей альма-матер. Здесь под руководством знаменитого академика он защитил докторскую. Светилом не стал, так как занимался древнесаксонским языком, который был интересен только ему и еще нескольким коллегам из других стран. Вследствие непопулярности исследований даже во времена СССР зарплаты еле хватало на содержание маленькой двушки, поблекшей жены Татьяны и единственного сына Павлика. Впрочем, тогда еще были прибавки за степень и знание иностранного языка.