– У меня самая обычная биография, – говорит он. – Родился и вырос в Кеми, это городок в северной Карелии.

– Я знаю, – сказал Пинос. – Оттуда пароходики бегают на Соловецкие острова. Я был когда-то, очень давно.

– На третьем курсе юрфака ленинградского университета был завербован в организацию, интересы которой я здесь представляю.

– Какой я у вас по счёту? – спрашивает Пинос.

– Не первый.

– Вы, по-видимому, относитесь к той части населения нашей страны, которая считает меня исчадием ада?

– В известной степени. Хотя морализаторство не моя стихия.

– Я очень хотел жить, – после некоторой паузы говорит Пинос. – Я ведь начал заниматься бизнесом сравнительно поздно, в сорок три года. Даже фарцовщиком не был в славные советские времена. Научный сотрудник в физтехе, сначала обычный, потом, когда защитил диссертацию по полупроводникам, старший. Двухкомнатная квартира в Беляево, которая досталась от покойного отца, очереди в магазин за всем на свете, раз в год на две недели «дикарём» в Крым. Сейчас трудно представить, но я был с бородкой норвежского шкипера, такой социалистический денди, одетый в польские джинсы и финские кроссовки, с болгарской сигаретой во рту. Году в восемьдесят втором, да, верно, в восемьдесят втором, Брежнев умер, жизнь совсем убогая наступила, вы должны помнить эти времена…

– Я помню, – говорит он. – В тот год я поступил на юридический в Ленинграде.

– Совсем меня эта серость достала. Я походил с неделю вокруг да около ОВИРа, собирался подать документы на выезд в Израиль. Но жена, второй ребенок недавно родился, куда со всем этим багажом. В общем, вместо Израиля, купили дачный участок по Новорижскому шоссе, в институте как раз выделяли, такое болото было на месте сегодняшних элитных поселков.

– Фрагмент с дачей как-то выпал из вашей биографии, – говорит он. – В наших данных это не зафиксировано.

– А потому что я дачу так и не начал строить, – сказал Пинос. – Нет у меня склонности к сельскохозяйственной жизни. Вместо этого я развёлся. Хотя точнее будет сказать, что меня развели. Первая супруга моя была женщина домашняя, по гостям не любила ходить. А мне сидеть в нашей квартирке в Беляево, особенно зимними вечерами, было невыносимо. Семьянин из меня, конечно, был плохой. Тогда было модно, говоря современным языком, тусоваться по квартирам. Интересные люди приходили, писатели, ученые, художники. Дело было, как я уже сказал, зимой, в феврале, огромная коммунальная квартира на окраине Филей, пустая, потому что дом готовили к сносу. Выступал какой-то бард, то ли Городницкий, то ли этот «жаль, что в кухне не наточены ножи…», он только начинал.

– Митяев, – подсказывает он.

– Возможно, – говорит Пинос. – Я уже точно не помню. И вот представьте, среди довольно большого количества людей я вижу сочетание несочетаемого. Высокая, рост за 180 см, длинноногая якутка. Короткая юбка вровень с ватерлинией, кофточка едва прикрывает потрясающую грудь. Она оказалась поэтессой, читала свои стихи, полную восточную муть. Но мне было не до содержания, я буквально сжирал её глазами.

– Наира, – говорит он.

– Наира, – повторяет Пинос. – Я курил на лестничной площадке, она подошла и сказала: «Есть желание изменить жене?». Я, признаться, растерялся. Она смотрит на меня, чуть заметно улыбаясь, и говорит: «Паспорт с собой?» С собой, говорю я. Тогда поехали. Мы вышли на улицу, поймали попутку и приехали в аэропорт. «Мы едем ко мне!» – сказала Наира, купила два билета на самолёт и мы улетели в Нерюнгри. Отлёт был буквально минут через сорок после того, как мы приехали в аэропорт, так что у меня не оставалось времени включить тормоза. Откуда она это знала?

– Вероятно, была знакома с расписанием рейсов, – говорит он. – Если бы я лично не проверял эту линию вашей биографии, можно было бы сказать: какая красивая фантазия. Тем не менее, это правда.

– Я очнулся через два месяца, – сказал Пинос. – Это будет точное определение, потому что все эти два месяца я провёл в абсолютно невесомом забытьи. Я не помню, чтобы мы выходили на улицу, даже ели, Наира несколько раз в день варила странную похлебку из грибов, приговаривая, что она шаманка. В общем, был только безудержный секс, ничего подобного у меня не было ни до, ни после того. Я думаю, что это действительно были грибы, какие-нибудь галлюцегены. Я лежал на тюфяке, застланном почему-то зелёной простыней. В комнате никого не было. Я почувствовал чей-то внимательный взгляд, повернул голову и увидел фотографию Наиры в чёрной, почти траурной рамке. Я встал с тюфяка, взял в руки фотографию, на обратной стороне было написано: не ищи меня!

Я походил по комнате, поискал сигареты, не нашёл, оделся и, по-моему первый раз, вышел на улицу. Вам приходилось бывать в «шанхаях»?

Нет, говорит он, но насколько я понимаю, это трущобные районы в северных поселках нашей великой Родины.

– Нерюнгри вырос вокруг угольного разреза, – сказал Пинос. – Зеков там, кстати, не было. Молодежь, стройотряды, много хохлов и белорусов по контракту. И хотя общежития строили прытко, жилья всё равно не хватало. Потом, не всем нравилось тесниться в комнатушках по десять человек, особенно женатым. Очень быстро, на окраине городка, возле трассы, которая вела к Оймякону, «полюсу холода», стали как грибы появляться домики из фанеры и любого прочего подсобного материала, один местный кулибин умудрился смастерить халупу из водочных бутылок. Отопление печное, удобства, простите, на улице, в пятидесятиградусный якутский мороз – неподражаемое ощущение. Зато своё, без коммунального панибратства. Вот в таком «шанхае», после исчезновения Наиры, я и прожил несколько лет.

– Любопытный поворот в судьбе старшего научного сотрудника, – сказал он. – Интересно, как вы объяснились с женой?

– Без надрыва, – сказал Пинос. – Когда очухался окончательно, я ей позвонил. Сказал, что мне предложили важную работу, настолько секретную, что не могу рассказывать по телефону. Когда приеду в Москву, неизвестно. Если она хочет, может подать на развод, квартиру и дачу ей оставляю. Она и подала, без особых колебаний. Против общения с детьми жена не возражала, я с ними часто разговаривал по телефону. Я и со всеми последующими своими детьми общался, в основном, по телефону. У меня так лучше получается, чем воочию.

– На востоке это называется эффект синтоистского театра, – говорит он. – Кабуки, Но, Кёгэн и так далее. Ты сидишь в зале, на сцене происходит полнейшая бессмыслица, плаксивая мелодрама из жизни средневековой Японии, тебе скучно, ты украдкой смотришь на часы в нетерпении ожидая, когда эта белиберда закончится. Наконец долгожданный финал, актёры церемонно кланяются, а ты сидишь на месте и не можешь подняться. Ты не можешь объяснить, что с тобой происходит. Мир в твоей душе перевернулся с ног на голову. А, может быть, встал с головы на ноги. Раньше или позже возвращение в реальность происходит, но отныне ты будешь смотреть на этот мир под несколько иным углом зрения. По всей вероятности, с вами произошло нечто похожее.

– Может быть, – сказал Пинос. – Я не настолько эрудирован, как вы. Но я очень хорошо помню своё тогдашнее ощущение: мне окончательно расхотелось быть обычным человеком. Чмокать от зависти или восторгаться успехами других, как поступали мои коллеги по институту. Научная карьера мне была заказана и не потому что я еврей. Птица не того масштаба, мне однозначно дали это понять на защите диссертации. Что называется – талантлив, но не гениален. Да и я сам знал, что наука это не моё. Каждый цезарь когда-нибудь должен перейти свой рубикон. Мой, в силу обстоятельств, оказался в ледяной Якутии.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.