— Подожди! — выдохнул он. — Позволь сказать прежде… Знаю, знаю, что жизнь человеческая коротка: одно мгновение всего лишь, если глядеть глазами дракона. Один только миг счастья, а потом — долгие века одиночества и боли. Знаю! Но всё равно хочу прожить это мгновение здесь, с тобой, господин Эмбервинг! Так что не уходи…
Последние слова менестрель выговорил почти одними губами, беззвучно. На глаза нашла пелена, и он лишился чувств.
Пришёл в себя менестрель неожиданно, точно выдернули из забвения за шиворот и встряхнули. Он лежал на кровати, накрытый покрывалом, в одной только рубашке, раны были перевязаны, от бинтов пахуче пахло хвоей. В голове было пусто. Что он здесь делает? Что было до этого? Юноша повёл глазами, взгляд зацепился за лежавший на полу пергамент, и разом всё вспомнилось. Менестрель подскочил: Дракон! Где Дракон?!
— Ушёл… исчез… — сдавленно выговорил юноша, зажимая виски ладонями. То, что пергамент валялся на полу, лишь подтверждало его мысли.
Разрушилось заклятье — и исчез. Быть может, погиб он ещё тогда, в битве с Нордью, и только утерянное имя да сожаления удерживали его в Серой Башне, покуда не явился менестрель и не натворил бед! Зачем, зачем было идти искать это имя! Прожили бы и так, не удовольствовался разве бы менестрель и тем, что было? Не довольно ли ему было ласковых взглядов? крепких объятий? случайных вздохов? Захотел всего — вот всего и лишился! Юноша заскрипел зубами, вздёрнул подбородок вверх, из глаз покатились горькие, жгучие слёзы.
— Ушёл… — простонал он, сминая руками покрывало и едва ли не корчась от нестерпимых мук, которые разрывали его сердце.
Дверь открылась, и в комнату вошёл… Дракон. В руках у него был дымящийся кувшин — сварил, верно, обещанный медовый настой. Янтарные кудри были стянуты на затылке лентой, зрачки были драконьи, вертикальные, но выглядел он как существо из плоти и крови и не сиял больше. Вернее, сиял, но не тем колдовским сиянием, которое непременно сопутствовало его преображению, — сияло само его существо, а в окно заглядывало яркое весеннее солнце, уже совершенно точно навсегда вернувшееся на небо Серой Башни.
— Остался… — выдохнул менестрель, бледнея.
Дракон его состоянию встревожился, поставил поспешно кувшин на подоконник, наклонился, потрогал лоб юноши — пылает! — и воскликнул:
— Да у тебя ещё и жар поднялся! Надо бы льда раздобыть…
Но менестрель намертво вцепился ему в руку, и Дракон остался. Он присел на край кровати, осторожно похлопывая юношу по плечу, и вперил взгляд куда-то вдаль.
— Остался… — вполне ясно выговорил менестрель.
Дракон кивнул. Сердце у юноши забилось быстрее, и он хотел было спросить, почему, но Дракон заговорил сам:
— Верно ты сказал: человеческая жизнь — что мгновение. Один взмах драконового крыла — вот человеческая жизнь. Взмахнул — и нет её. А потом века и века одиночества… Одно мгновение, да, одно мгновение…
Взгляд его ещё больше затуманился. Менестрель прикусил губу.
— Но даже и так… — переведя взгляд на юношу, сказал Дракон, — всё равно! Пусть потом ждёт меня такая боль, какой я вовек не ведал, но хочу я прожить это мгновение с тобой, господин… — Тут Дракон запнулся, приподнял брови удивлённо и, словно только сейчас это понял, воскликнул: — А ведь если подумать, то имени-то твоего я до сих пор не знаю, господин менестрель!
Менестрель улыбнулся и ответил:
— Голденхарт.
========== Сокровище дракона ==========
Вернулась в Серую Башню весна. Истаяли последние тени снега, небо вылиняло в привычный лазурный цвет, позеленели луга да поля, поселились в рощах певчие птицы. Вернулась весна и к Дракону.
Весь первый месяц весны Эмбервинг выхаживал менестреля. Простуда попалась настырная, никак не желала проходить. Дракон пичкал юношу отварами трав, лечебными настоями, приколдовывал даже маленько, чтобы эффективнее были зелья. Но даже и так встал с постели Голденхарт только через месяц с лишком, а когда встал — Дракон его обратно в постель и уложил.
Сладкие это были ночи, сладкие рассветы и закаты! И так сложно было напоить ненасытное сердце Дракона, пробудившееся после многовекового сна. Менестрелю даже передышку просить пришлось: голос он напрочь сорвал. Но устоять против крепких объятий и жарких, умелых ласк было ещё сложнее.
Менестрель ждал, когда Дракон начнёт расспрашивать о Северном королевстве, а всё больше боялся расспросов о том, как это принц Голденхарт из Тридевятого королевства оказался бродягой-менестрелем. Но Эмбервинг как будто забыл обо всём прочем, кроме возвращённого счастья: ни полслова!
На самом деле Дракон рассудил так: если менестрель захочет, то сам расскажет. Правда, когда услышал имя юноши, любопытство в нём всё же пробудилось. О том, что менестрель не из простолюдинов, Дракон и прежде догадывался, но чтобы принц?
У менестреля и помимо этого тревог было немало, но они развеялись, когда он обнаружил, что исчез из комнаты на четвёртом пролёте старый портрет и платья из шкафа тоже исчезли. Должно быть, припрятал их Дракон где-то в подземных галереях, поскольку Голденхарт отыскать их не сумел. Одна лишь тревога осталась — имя Дракона.
Менестрель никак не мог отделаться от навязчивой мысли, терзающей его: вернул имя Дракону он, менестрель, но дано-то оно было принцессой — той принцессой, что воспоминания об их любви пронесла через всю жизнь, так не вспоминает ли и Дракон её, всякий раз как менестрель зовёт его по имени? Каждый раз, когда произносил его имя, невольно об этом думал! Но вообще не звать Дракона по имени не получилось бы: они практически не расставались, не считая вылетов Дракона по своим драконьим делам, — да и неловко было бы не звать.
Дракон настоял, чтобы обходились без «господина», но без этого менестрель на имени и вовсе спотыкался, а потом вдруг сообразил: он новое имя даст Дракону. Приноровившись и спотыкаясь каждый раз на «Эмбер…», конечное «…винг» он произносил после запинки, и паузу каждый раз делал всё длиннее, пока однажды вообще не перестал это «…винг» договаривать.
«Раз я это имя вернул, — решил менестрель, может быть, несколько эгоистично с его стороны, но в любви все средства хороши, а терзаться ревностью он больше не желал, — то и делать с ним могу всё, что заблагорассудится».
Дракон поначалу не слишком охотно откликался на это «Эмбер», вовсе ни на что не похожее (потом привык). О причинах, побудивших менестреля так безбожно обкорнать столь красивое имя, он не догадывался — решил, что менестрелю сложно его произносить, вот и укоротил для удобства. «Голденхарт», впрочем, звучало ничуть не проще, но Дракон никак не мог придумать в ответ, как его укоротить: выходило неблагозвучно.
Вот так и вышло, что Дракон стал Эмбером, а менестрель как был Голденхартом, так и остался.
У Дракона мысли тоже в голове разные были.
Прежде всего, руководствуясь своими измышлениями, к которым он пришёл во время отсутствия менестреля, а всё больше драконьими инстинктами, Дракон перестал выпускать юношу из башни, вернее, одного отпускать в деревню. Во-первых, чтобы в трактир не ходил. Ревность, а всё больше натура драконья к тому побудила. Ведь Голденхарт — принц, а принцев — или принцесс — нужно держать в башне, драконы веками этот закон соблюдали, так просто не перечеркнёшь вековые традиции. Только в случае с принцем всё даже проще: никто войско не пошлёт, чтобы вызволять. А уж с принцем, который менестрелем заделался, и подавно!
Менестрель, пожалуй, удивился поначалу, когда Дракон ему в деревню ходить запретил. Не то чтобы ему вообще туда ходить хотелось, но категоричность Эмбервинга не могла не удивлять. Впрочем, Голденхарту хватило ума догадаться, почему Дракон на этом настоял. По тем же самым причинам, по которым он сам себя точно так же вёл в последнее время. Не только драконы страшные собственники, принцы тоже.
