– Ладно, – сказал управляющий. – Руку покажешь?

– В любое время.

– Тогда не будем тянуть.

Они спустились на грузовом лифте в камнерезную мастерскую, где двое рабочих уже шлифовали надгробия, а еще один наносил на дешевую бетонную плитку простенький трафарет, (последнее социальное прощай неимущим от городских властей). Потом прошли через столярку, где сильно пахло сосной, и стояли в разной степени готовности гробы, и в дальнем углу, в пристроенной остекленной конторке нашли давешнего мастера, все еще возбужденно-нервного, рассказывающего с активной жестикуляцией и в лицах что-то молодому парню. Видимо передавал недавний разговор, потому что, увидев начальника, резко стих.

– Так, – сказал управляющий, и ткнул пальцем в молодого. – Ты убежал работать, а ты, Виктор Степанович, – палец переместился в сторону мастера, – выбери что-нибудь из выбракованного материала, и дай человеку инструмент, – палец снова сделал поворот уже на Сыча, и поджался. – Полная свобода творчества, Коля. Оформи, как хочешь, на собственное усмотрение. Покажи шрифт, главное. Образцы, если надо, дадим. Пиши, что пожелаешь, хоть «Спартак-чемпион!». Все, что будет нужно, спрашивай у Степаныча.

Говоря о своей готовности в любое время, Сыч несколько переусердствовал. На самом деле он предпочел бы, чтоб ему назначили «показать руку» хотя бы завтра. Он подготовился, сходил бы к Тюрину, попросил свести со знающим человеком, потренировался. Очень рискованно лететь в бой вот так, без подготовки, после ночного дежурства, но и упускать шанс было нельзя.

Они вернулись в камнерезную мастерскую, где в углу стояли несколько колотых гранитных плит.

– Ну, бери вот эту, – сказал Виктор Степанович. – В принципе ее можно и в дело пустить, здесь скос сделать, тут, подшлифовать. Да ладно, – бери! Потом на доделки пойдет. Будет готово – скажешь. Пескоструйка нужна, или ты все руками?

– Все руками, – ответил Сыч.

Небольшую, полметра на метр плиту перетащили на стол под лампу, развернули перед Сычем, как пулеметную ленту, набор инструментов, и оставили.

Цех оживал, пришли еще рабочие, сделалось шумно. В соседней столярке застучали активнее, завизжали циркулярные пилы. Колька погладил ладонью холодную шероховатую поверхность камня, и покосился на несколько готовых надгробий, составленных у стены. Нет, в этой мастерской явно больше не обслуживают цыганских баронов. Все просто, стандартно и по трафарету. Конечно, можно было взять за образец, то, что есть, но это обозначало бы отсутствие собственного стиля. Надо было срочно что-то придумывать, да так, чтобы не запороть плиту, иначе второго шанса не дадут.

Неожиданно Сычу пришла в голову спасительная мысль. В это дежурство привезли разбившегося на машине мужика, в кармане которого нашли целый ворох одинаковых, свежеотпечатанных визиток. Сыч машинально, или по наитию взял одну. Визитка была красивая, на хорошей, плотной бумаге, двуцветная, как и полагается, без попугайства. Черные тисненые буквы, телефоны, должность. Если взять за основу фамилию, имя, отчество, скопировать шрифт, то должно получиться очень хорошо. Визитки явно принадлежали погибшему, иначе зачем таскать с собой такое количество? Привезли его под утро, и оформлением документов занимался Петрович. Сыч только помог перенести тело. Солидный дядя, директор, ничего страшного не случится, если Колька воспользуется его визиткой, чуть подправив фамилию или имя.

Успокоив себя этими мыслями, Сыч начал работать. Дату рождения и смерти пришлось выдумывать, и это неожиданно придало работе пикантный мистический оттенок. Сычу как бы предлагалось решить, когда этот несуществующий человек, взятый, тем не менее, из реальности, снова родиться, возвращенный Колькиным воображением в некую исходную точку, а главное, когда он умрет! С первым Сыч определился сразу же – дату рождения он поставил своего старшего брата, умершего от воспаления легких в десятилетнем возрасте, когда самому Кольке еще и года не было, а смерть явилась, зашифрованная в их с Катей старый телефонный номер. Последние цифры его как раз удачно совпадали с текущим годом. И пока выбивались эти даты, чужая жизнь, придуманная за работой, прошла мимо и оборвалась в возрасте сорока одного года.

Сыч, довольный результатом, так разогнался, что не удержался и влепил уже беглой письменной строкой лихую эпитафию – «Спи, брат! Мы еще встретимся!»

Работа его понравилась. Закончил Сыч ее уже ближе к вечеру, и очень удивился, узнав который час, потому что совершенно потерялся во времени. Управляющий, уже уходя домой, только мельком глянул на плиту и сказал, чтобы Сыч писал заявление, и как можно скорее приступал к выполнению настоящих заказов. Виктор Степанович тоже высказал одобрение, только в конце вдруг засмеялся и, указав, на надгробие заметил: «Что ж ты мужика заранее хоронишь? На дворе еще май, а ты ему в июне назначаешь в гости к Богу!»

Только тут Сыч понял, что, желая вплести в тему старый телефонный номер, с которым в свое время столько было связано, он совсем упустил из виду очередность месяца. Получалось, что "покойничек» – то живехонек! Убежал прямо с панихиды! Это так позабавило Кольку, уже порядком уставшего от черного гротеска, что всю дорогу домой он то и дело начинал смеяться, представляя своего несуществующего героя, заложившего крутой вираж от смерти, как колобок от зайца. Только, увы, в жизни каждого колобка в конечном итоге поджидает лисица.

А что ждет теперь Сыча? Почти год его рвало темным вдохновением, которое ныне иссякло. Последняя картина дописана. Остальные стоят в шкафу. Дети-уродцы, которых страшно выводить в свет, вдруг не смогут пойти? Но главное одно – с моргом покончено! Камень куда лучше мертвой плоти! Он будет колотить эпитафии и восстанавливаться. Ждать свежее вдохновение, другую тему!

Колька убрал картину, оделся и отправился на свою новую работу. На улице после дождя было тепло и сыро. Май набирал силу. Гриппозная девка Весна, каждый год награждала Сыча заразой, а нынче на удивление все прошло мимо. Даже не чихнул! Колька остановился прикурить, и обратил внимание на бешено кричащих в старых тополях галок. И вспомнил, как давным-давно, еще на первом курсе, писал этих самых галок – черные мазочки на голых ветвях, а Катя, улучив момент, из озорства очень быстро и удачно добавила им в компанию райскую птицу. Сыч тогда возмутился, но преподаватель, когда он сдавал работу, неожиданно одобряюще хмыкнул, и поставил «отлично».

Юлия Петровича разбудили настойчивые монотонные удары в там-там. Невидимое племя дикарей резвилось где-то совсем рядом, может, отмечая удачную охоту, может, собираясь сожрать провинившегося сородича. Неплохо если на десерт они пустили бы еще и жену Валечку! Просто паскудство – два этажа, четыреста квадратов, а с похмелья поболеть не дадут!

Юлий Петрович перекатился по широкой кровати на новое место, туда, где была приятная прохлада шелковой простыни, и спрятал голову между подушек. Удары сделались глуше, почти неслышимы, но, попавший в гипнотический ступор, Юлий Петрович теперь сосредоточился на них, ждал и считал. Потом наступила блаженная пауза, во время которой он почти снова уснул. Но тщетно. Валечка просто выбирала новый диск, и пытка возобновилась.

Собравшись с силами, Юлий Петрович крикнул. Получился стон, который еле доковылял до открытых дверей и там умер. Да и смысл был кричать? Зато на это усилие желудок ответил тошнотворным спазмом. Он повторился, и куда сильней, когда воображение некстати породило образ стопки до краев полной водкой. Даже запахом ее мерзким пахнуло!

Мысленно желая жене оглохнуть, Юлий Петрович нашел взглядом волосатую кисть, несущее золотое бремя швейцарских часов. Всего-навсего начало девятого! И это утро субботы!

– Тварь, – сказал Юлий Петрович и поднялся, сам удивляясь своей силе воли. Накинув халат, он спустился вниз, в комнату, оборудованную под тренажерный зал. По мере приближения волны музыки становились громче и нестерпимее. Еще из коридора через открытую дверь Юлий Петрович увидел Валечку в спортивном костюме, совершающую иллюзорный велопробег. Музыкальный центр гремел дурниной. Какая-то нескончаемая клубная кислота, под которую Валечка любовалась в зеркала на работу своих длинных сильных ног.