– Тебя, – сказала она и вышла.

Гурни ожидал услышать Хаффбаргера или одну из его угрюмых секретарш и потому произнес намеренно резко:

– Да?

На секунду повисла пауза.

– Дэвид? – этот звучный женский голос был ему, несомненно, знаком, но чей он, не удавалось вспомнить.

– Да, – отозвался Гурни уже мягче. – Простите, но я не совсем…

– Как ты мог забыть? О, детектив Гурни, я этого не переживу! – патетически воскликнула женщина. Этот тембр и шутливые интонации неожиданно вызвали в памяти образ худощавой, умной, энергичной блондинки с куинсским акцентом и скулами как у модели.

– Господи, Конни! Конни Кларк! Сколько лет!

– Шесть.

– Шесть лет. Господи. – На самом деле число лет мало что значило для него, но надо же было что-то сказать.

Воспоминания об их встречах вызвали у него смешанные чувства. Конни Кларк, журналист-фрилансер, опубликовала в журнале “Нью-Йорк” хвалебную статью о Гурни, после того как он распутал печально известное дело серийного убийцы Джейсона Странка (а всего тремя годами ранее выследил другого серийного убийцу, Хорхе Кунцмана, и за это его повысили до детектива первого класса). Статья была хвалебной до неловкости: в ней отдельно подчеркивалось число выслеженных убийц, а сам Гурни был назван суперкопом – изобретательные коллеги долго еще развлекались, коверкая это прозвище на разные лады.

– Ну что, как тебе живется в мирном краю отдохновения?

В голосе звучала усмешка, и Гурни подумал, что она, наверно, знает о делах Меллери и Перри, которые он распутывал, уже выйдя в отставку.

– То мирно, то не очень.

– Вау! Догадываюсь, что это значит. Проработав двадцать пять лет в полиции Нью-Йорка, ты выходишь в отставку, уезжаешь в безмятежный Катскилл – и через десять минут на тебя сыплется убийство за убийством. Ты просто магнит: притягиваешь крупные дела. Ну и ну! А как на это все смотрит Мадлен?

– Ты с ней только что говорила. Спросила бы у нее.

Конни рассмеялась, будто он сказал что-то на редкость остроумное.

– Ну а кроме расследований ты что там делаешь?

– Да ничего особенного. Ничего не происходит. Вот у Мадлен дел больше.

– Я чуть не померла: все представляла, что ты живешь, как на картинах Нормана Роквелла. Дэйв готовит кленовый сироп. Дэйв варит яблочный сидр. Дэйв в курятнике – нет ли свежих яиц?

– Нет, яиц нет. И ни сиропа, ни сидра.

Ему-то приходили на ум совсем другие картинки последних шести месяцев: Дэйв строит из себя героя. В Дэйва стреляют. Дэйв еле-еле поправляется. Дэйв сидит и слушает шум в ушах. Дэйв подавлен, озлоблен, ушел в себя. Дэйву предлагают что-то сделать. Дэйв считает это наглым посягательством на свои права. На право вязнуть в своем вонючем болоте. Дэйву все безразлично.

– Так что ты сегодня делаешь?

– Честно, Конни, почти ничего – чертовски мало. Ну, может, обойду поля, может, подберу валежник после зимы, может, клумбы удобрю. Такие дела.

– Звучит неплохо. Знаю людей, которые много бы дали за такую жизнь.

Он не ответил: надеялся, что затянувшееся молчание заставит ее сказать о цели звонка. Она ведь звонит не просто так. Конни была женщина душевная и словоохотливая – это он помнил, – но заговаривала всегда с какой-то целью. Под белокурой гривой таился неутомимый ум.

– Ты, наверное, гадаешь, почему я тебе звоню, – сказала она. – Так?

– Да, я об этом подумал.

– Я звоню попросить об услуге. Об огромной услуге.

Гурни на мгновение задумался, потом рассмеялся.

– А что смешного? – Похоже, смех обескуражил ее.

– Ты мне однажды сказала, что просить надо только о большой услуге: если просят о маленькой, легче отказать.

– Ну нет! Не верю, что я могла такое сказать. Это же явная манипуляция, ужас какой. Ты ведь это все выдумал? – Конни исполнилась радостного негодования. Ее невозможно было надолго выбить из колеи.

– Так что ты хотела?

– Ты правда, правда все выдумал! Я знаю!

– Так все же, что ты хотела?

– Теперь мне совсем неловко, но это правда была бы огромная услуга. – Она помолчала. – Ты помнишь Ким?

– Твою дочь?

– Мою дочь. Она тебя боготворит.

– Что, прости?

– Только не притворяйся, что не знал.

– Ты сейчас о чем?

– Ох, Дэвид, Дэвид! Все женщины от тебя без ума, а ты хоть бы заметил.

– Кажется, я видел твою дочь один раз, и ей было лет… пятнадцать?

Он вспомнил, что за ланчем в доме Конни с ними сидела симпатичная, но очень уж серьезная девочка – в разговор не вступала, вряд ли и слово вставила.

– На самом деле ей было семнадцать. Ну ладно, может, “боготворит” – слишком пафосное слово. Но она поняла, что ты очень, очень умен, а для Ким это много значит. Сейчас ей двадцать три, и я знаю, что она очень высокого мнения о суперкопе Гурни.

– Это мило, но я не понял, к чему…

– Разумеется, не понял. Я тебя сама запутала с этой моей преогромной услугой. Может, ты сядешь? Разговор не такой уж короткий.

Гурни все еще стоял в ванной, прямо у раковины. Через спальню и холл он прошел к себе в комнату. Садиться ему не хотелось, и он подошел к окну, выходящему на задний двор.

– Все, Конни, я сел, – сказал он. – Что случилось-то?

– Нет, ничего плохого. Наоборот, кое-что изумительное. Ким невероятно повезло. Я тебе говорила, что она интересуется журналистикой?

– Пошла по стопам матери?

– Боже, ни в коем случае не говори этого ей, не то она тут же все бросит! Похоже, главная цель ее жизни – это полная от матери независимость! И не говори, что она пошла. Она не пошла, а вот-вот разбежится и прыгнет. Так вот, давай я объясню что да как, а то ты совсем запутаешься. Она заканчивает магистратуру по журналистике, учится в Сиракьюсе. Это ведь недалеко от вас?

– Ну не прямо по соседству. Ехать – ну, скажем, час сорок пять.

– О’кей, терпимо. Немногим дольше, чем мне до города. Ну так вот, для диссертации она придумала сделать документальный мини-сериал о жертвах убийств, точнее, не о самих жертвах, а об их семьях, о детях. Ей интересно посмотреть, как убийство влияет на родственников жертвы, если дело не было закрыто.

– Не было?..

– Да, она хочет взять случаи, когда убийцу так и не нашли. И рана так и не затянулась по-настоящему. Неважно, сколько времени прошло, в эмоциональном плане это самый значимый факт их жизни: он создает мощнейшее силовое поле, необратимо меняющее жизнь. Передача будет называться “Осиротевшие”. Разве не гениально?

– Звучит интересно.

– Более чем интересно! Но главное – ты закачаешься. Это не просто идея. Она будет воплощена в жизнь! Начиналось все как чисто академический проект, но научный руководитель Ким настолько впечатлился, что помог ей оформить настоящую заявку. Он даже заставил ее заключить договоры об исключительном праве на съемку с некоторыми из будущих героев фильма, чтобы идею не украли. Затем передал заявку какому-то знакомому продюсеру с канала РАМ-ТВ. И представляешь, он хочет это снимать! Мгновение – и вместо нудной диссертации мы получаем блестящий профессиональный дебют, какой многим ее сверстникам и не снился. РАМ – это ведь самый крутой канал.

Гурни сказал бы, что РАМ больше всех каналов виноват в том, что новости превратились в шумный, пестрый, пошлый, дурманящий балаган паникеров. Но поборол искушение и промолчал.

– Ну так вот, – восторженно продолжала Конни, – ты, наверно, гадаешь, при чем тут мой любимый сыщик?

– Я слушаю.

– Тут несколько вещей. Во-первых, мне хотелось бы, чтобы ты за ней чуть-чуть присмотрел.

– То есть?

– Ну встретился бы с ней. Вник бы в то, что она делает. Посмотрел бы, верно ли изображает жертв насилия: ты ведь знаешь, что с ними происходит. Это для нее такой шанс. Если не наделает ошибок, перед ней такие горизонты!

– Хм-м.

– Мычание – знак согласия? Ну пожалуйста, Дэвид!

– Конни, я ни черта не понимаю в журналистике. – А то, что понимал, вызывало отвращение, но об этом Гурни тоже промолчал.