Он служил при Курбатове, когда тот начальствовал в Оружейной палате, и тоже пытался придумать что-то полезное, но по мелочи и без особого успеха: изобретал какие-то сошки для мушкетов, пробовал наладить казенную добычу серы, что-то исправить в чеканке серебряной монеты, однако на этом поприще выдвинуться не сумел. Несколько лучше получались у Посошкова коммерческие затеи – он брался печатать игральные карты, служил «водочным мастером», завел винокуренное дело, так что какого-никакого достатка достиг. Но больше всего он любил составлять прожекты, которые подавал в разные инстанции. Самый важный из них, озаглавленный «Книга о скудости и богатстве», Посошков в 1724 году вручил самому царю.

Титульный лист посошковского сочинения

Это была всеобъемлющая, смелая программа не просто повышения казенных доходов, но перестройки всей системы власти. Некоторые положения «Книги» звучат злободневно и сегодня: «У нас вера святая, благочестивая и на весь свет славная, а судная расправа никуда не годится: какие указы ни состоятся, все ни во что обращаются, но всяк по своему обычаю делает. И пока прямое правосудие у нас в России не устроится и все совершенно не укоренится, никакими мерами богатым нам быть, как в других землях, нельзя, также и славы доброй нам не нажить, потому что все пакости и непостоянство в нас чинятся от неправого суда, от нездравого рассуждения, от нерассмотрительного правления и от разбоев». Иными словами, речь шла не более не менее как о создании правового государства, в котором властвовал бы закон. «Неправда вкоренилась и застарела в правителях, от мала до велика все стали быть поползновенны – одни для взяток, другие боясь сильных лиц. Оттого всякие дела государевы неспоры, сыски неправы, указы недействительны», – совершенно справедливо указывал прожектер на хронические болезни «ордынского» государства.

Не похоже, что Петр хоть как-то заинтересовался подобной идеологией. В любом случае царь вскоре умер, а публицисту пришлось расплачиваться за свое вольнодумство. Старика забрали в Тайную канцелярию и заморили в темнице. Правовое государство в России строить никто не планировал.

О петровских радетелях государственного дохода историки обычно пишут одобрительно, считая их деятельность полезной. Однако чего в ней было больше – пользы или вреда – вопрос неочевидный.

Да, прибыльщики были активны и изобретательны – не только из честолюбия, но и ради собственной выгоды, поскольку получали четверть, а то и треть новопридуманного барыша. При этом почти всегда придумки сводились к одному и тому же: как бы похитрее урвать еще кусок от торговли, или от промышленности, или от крестьян с посадскими.

В. Ключевский, относившийся к «прибыльщичеству» критически, пишет: «Новые налоги, как из худого решета, посыпались на головы русских плательщиков. Начиная с 1704 года один за другим вводились сборы: поземельный, померный и весчий [на вес], хомутейный, шапочный и сапожный…, с извозчиков – десятая доля найма, посаженный [с садов], покосовщинный, кожный…, пчельный, банный, мельничный, с постоялых дворов, с найма домов, с наемных углов, пролубной [с прорубей], ледокольный, погребной, водопойный, трубный…, с плавных судов, с дров, с продажи съестного, с арбузов, огурцов, орехов, и “другие мелочные всякие сборы”». Некий Парамон Старцев, возглавлявший Медовую канцелярию, бравшую подать с пчеловодов, придумал еще облагать нехристиан специальным налогом за иноверческие свадьбы. И конца этому повальному вымогательству не было.

Креатив прибыльщиков сильно раздражал людей, а настоящего дохода давал не так уж много. Хваленый гербовой сбор, про который так много написано, в 1724 году, то есть через четверть века после своего введения, дал в казну всего 17 тысяч рублей, примерно 0,2 % бюджетных поступлений. Налог на бороды, еще одно громкое обирательство населения, дал вовсе смехотворные 297 рублей 20 копеек.

В сущности ничего принципиального во всей этой суетливой деятельности не было. Боярская дума и в допетровские времена, без всяких прибыльщиков, постоянно ломала голову, каким бы косвенным налогом обложить население дополнительно – и все время что-то придумывала.

Просто Петр с его любовью к регламентации и указотворчеству отрегулировал подобное вымогательство и возвел его в доблесть, потому что главный девиз петровской России можно было бы сформулировать так: «Наивысшее благо – польза государства». А пожалуй, что и единственное.

Заключение. Россия становится империей

Попробую дать оценку событиям этой эпохи, настолько изменившей жизнь страны, что мне кажется правильным называть постпетровскую Россию «четвертой» по счету модификацией государства.

Предыдущая, «третья» Русь несколько отклонилась от классической «ордынской» системы, созданной во второй половине пятнадцатого столетия Иваном III. Девиация объяснялась рядом объективных причин. Прежде всего – кризисом царской власти. Из-за пресечения династии трон существенно подрастерял ореол сакральности, совершенно необходимой для державы чингисхановского извода. Первым Романовым пришлось поделиться властными полномочиями сразу с несколькими институтами, чей престиж очень поднялся во время освободительной войны: во-первых, с боярством, выдвинувшим в цари одного из своих представителей; во-вторых, с церковью, духовно возглавившей сопротивление; в-третьих, с Земским собором, потому что настоящими героями национального возрождения были земцы-ополченцы.

Возникшая после Смуты гибридная конструкция, стоявшая одной ногой в Азии, другой – в Европе, оказалась довольно шаткой. Высокая мобилизирующая способность и строгая «вертикальность» управления, несущие опоры «ордынской» модели, расшатались, но не привились и новые европейские тенденции со ставкой на рост городов, промышленность, торговлю и, шире, частную инициативу.

В семнадцатом веке Московское государство успешно действовало только там, где не сталкивалось с серьезным сопротивлением: на пустых просторах Сибири да в борьбе с разваливающейся Речью Посполитой. Всё заметнее становилось отставание России от быстро развивающихся западноевропейских стран, всё острее ощущалась потребность в выходе к торговым морям. На решение последней задачи требовались силы и ресурсы, которых не хватало.

К концу столетия всем умным людям в России стало ясно, что необходимы коренные преобразования. Нужно было выбирать между двумя путями. Для каждого из них требовалось серьезно перестроить государство: сделать его или более «азиатским», то есть лучше управляемым сверху, или более «европейским», то есть активнее развивающимся на низовом уровне.

Путь, который я очень условно называю европейским (хотя им тогда шли очень немногие европейские страны), строился на концепции, согласно которой богатство государства зависит от богатства его обитателей. Приверженцем этой логики был Василий Голицын. Об этом можно судить по сохранившимся сведениям о его программе, которая называлась «Книга, писанная о гражданском житии или о поправлении всех дел яже належат обще народу». Князь-оберегатель планировал «обогатить нищих», «дикарей превратить в людей», заменить для крестьян государственные повинности «умеренным налогом», посылать дворян для обучения за границу, создать профессиональную армию «бравых солдат» и так далее. При этом он, кажется, не собирался покушаться на национальное своеобразие русских – скажем, брить им бороды и нахлобучивать на них треуголки.

Однако в результате политической борьбы к власти в России пришла другая сила, сделавшая ставку на возвращение к прежней «ордынской» системе, хоть и с многочисленными технологическими поправками в духе времени.

Напомню, что четырьмя главными признаками такого государства являются:

1) предельная централизация и концентрация власти; все мало-мальски важные решения принимаются одной инстанцией – самим государем;

2) все подданные считаются состоящими на службе у государства, которое объявляется высшей ценностью; не государство существует ради народа, а народ ради государства;