В то же время с иноверцами внутренних областей, поволжскими мусульманами, царь не церемонился. В 1715 году вышел указ о «мурзах, которые креститься не хотят». Таковым воспрещалось владеть православными крепостными. Зато крестившиеся получали все права российского дворянства. С простолюдинами власть вела себя мягче: крестить татар и башкир насильно запрещалось, но тех, кто добровольно сменит веру, освобождали от податей. (Так же действовали русские воеводы в Сибири, но с мусульманами «метод материального стимулирования» работал хуже, чем с язычниками.)

Главный смысл петровской региональной политики заключался в достижении лучшей управляемости, и с этой задачей административная реформа, в общем, справилась. Во всяком случае, Российская империя стала более слаженным механизмом, чем Московское царство. Но казенная «вертикаль» не умела бороться со злоупотреблениями собственного аппарата, и параллельно с его усилением возрастали масштабы коррупции.

Чем дальше от самодержца, тем привольнее было наместникам, и самый дальний из них, сибирский губернатор князь Матвей Гагарин, чувствовал себя неограниченным владыкой своей громадной территории. Этот энергичный администратор царствовал в Сибири больше десяти лет. Чем-то он был похож на Петра, одинаково размашистый в добрых и злых деяниях. Он немало способствовал развитию края, разрабатывал новые месторождения полезных ископаемых, исправно поставлял в казну меха и «рыбий зуб», твердую валюту того времени. Гагарин гуманно и с умом обошелся с пленными шведами, сосланными в Сибирь после Полтавы: их было девять тысяч человек, и князь относился к ним как к ценным работникам, берег их, даже содержал за свой счет. Но с не меньшим усердием губернатор ратовал о собственных барышах, обирая купцов, наживался на контрабандной торговле и винных откупах, чем нажил себе сказочное богатство.

Знаменитый обер-фискал Нестеров (как уже говорилось, впоследствии сам казненный за лихоимство) долго интриговал против сибирского наместника и в 1719 году наконец добился его ареста. Петр велел торжественно, при всем дворе, повесить этого своего соратника в знак того, что за воровство пощады не будет никому, и целых семь месяцев не давал снимать труп с виселицы. Никто, впрочем, особенно не испугался…

Законы

Петр энергично вмешивался во все сферы российской жизни, но нигде его деятельность не была столь кипучей, как в области законотворчества. Тому имелись две причины – объективная и личная.

Обновление государства безусловно требовало новых письменных правил, по которым отныне будет существовать империя. Изменилось самое назначение государства. Прежде оно, по очень точному выражению М. Богословского, ставило перед собой только три задачи: обеспечивать оборону от внешних врагов, блюсти внутреннюю безопасность и собирать необходимые для этого средства. В общественную и частную жизнь подданных оно вмешивалось очень мало. «Регулярное» государство, хотя бы внешне берущее за образец Европу, подобными функциями ограничиваться не могло, а военно-бюрократическая империя, которую строил Петр, и подавно. Как мы помним, согласно петровскому идеалу, держава должна была работать как часы, а это требовало составить строгие предписания и инструкции для каждого «колесика» и «винтика».

Но помимо рациональной мотивации в том извержении законов и указов, который Петр обрушил на страну, безусловно ощущается и характер преобразователя, одержимого страстью к регламентации всего и вся. Царь верил, что ему достаточно расписать жизнь до мелочей, ничего не упустив, обо всем распорядиться, и тогда наконец наступит порядок.

Обстоятельства, правда, были таковы, что всерьез заняться любимым законотворческим делом Петр смог только в самый последний период царствования – раньше он был слишком занят борьбой со шведами.

Впервые самодержец взялся за переписывание российских законов еще в начале 1700 года, под впечатлением от европейского путешествия. Тогда была создана большая комиссия по составлению нового уложения, но скоро началась война и пошла так трудно, что стало не до мирных забот.

Новые законодательные акты выпускались, но бессистемно, по мере надобности. Прошло немало лет, прежде чем у Петра появилось время взяться за дело всерьез – это случилось после Полтавы. Ключевский подсчитал, что до 1710 года в России появилось около пятисот указов, а после перелома в войне – две с половиной тысячи. Но лишь с 1720 года, покончив с военно-кочевой жизнью и поселившись в Петербурге, государь занялся сочинением законов в ежедневном режиме.

Во многих из них ощутим неповторимый петровский слог и стиль. Царь рассматривал текст закона еще и как своего рода педагогический трактат, поэтому в начале обычно следовало обоснование: понеже обстоятельства (или мировая практика, или предписания разума) таковы и таковы, повелеваем следующее. Однако, не слишком надеясь на умственные способности подданных, в конце Петр обычно переходит к угрозам, очень подробно описывая, как будет караться нарушение данного закона.

Петровский указ

В оформлении законодательной системы Петр снова взял за образец Швецию.

В 1718 году началось составление уставов для коллегий, чтобы для начала навести порядок в самом правительстве. Юстиц-коллегия занялась переводом шведских законов и их адаптацией к российским реалиям. Сотрудникам этого ведомства предписывалось тратить половину присутственного времени на текущие дела, а вторую половину – на составление уложения.

Петровское законодательство стремилось к всеохватности. Это не просто перечень правил, по которым устроено государство с перечислением наказаний за нарушение этих правил, а нечто вроде подробной и мелочной инструкции «правильной жизни».

Помимо сотен указаний, касающихся вещей действительно важных – уголовного и гражданского права, военных и торговых уставов, промышленности, межведомственных отношений, градостроительства и прочего, – петровское государство произвело на свет массу постановлений избыточных и даже удивительных.

Как можно и как нельзя строить собственные дома; как одеваться; кому носить бороду, а кому бриться; как веселиться и как скорбеть; как лечиться и в каких гробах ложиться в могилу. Иногда вмешательство в семейную жизнь, впрочем, оказывалось и полезным. Например, Петр запретил родителям принуждать сыновей и дочерей к браку, если те не согласны. Тем же указом 1724 года помещикам не позволялось поступать подобным образом с крепостными.

Нельзя без удовольствия читать и петровский «Закон о дураках и дурах» (1722). Царь обеспокоился, что дворяне завещают свое имущество необразованным детям, то есть «дуракам» и «дурам», а те, если состоятельны, потом без труда находят себе пару, «несмотря на их дурачество, но для богатства», отчего плодятся новые дураки. Посему Сенату предписывалось вести учет «дуракам», и буде те окажутся вовсе не способны к обучению, наследства им не давать и брака не позволять. Более действенного стимула для образования дворянства придумать было трудно.

Мало было издать законы, требовалась система, которая могла бы их применять, – судебная система. Ее в старой Московии, по сути дела, не существовало. На местах исполнительная власть являлась и судебной. Можно было обратиться за правдой и прямо к царю, но его суд редко бывал скорым.

Петр попытался учредить иерархию судов, внешне очень похожую на европейскую: внизу – земские суды, потом провинциальные, потом окружные. Неднократно выходили указы о том, чтобы никто не обращался с просьбами лично к государю, не подав прошения в установленных учреждениях и не пройдя всех инстанций. Назначением судейских чиновников ведала юстиц-коллегия, что обеспечивало если не независимость судебной власти, то по крайней мере ее обособленность от губернаторов и воевод.

Но сама идея разделения властей была чужда «ордынскому» государству, и продержалась эта полунезависимость очень недолго. Традиционно судебная власть была неотделима от административной. Сама концепция независимой судебной власти казалась диковинной и прижиться не могла. Уже через несколько лет отправление правосудия было возвращено воеводам, которым в помощь придавались асессоры (судейские чиновники), его подчиненные.