Сдача Риги. А.Е. Коцебу

В начале 1711 года вся южная Балтика от Восточной Пруссии до Финляндии оказалась под русским контролем. Петр писал: «Неприятель на левой стороне сего Восточного моря не точию городов, но ниже степени земли не имеет».

Эти успехи выглядели еще более блестящими по сравнению с тусклыми действиями союзников. У шведов не было войск для помощи заморским территориям, но хватило сил для защиты отечества. Когда датчане вторглись в провинцию Сконе, их наголову разгромил (27 февраля 1710 года) лучший из оставшихся у шведов генерал Магнус Стенбок с армией новобранцев. После этой конфузии в Копенгагене поняли, что враг еще очень силен, и в дальнейшем старались переложить основную тяжесть войны на Россию. Ничего выдающегося не совершил и Август – если не считать неудачной попытки взять Данциг.

Если до полтавской победы Петру недоставало веры в свои силы, то к исходу следующего года царь впал в другую крайность: ему стало казаться, что он всемогущ и навсегда победоносен. Ничем иным кроме самоослепления нельзя объяснить рискованный шаг, на который царь решился осенью триумфального 1710 года. Прежде так опасавшийся войны на два фронта, потративший огромные суммы на Воронежский флот единственно из-за турецкой угрозы, теперь Петр сам пошел на обострение отношений с Константинополем.

Причиной тому было не только преувеличение собственных возможностей, но и ошибочное представление о слабости Османской империи. Именно так, по-видимому, Петр воспринял нейтралитет Турции во время восточного похода Карла XII и булавинского восстания. Ведь если бы турки тогда воспользовались удобным моментом, чтоб расквитаться за Азов, положение России стало бы критическим.

У Петра сложилось весьма низкое представление о дееспособности турецкого правительства. Оно действительно никуда не годилось. С 1703 года султаном был неумный и вздорный Ахмед III, посаженный на престол взбунтовавшимися янычарами. Однако неучастие Турции в Северной войне объяснялось вовсе не слабостью ее армии и тем более не миролюбием султана. Просто он не вел никакой последовательной политики, будучи игрушкой в руках соперничающих придворных партий. В Константинополе вечно плелись интриги, без конца менялись великие везири, иностранные послы открыто подкупали министров. Участвовал в этой купле-продаже и русский посол Петр Толстой, человек очень ловкий. В январе 1710 года, действуя взятками и подарками, он наконец добился ратификации мирного договора, подписанного десять лет назад и очень не нравившегося туркам.

Камнем преткновения в русско-турецких отношениях стал вопрос о судьбе шведского короля.

Уходя от погони, Карл достиг берегов Буга, за которым начинались турецкие владения, и потребовал у очаковского коменданта Мехмет-паши лодок. Тот не торопился, ожидая разрешения начальства или, может быть, просто бакшиша. В результате подоспела русская кавалерия и сильно потрепала отряд, так что через реку переправились лишь 600 человек – всё, что осталось от армии.

Султан был польщен тем, что такой великий монарх и полководец просит у него убежища. Карлу позволили остаться в Бендерах, приставили почетный караул из янычаров, назначили щедрое содержание. Все ожидали, что после короткого отдыха король кинется в Польшу или даже в Швецию спасать свою державу и набирать новую армию. Так думал и Петр, сразу после Полтавы поспешивший на север, чтобы опередить врага.

Но Карл в несчастье вел себя точно так же, как в победоносные времена – непредсказуемо. Казалось, король не придает особенного значения потере армии. Про свой роковой поход в письме на родину он написал, что всё прошло отлично, только в самом конце приключилась «неудача», которая скоро будет исправлена.

Турки полагали, что лестный, но неудобный гость останется до залечения раны, но Карл никуда не торопился, предоставив Швецию собственной судьбе. Это, конечно, был очень странный правитель. Выздоровев, он развлекался конными прогулками, игрой в шахматы, чтением книжек, военными упражнениями, иногда в воспитательных целях устраивал обыск у офицеров и уничтожал все предметы, с его точки зрения, не нужные военному человеку, вроде кружевных воротников и щегольской обуви. Королевский двор в Бендерах превратился в своего рода туристический аттракцион – турки специально приезжали поглазеть на диковинного монарха. В это трудно поверить, но Карл просидит так в турецком захолустье целых пять лет. Многие историки пытались придумать этому какое-то логическое обоснование, но убедительного так и не нашлось. Кажется, Карл желал возглавить турецкую армию и вторгнуться с ней в Россию, однако эта мечта была несбыточна, турки не позволили бы гяуру командовать своими войсками.

Узнав об этом подозрительном гостевании, русские сразу стали требовать у турок выдачи заклятого врага. В Стамбуле отвечали, что это противоречит законам гостеприимства, однако соглашались выпроводить Карла восвояси. Толстой добился того, что турецкое правительство подписало соответствующий документ. Дело оставалось за малым – чтобы король согласился уехать. Но Карлу почему-то понравилось в Бендерах. На вежливые, а затем и не очень вежливые просьбы хозяев ехать своей дорогой он совершенно не реагировал.

Его представители при султанском дворе тем временем подбивали везирей уговорить Ахмеда III начать войну с Россией. Денег на подкуп у шведов не было, но на помощь пришли французы, издавна пользовавшиеся огромным влиянием на константинопольские дела. Опасаясь, что Россия, после Полтавы заметно активизировавшаяся в Европе, присоединится к антифранцузской коалиции, посол Людовика XIV использовал все свои рычаги и «чинил туркам великие дачи», подбивая их к войне.

Несмотря на всё хитроумие Толстого, он начал проигрывать в этой закулисной борьбе. В июне 1710 года противник войны великий везирь Чорлулу Али-паша вследствие французско-шведских интриг лишился своего поста, его сменил Кёпрюлю Нумен-паша, заговоривший с русским послом жестче. Новый везирь потребовал, чтобы царь позволил Карлу пересечь Польшу под охраной большого турецкого корпуса. План был расстроен тем, что король не пожелал покидать Бендеры – ни без охраны, ни с охраной. Переговоры зашли в тупик.

Тогда сторонники войны провели на место главы правительства прошведски настроенного Балтаджи Мехмет-пашу, который стал ожесточать султана против России. И как раз в этот момент, в октябре 1710 года, Петр совершил непоправимую ошибку: решил заговорить с Константинополем на языке угроз. В царской грамоте говорилось, что, если шведский король не будет немедленно выдворен, Россия и Речь Посполитая прибегнут к силе оружия.

Это стало последней каплей. 20 ноября 1710 года султан объявил царю войну. Русского посла Толстого он велел посадить в темницу, а великому везирю – собирать армию, чтобы весной выступить в поход.

Трудно понять, зачем Петр с таким упорством добивался высылки шведского короля из Турции, – для России и ее союзников было во всех отношениях выгоднее, чтобы Карл оставался в отдалении от театра военных действий как можно дольше. В результате же получилось, что царь своей неуклюжей дипломатией достиг того, чего тщетно добивался из Бендер его враг: России пришлось открывать второй фронт.

Прутский поход. М. Романова

Хуже всего было то, что Петр и теперь оставался в заблуждении относительно турецкой слабости. Он явно рассчитывал на быструю и легкую победу. Приготовления к войне были недостаточными.

Адмирал Апраксин должен был привести в боевую готовность Азовский флот. Вот теперь, казалось бы, должны окупиться пятнадцатилетние затраты на воронежское кораблестроительство – но нет, флот так и останется в закупоренном Азовском море.

Шереметев получил приказ привести из Прибалтики двадцать два полка, а Михаил Голицын с Украины еще десять. Хватить этих сил никак не могло. У одного крымского хана Девлета II Гирея войск было больше – еще до подхода главной турцкой армии.

Ошибочен оказался и расчет на новых союзников – валашского (румынского) и молдавского господарей, вассалов султана. Царю обещали, что с приближением русской армии в тылу у турок начнется всеобщее христианское восстание, а господари выступят со своими войсками, однако на деле вышло иначе.