Самое же главное – Карл был уверен, что после нарвского разгрома царь оправится не скоро, если вообще оправится.
В этом король жестоко ошибся. Если говорить о величии, то первый шаг к нему царь Петр Алексеевич сделал зимой 1700–1701 годов, когда судьба его страны висела на волоске. До сих пор на российском троне сидел взбалмошный, капризный, временами легкомысленный, временами чудовищно жестокий деспот, больше всего занятый собственными забавами, которые иногда совпадали с интересами государства, а иногда нет. В опрометчивую войну со Швецией тоже ввязался монарх легковесный, плохо сознающий слабость своей армии, силу будущего противника и ненадежность союзников. Бегство из-под Нарвы и вовсе было поступком стыдным.
Но начиная с 1701 года появляется новый государь, повзрослевший, возмужавший и не склонный к авантюрам. Думается, Петр был искренен, когда годы спустя поблагодарил шведов за нарвскую «науку» и назвал их своими учителями. Истинная сила, как известно, проверяется не победой, а поражением, и Петр проявил себя правителем сильным.
Первым делом царь стал укреплять приграничные города и монастыри, а также приводить в порядок свое побитое, обезглавленное войско. Одновременно по всей стране был разослан указ о новом воинском наборе – уже не добровольном, а принудительном, по одному рекруту с определенного количества дворов.
Даже когда стало понятно, что Карл границу не перейдет и уводит свою армию прочь, Петр не позволил никому расслабляться. К этому времени уже выяснилось, что мириться шведы не намерены, что, разгромив Августа, они обязательно вернутся – надо было к этому готовиться.
Из-под Нарвы прибрела нестройная толпа в 23 тысячи человек. Их перераспределили, снарядили, сформировали еще десять полков, и к весне подо Псковом собралась новая армия. С офицерами по-прежнему дело обстояло плохо. Российские вербовщики нанимали их по всему Западу, но дело шло туго – спрос на наемников повсеместно возрос в связи с назревающей всеевропейской войной.
Еще труднее было восстановить утраченный артиллерийский парк. Не хватало пушечной меди, и Петр без колебаний покусился на святое: велел снимать с церквей колокола. Благодаря этой невиданной мере уже в 1701 году в армии было больше орудий, чем до Нарвы, – триста новых стволов.
Всё это, конечно, требовало гигантских расходов, но Петр и тут поступил решительно: велел уменьшить содержание серебра в монете и увеличил выпуск денег вчетверо. Об инфляции задумываться было некогда, да и тогдашние финансисты еще плохо понимали ее опасность.
Страх перед шведами начал понемногу отступать, когда стало ясно, что Карл оставил в Ингрии очень мало войск. Уже в январе 1701 года русские попробовали предпринять довольно робкую вылазку к приграничному Мариенбургу, но были отбиты с уроном. Шведы ответили небольшим рейдом на Псковщине. Этим всё и кончилось. Русские нападать не решались, слабо веря в свои силы, у шведов же на активную войну не хватало солдат.
Правда, шведская эскадра в июне 1701 года произвела диверсию против Архангельска, желая уничтожить единственный русский порт и тем самым отрезать противника от притока европейских товаров. Семь вымпелов внезапно появились перед Новодвинской крепостью, защищавшей подходы к городу, но защитники отбили нападение и даже захватили два небольших корабля, севшие на мель. Петра спасение Архангельска очень окрылило. Он писал: «Где чего не чаяли, Бог дал».
Но главным даром для России в 1701 году было то, что у нее появилась возможность залечить раны и окрепнуть, пока грозный враг воюет на западе.
Король невозмутим среди Хаоса. Иллюстрация из вольтеровской «Истории Карла XII»
В феврале Петр ездил к польскому королю в Литву, уговаривал его не заключать сепаратного мира и обещал помощь деньгами и войсками, хоть у самого с тем и другим было туго. Поскольку казна пустовала, пришлось забирать деньги у монастырей и у частных лиц. Во вспомогательный корпус, отправленный на выручку Августу, собирали все боеспособные части, за которые не будет стыдно перед союзником.
Спасало то, что после Нарвы шведский король словно погрузился в спячку и долго простоял на одном месте. Мы увидим, что лихорадочная активность будет постоянно сменяться у него странной пассивностью, иногда очень продолжительной. Соратники говорили, что король действует лишь по наитию Свыше. Действительно, возникает впечатление, что Карл постоянно прислушивался к некоему внутреннему голосу, который считал голосом Бога. Если Всевышний молчал, впадал в бездействие и Карл, дожидаясь следующего «знака».
После нарвского триумфа Бог не посылал своему избраннику знака целых полгода. Вместо того чтобы теснить врага, Карл охотился, веселился, по-мальчишески валял дурака: играл в прятки, строил снежные фортеции и так далее.
Казалось, его не интересует, что саксонцы усиливаются. В исполнение договора генерал Аникита Репнин привел из России обещанные подкрепления, 20 тысяч человек – половину составляли те самые счастливцы, кто опоздал к Нарве. Саксонский главнокомандующий фельдмаршал Штейнау был приятно удивлен качеством и вооружением русского контингента (особенно ему понравилось, что «при целом войске нет ни одной женщины и ни одной собаки»). Осмелев, Август вновь отправил армию к Риге.
Но в начале лета Карл вдруг проснулся. Из Швеции прибыли свежие резервы, и король пошел в наступление.
Штейнау поступил рационально и логично: с частью армии занял укрепленные позиции на берегу Даугавы – там, где шведам предстояло делать переправу.
В битве на Даугаве 9 июля 1701 года Карл XII блестяще продемонстрировал свой полководческий почерк.
Штейнау считал, что понимает тактику юного полководца, который непременно кинется в атаку во главе передового отряда, невзирая ни на какие препятствия. На этом фельдмаршал и построил диспозицию. Он намеренно оставил на своем берегу место для высадки шведского авангарда, чтобы потом раздавить его превосходящими силами. Гибель или взятие в плен шведского короля означали бы победу в сражении и во всей войне.
Снежного бурана, облегчившего победу под Нарвой, летом ждать не приходилось, но Карл устроил искусственный туман: множество костров из мокрой соломы обеспечили в месте переправы плотную дымовую завесу. Под ее прикрытием шведы переправились через реку на плотах, заслоненных от пуль толстыми щитами.
Карл действительно оказался на противоположном берегу одним из первых, и солдат с ним высадилось немного, но это были отборные части – гвардейские гренадеры. Король правильно рассчитал, что Штейнау позволит авангарду беспрепятственно форсировать Даугаву, и верил в стойкость своей гвардии.
Всё так и вышло. Саксонцы трижды атаковали плацдарм, понесли большие потери, но опрокинуть гренадеров в воду не смогли, а тем временем прибывали все новые и новые батальоны. Когда их набралось достаточно, шведы перешли в наступление и обратили уставшего неприятеля в бегство.
Гром этой победы был еще оглушительнее, чем Нарвской. Вся Европа восхищалась гением, который из крайне неудобной позиции сумел разбить вдвое бóльшее вражеское войско – притом не каких-то диких московитов, а опытных саксонцев. (Кстати говоря, русские полки в этой битве никак себя не проявили – вероятно, у Репнина была инструкция уклоняться от участия в сражениях.)
Август немедленно очистил Прибалтику и стал слать парламентеров, прося мира. Но Карл считал, что курфюрст наказан недостаточно, желал лишить его польской короны и оккупировать Саксонию.
Шведы вторглись в Польшу (хотя та формально по-прежнему в войне не участвовала) и заняли Варшаву. Речь Посполитая разделилась надвое – часть панов сохранила верность своему королю, но шляхетство северных областей взяло сторону Карла. Начиналась одна из тех польских междоусобиц, которые никогда быстро не заканчивались.
В кампанию 1702 года Карл углубился еще дальше в Польшу, пошел на Краков, куда перенес свою ставку Август. Саксонцы отступили, надеясь, что шведский король увлечется преследованием и оторвется от главных сил. Так и вышло. Карл погнался за отходящей вражеской армией с 10-тысячным корпусом. Саксонцев и их польских союзников было около 28 тысяч.