Ничтожные частицы времени, именуемые годами.

Опилки вечности.

Стертые колени противно щипали при каждом шаге. Цепи кандалов позвякивали в стенах сырой каменной темницы из которой меня вели наверх.

Когда-то красивое платье было порвано в нескольких местах и грязное настолько, что подсохшая грязь комьями падала на пол, выложенный из необработанного камня. Я с трудом представляла себе процесс расчесывания, так как некогда красивые черные пряди свалялись в ком, из которого торчал мусор и сено, что служили мне матрасом несколько недель.

— Шагай. — Толкнув меня к тяжелым дверям, презрительно бросил охранник.

«Ты бы уже давно горел в пекле, бросив на меня такой взгляд раньше» — Прошипела я про себя, но на деле просто вскинула голову, сделав шаг вперед.

Узкая лестница была освещена факелами, и отвыкшие от света глаза слезились, заставляя моргать чаще.

С каждой ступенью я прощалась с сырым и холодным казематом, обещая никогда больше сюда не вернутся. Я готова была проститься с жизнью, лишь бы сдержать данное самой себе обещание.

Меня впихнули в открывшуюся перед носом дверь наверху лестницы, и я оказалась в небольшой комнате, похожей на допросную.

— Доброй ночи. — Голос неприятно прокатился по ушам и я, гордо подняв голову, сглотнула вязкую слюну, не знавшей воды уже несколько дней.

— Если сейчас действительно ночь, то я желаю и тебе доброго времени суток.

Мужчина сидел на подобие трона, закинув одну ногу на другую, и расслабленно откинувшись рассматривал меня с победной улыбкой на губах.

Расул всегда был тщеславен и сейчас, упиваясь своей властью надо мной, кривил губы, разглядывая мои стертые коленки.

— Я вижу, судьба тебя не пожалела. Если бы ты только знала, как я обрадовался новости о том, что моя старая знакомая объявилась!

— Не сомневаюсь.

— Ну что же ты стоишь, дорогая? Присаживайся. — На острых губах скользнула отвратительно ядовитая улыбка.

Ничего кроме стола и стула, занимаемого Расулом в комнате, не было, и он неприкрыто издевался, предлагая мне сесть на пол.

— Я насиделась Расул.

— Как же мог забыть! Ты скучала по мне моя дорогая Морена?

— Мое имя давно уже звучит не так. — Скрипнув зубами я упрямо смотрела в изучающие глаза, что едва поблескивали в свете тусклых свечей.

Охранник вышел плотно закрыв за собой дверь, получив легкий кивок от хозяина.

Расул поднялся и подошел ко мне нависая с высоты своего собственного роста, заставляя меня запрокинуть голову.

— Для меня ты всегда будешь Мореной. — Он прикоснулся сухими пальцами к моему подбородку и мягко погладил кожу. — Жаль, что однажды ты выбрала не ту сторону…

— Я не принимала ничью сторону! Я осталась верна себе!

Он улыбнулся и ответил:

— Ни это ли значит, что твоя сторона была неверной?

— У меня есть путь…

— Брось! Глупости и байки! Взгляни на себя. Ты словно побитая собака, что притащили ко мне на цепи! — Он больно сжал мой подбородок, я сощурилась. — Где та прекрасная банши, что проклинала меня и умоляла дать ей еще, лежа подо мной в кровати?

— Она умерла много лет назад, Расул. Морены больше нет.

Он внимательно разглядывал мое лицо своими светло коричневыми глазами, напоминавшими о жажде в пустыне и искал хотя бы повод усомнится в моих словах.

— Мне же ничего не стоит послать отчет Великому, и сообщить что в моих руках последняя банши.

— Но ты вновь не сделаешь этого. — Я знала, чем сулит мне встреча с правителем, но моя уверенность в Расуле не была подвержена сомнениям.

— Я ненавижу тебя. — Прошептал он, закрыв глаза и придвинувшись к моему лицу. — Сейчас ты воняешь как стадо коров, грязная словно свинья из хлева, но я все равно… — Он замолчал, уткнувшись носом в мою щеку. — Я ненавижу тебя Морена.

Я закрыла глаза, вспоминая себя старую, ту которая плакала в душе и молила прижать его к себе, прикоснувшись губами на прощание. Но я не могла позволить ей сделать это.

— Морены больше нет.

Он молчал.

Я видела, как ему приходится бороться с собой. Все его мышцы напряглись, вызывая во мне желание приложить к ним ладонь, призывая к покою в моих руках, успокаивая взбудораженный ум.

— Как твое имя? — Хрипло спросил он, не отрываясь от моего лица.

— Эва.

Он хмыкнул:

— И что же в твоем понимании «вечность»?

Вместо быстрого ответа я прижалась к нему щекой и прошептала:

— Я тоже тебя ненавижу.

********

Корабль раскачивался в лево-право, укачивая мой совершенно пустой желудок. В трюме становилось все холоднее, что говорило о том, что мы заплаваем в северные воды.

Еще около двадцати женщин и десятка мужчин, прижимались друг другу, стараясь согреть тех что помладше и беспомощно выдыхали паром на околевшие руки.

Последний подарок от Расула. Я плыла в рабском корабле, с ошейником на шее и кандалами на руках. Железо примерзало к коже, болезненно обжигая своим холодом, но это действительно было подарком. Только Расул мог так.

Я делала вид что дремала, вслушиваясь в тихие разговоры невольников, что интересной информацией не владели, то успокаивая расстроенных детей, то успокаивая друг друга.

Несколько раз я пыталась просунуть порванные рукава в промежуток между запястьями и оковами, но он был слишком узок и приходилось терпеть холод закусывая губы.

— Еда! — Люк в трюм открылся и на землю, с громким «плюх», упала каша, растекаясь в бесформенную лужу. — Жрите!

Кто-то бросился к подачке и принялся соскребать клейкую массу с грязного пола, отправляя в голодный рот.

Отвратительно.

Голод скручивал и меня, но оставив себе хотя бы достоинство, я не сдвинулась с места, отвернув лицо от противно чавкающей толпы.

— Ты бы поела, дочка. — Старушка что сидела рядом тяжело вздохнула. — Это мы уже старые, наши дни сочтены. А ты молодая, тебе нужны силы.

— Это не придаст мне сил, а только окончательно лишит рассудка.

Было сложно считать дни, так как солнечный свет не проникал в вонючий и темный трюм, но, если судить по кормёжке, что все так же выливали на пол, но мы были в пути три дня.

На четвертый день, я уже едва находила силы, приходить в себя, все чаще проваливаясь в голодный и замерший сон. Пришлось открыть глаза только когда люк в очередной раз открылся, но вместо свиной каши раздался громкий мужской голос:

— Вот, смотри! Новенькие. По десять отдам любого.

— Они все никуда не годные. Сдохнут на следующий же день. Дрянь товар.

— Хорошо, за восемь. — Скрипнул зубами торговец.

О, ужас. Я стою восемь медяков. Самой от себя противно стало.

— Все равно убогие все. Цена не меняет сути.

— Семь. Последняя цена.

Недолгая тишина была прервана хлопком рукопожатия.

Отлично. Семь медяков. Еще лучше.

— Вставайте! Живее! — Крикнул торговец и я услышала щелчок кнута, который должен был придать нам скорости.

Еле живые рабы начали подниматься со своих замерших и отсиженных ног и двигаться к лестнице, я не торопилась.

И когда практически все покинули трюм, я демонстративно потрясла цепями, напоминая о себе.

— Что там?

— Ничего! — Быстро прикрыв своим тщедушным телом проговорил он.

— Что бы там не было, оно мое.

— Все рабы уже вышли, вон они. — Пытался перевести тему мужчина, но судя по хлопку, у него ничего не вышло.

— Обмануть меня решил!? — Крикнул покупатель и даже моя кожа покрылась мурашками. — Кто там?

— Девка! Девка! — Едва скрывая панику в голосе заголосил торговец. — Везу ее Эсфиру!

— Доставай.

— Не могу, Юмин! Это заказной товар!

Вот брехло. Просто решил продать по дороже, а этот, судя по всему, раскошеливаться не привык и вряд ли заплатит много. Даже за меня.