Теперь заканчиваю. Прощай, милый Дядя, шлю Тебе, Тёте, Бабушке и всем родным мои теплые приветы из этой страны евреев.

Твой преданный племянник Густав[39].

Чтобы представить себе обстановку, в которой он очутился, и жизнь в полку, расквартированном в маленьком польском городишке, можно вдобавок к этому письму перечитать «Поединок» Куприна: все приметы на удивление совпадают, хотя повесть Куприна опубликована на шестнадцать лет позднее, в 1905 году. Мечта Густава – поступление в Академию Генерального штаба – один из главных лейтмотивов повести. Юный подпоручик Ромашов мечтает о том же; он и на дуэли погибает во имя того, чтобы муж любимой женщины смог держать экзамены в Академию. Но, в отличие от героя повести Куприна, у нашего героя был выход: перевод в Петербург, в кавалергардский полк был делом почти решенным, хотя и затянулся из-за отсутствия вакансии. Родственники хлопотали: крестная Альфильд Скалон просила за Густава самоё императрицу Марию Федоровну – шефа кавалергардского полка, и хлопоты к осени 1890 года увенчались успехом. Густаву пришлось провести в Александрийском полку в общей сложности больше года, но время это не пропало даром: в начале 1890-го ему было поручено обучение сорока новобранцев, за что он принялся с большим рвением. Кроме того, из послужного списка Маннергейма мы узнаем, что летом он практиковался в инженерном и саперном деле в предместьях Варшавы и участвовал в больших маневрах в присутствии императора близ Нарвы.

В декабре 1890 года корнет Маннергейм вернулся в Петербург, чтобы приступить к служебным обязанностям в Кавалергардском ее величества полку[41]. Он получил назначение в лейб-эскадрон ее величества: шефом кавалергардского полка по традиции была императрица Мария Федоровна, супруга Александра III, урожденная датская принцесса Дагмар. Императрица знала по имени и в лицо каждого офицера своего полка; когда она после революции поселилась на родине, в Дании, Маннергейм не раз навещал ее, да и другие кавалергарды не забывали своего шефа.

Чтобы достойно начать службу, пришлось вновь прибегнуть к помощи родственников, поскольку своих денег у Густава не было, а ему предстояли большие расходы: офицер-кавалергард должен был иметь несколько видов формы – походную, парадную, дворцовую парадную и бальную (кавалергарды обязаны были присутствовать на дворцовых балах, которые устраивались два раза в год). Кроме того, выходя в гвардейский кавалерийский полк, офицер обязан был представить двух строевых коней. Так или иначе, Густав 7 января 1891 года оказался наконец в том полку, куда так давно стремился. Был ли он счастлив этим? Поначалу, видимо, да.

Граф А. А. Игнатьев[42], поступивший в полк в 1896 году, свидетельствовал полвека спустя, что никогда офицеры кавалергардского полка «…не позволяли себе рукоприкладства. <…> У некоторых старинных русских родов, как у Шереметевых, Гагариных, Мусиных-Пушкиных, Араповых, Пашковых и др., была традиция служить из поколения в поколение в этом полку. <…> Полковые традиции предусматривали известное равенство в отношениях между офицерами независимо от их титула. Надев форму полка, всякий становился полноправным его членом, точь-в-точь как в каком-нибудь аристократическом клубе. Сходство с подобным клубом выражалось особенно ярко в подборе офицеров, принятие которых в полк зависело не от начальства и даже не от царя, а прежде всего от вынесенного общим офицерским собранием решения. Это собрание через избираемый им суд чести следило и за частной жизнью офицеров, главным образом, за выбором невест. Офицерские жены составляли как бы часть полка, и потому в их среду не могли допускаться не только еврейки, но даже дамы, происходящие из самых богатых и культурных русских, однако не дворянских семейств»[43].

В полку было даже свое привидение: Белая дама, появлявшаяся в залах офицерского собрания перед какими-либо событиями. «Она выходила из глубины биллиардной, проходила через столовую и скрывалась в портретной, где висели изображения всех командиров Кавалергардского корпуса и полка от Петра Великого и до последних дней империи»[44]. Не случайно полковым гимном был выбран марш из оперы французского композитора Буальдье «Белая дама»[45].

Но, пожалуй, самая замечательная традиция кавалергардов – прочные связи между бывшими сослуживцами и готовность в любой момент прийти на помощь товарищу: когда бы он ни вышел в отставку и где бы ни жил, он всегда мог обратиться к кавалергарду за поддержкой. Как видно будет из дальнейшего повествования, Маннергейм дорожил этой дружбой и следовал полковой традиции в течение всей жизни. Будничная обстановка в полку и детали быта офицеров и солдат тоже были освящены традициями и не менялись в течение десятилетий. Достаточно вспомнить «Анну Каренину» и кавалергарда Вронского: «…В день красносельских скачек Вронский раньше обыкновенного пришел съесть бифстек в общую залу артели полка. Ему не нужно было очень строго выдерживать себя, так как вес его как раз равнялся положенным четырем пудам с половиною, но надо было и не потолстеть, и потому он избегал мучного и сладкого. Он сидел в расстегнутом над белым жилетом сюртуке, облокотившись обеими руками на стол и, ожидая заказанного бифстека, смотрел в книгу французского романа, лежавшую на тарелке. …В соседней бильярдной слышались удары шаров, говор и смех…»[46]

Точно так же перед скачками мог сидеть в столовой артели (офицерского собрания) и Густав Маннергейм, листая французский роман, взятый в читальном зале на первом этаже. Правда, в течение первых полутора лет кавалергардской службы в его положении, по сравнению со многими товарищами по полку, имелась существенная и неприятная деталь: у него не было состояния. Он был по-прежнему беден, как церковная крыса. Офицеров обязывали столоваться в артели, находившейся на Захарьевской улице напротив полковой церкви, но Густаву это было не по карману, и он часто старался обедать у себя на квартире или в каком-нибудь трактире неподалеку. И вообще расходы гвардейского офицера значительно превышали его жалованье. В опере кавалергард должен был сидеть на дорогих местах в партере, ему нужно было посылать цветы светским знакомым, давать щедрые чаевые швейцарам и так далее. Возможно, потому барон Маннергейм исполнял свои служебные обязанности с большим рвением – другой возможности сделать карьеру у него не было. Между тем отпрыски богатых аристократических семей зачастую служили в этом элитном полку только в силу семейных традиций и при первом удобном случае выходили в отставку. Граф Игнатьев в своих мемуарах именует их «штатскими в военной форме». Маннергейму он дает весьма противоречивую характеристику – злопыхательскую и восторженную одновременно. Правда, если учесть, что в конце 50-х годов XX века, когда Игнатьев опубликовал свои мемуары, он был советским генералом, едкий тон его становится вполне понятен: «…Непосредственным моим начальником оказался поручик барон Маннергейм, будущий душитель революции в Финляндии. Швед по происхождению, финляндец по образованию, этот образцовый наемник понимал службу как ремесло. Он все умел делать образцово и даже пить так, чтобы оставаться трезвым. Он, конечно, в душе глубоко презирал наших штатских в военной форме, но умел выражать это в такой полушутливой форме, что большинство так и принимало это за шутки хорошего, но недалекого барона. Меня он взял в оборот тоже умело и постепенно доказал, что я, кроме посредственной верховой езды да еще, пожалуй, гимнастики, попросту ничего не знаю. <…> Смотр молодых солдат Маннергейм провел блестяще, я получаю вместе с ним благодарность в приказе по полку»[47].