- Я тоже слышал об этом.

- Значит, мне повезло. Родители учили и наставляли меня, готовя к встрече с опасностями вашего мира.

- О, как они были правы! Столькие опасности подстерегают невинность... Но я сумею оградить тебя от них.

- Вы так добры.-Она потупилась.-Никогда я не слышала от родителей, что есть на свете люди вроде вас.

- Я один такой...

- Вижу... В этом году отец умер, а вскоре-и мама. Ее сердце было разбито. Похоронив маму, я старалась жить по заведенному порядку, но не могла выносить бесконечное одиночество. Не выдержала и отправилась в мир, чтобы не состариться и не умереть, так ничего и не увидев и не испытав.

- Состариться...-восторженно лепетал Вертер.-Умереть...

- Месяц назад я покинула зверинец и испытала разочарование-наверху не оказалось ни страшных великанов, ни зловредных существ. Мне встречались чудеса, способные повергнуть в замешательство, но такие далекие от того, что рисовалось в моем воображении. Я боялась вновь попасть в коллекцию волшебника, но совершенно не интересовала тех, кого встречала.

- Содержать коллекции больше не модно. Да и не всякий сможет, случайно взглянув, определить, кто ты. Это мне было легко разгадать твою неповторимую природу. О, какая это удача. Как чудесно, моя дорогая, что мы встретились именно теперь. Знай же, я, как и ты, рожден живым телом. Я тоже проделал нелегкий путь из тьмы матки, чтобы впервые вдохнуть воздух и увидеть свет увядающего и дряхлеющего мира. Ты встретила единственного из всех, способного понять тебя, разделить твои увлечения... Того, кто испытает наслаждение, воспитывая тебя. Мы сродни друг другу, дитя мое!-Он нежно обнял угловатые плечи.-У тебя снова есть и отец, и мать! Имя им-Вертер!

Ее звали Кэтрин-Лили-Маргарет-Наташа-Долорес-Беатрис-Мастерская-Семь-ФакелБлагодарность. Последние два имени принадлежали родителям юной гостьи.

Они беседовали несколько часов подряд.

Вертер живописал удивительные занятия, которым они станут предаваться вдвоем. Рассуждал о прелестях безмятежно-простой, наполненной чистой поэзией жизни. Не жалел красок, повествуя о заповедных уголках, в которых они непременно побывают. Излагал свои взгляды на продолжение образования этой чистой души... И видел, как тает ее настороженность и теплеет взгляд.

Во всяком случае, так ему казалось.

- Отныне всего себя я посвящу тому, чтобы сделать тебя счастливой,-заявил он и вдруг обнаружил, что его клятва осталась неуслышанной-его гостья крепко спит. Улыбка нежности тронула губы отшельника.-Бедное дитя. А я-бездушное ничтожество.

Вертер поднялся из хрустального кресла. Девочка, свернувшись клубком, лежала на ковре из шкуры игуаны. Он нагнулся и с осторожностью подхватил на руки расслабленное теплое тело. Алые вишенки губ раскрылись в сонном вздохе, неокрепшая грудь поднялась и опустилась. Чудесная гостья Вертера спала на его руках.

От непривычной тяжести его пошатывало. Наш герой, пыхтя, прошествовал по башне и, вновь опустив драгоценную ношу на пол, испустил облегченный вздох. Но прежде до него дошло, что в его доме нет ничего мало-мальски похожего на девичью спальню.

Холод серых камней и чернота вулканического стекла, так милые вечно страдающему сердцу, теперь раздражали. Вертер огляделся, поскреб подбородок и улыбнулся.

- Ее будет окружать красота,-решил он.-Утонченная и умиротворяющая красота.

Кольцо Власти отныне было движимо вдохновением. Стены башни покрыли гобелены со сценами из старой Книги Сказок- единственной отрады Вертера в его одиноком детстве. Эту книгу он готов был слушать без конца.

Его любимый герой Персик Шелли, великий мастер игры на губной гармошке, отважно вступал в Одеон (подземное царство мертвых), чтобы вернуть оттуда любимого трехглавого пса Омнибуса. На гобелене древний музыкант был изображен со своим похожим на арфу инструментом в момент исполнения "Блюза для соловья"-выдающейся композиции, дошедшей до эпохи Края Времени. С другой стены смотрел своим единственным глазом посреди лба Касабланка Богард. Волшебной шпагой по имени Сэм он готовился пронзить свирепую чудовищную птицу-Мальтового Сокола-и освободить возлюбленную королеву Акрилоу из-под чар Большого Сони (карлика, обернувшегося гигантом) и Каина Мятежника, изгнанного из Голливуда (царствия небесного) за убийство своей сестры, прозванной Голубым Ангелом.

Пусть эти чудные картины пробудят романтическое воображение прелестного ребенка, пусть и она испытает те возвышенные чувства, что владели когда-то его душой. Он вновь переживал со всею остротой свои тогдашние детские впечатления. Сладостное чувство родства двух одиноких душ наполняло его. Все страдания взросления, терзающие теперь его гостью, всколыхнулись в душе Вертера. Он совершенно растрогался и твердо решил защищать от них свою драгоценную находку.

Одно время, давным-давно, он пробовал поближе сойтись с Джереком Карнелианом, со стороны завидуя душевной стойкости Джерека. По мнению Вертера, его товарищ по несчастью сохранял в памяти долгие годы растерянности, сомнений и самоотчуждения-все то, что не переставало бередить душу самому Вертеру. Но Джерек оказался достойнейшим творением насквозь искусственной Железной Орхидеи. Он был не в силах припомнить ни глубоких страданий, ни даже сильных детских переживаний. Он искренне старался сделать приятное Вертеру, но в конце концов вынужден был признаться, что детство у него было совершенно безоблачно и состояло из одних радостей.

Тогда Вертер раз и навсегда для себя решил, что Джерек-человек бездушный. Впоследствии и происхождение Джерека стало вызывать у нашего героя все более серьезные сомнения. Вполне могло статься, что разговоры о своем детстве жеманный Карнелиан ведет, естественно, из щегольства.

Впрочем, теперь Вертеру было не до этого. Настала очередь постели. Он воздвиг кровать-мягче пуха, с серебристыми шелковыми простынями, со столбиками из слоновой кости и балдахином из прозрачного целлофана, только чуть желтоватого, чтобы подчеркнуть драгоценность и древность благородного материала. Пол перед постелью устилал ковер из шкур хомяков-альбиносов и трехцветных кошек.

Для туалета Вертером была выбрана красно-синяя керамика с замысловатыми узорами. Фарфоровые чаши наполняли живые цветы: молочай, источавший молоко, львиный зев, лютики, шанхайские лилии, алые маргаритки (Вертер не забыл включить в убранство цветы, носящие имя его приемной дочери). Лимонадно-пурпурные маки стояли зарослями, а чайно-зеленые розы вились по стенам, кудрявясь бежевым, пунцовым и палевым. С ними соседствовали голубые, как небо, тюльпаны и изумрудные цинии в пышном сером цветении. Все вокруг переполняли пьянящие ароматы.

По углам у самого потолка разместились корзинки с яйцами- символы христианства. У стены, подле окна,-этажерка с рядами маленьких живых человечков на полках (такими и сам Вертер играл в детстве). Возле кровати-трюмо. Его трюмы наполняли разнообразные одеяния. Пристроив у двери полный набор кубиков и два рубика, Вертер счел обстановку подобающей для юной леди.

Вероятно, ей захочется кое-что изменить, предположил он и порадовался своей сдержанности в подборе обстановки. Нетрудно было предугадать восторг невинного ребенка в момент пробуждения. И, конечно, следовало позаботиться о регулярном чередовании дня и ночи-для растущего организма это немаловажно. Так приятно сознавать, что солнце покидает небосвод в урочный час, чтобы завтра явиться в положенное время, заливая землю световым великолепием. Тут ему вспомнилась еще одна существенная деталь. Поворот Кольца Власти на левой руке расцветил черный бархат ночи сверканием звезд, звездочек и лун. Вертер вновь трепетно склонился над юным телом, перенес гостью в постель и заботливо укрыл серебристой простыней до самого подбородка. Такого еще детского и непорочного. В приливе нежности он целомудренно коснулся губами ее лба и потихоньку удалился. За дверью, сотворенной из листвы бесенной лиственницы, Вертер задержался, перебирая вновь чувства, переполнявшие душу. Лицо, столь долго выражавшее лишь тоску и уныние, осветилось улыбкой.