Литмир - Электронная Библиотека

И вот Эштон… Сидит себе, как ни в чём не бывало, на мамином месте. Сажусь напротив него на диванчик Алекса.

– Доброе утро!

– Привет.

– Как самочувствие?

– Уже лучше, спасибо.

Тут замечаю в глазах больного тень подозрительной иронии. Эштон любуется нашим видом на залив, жуёт свой блинчик с вишней – мамино фирменное блюдо, и едва заметно улыбается.

– У вас красивый дом и в очень живописном месте. Наверное, лучший из всех, что я видел, внезапно сообщает.

Мама тут же отвлекается, останавливается на несколько мгновений, на лице её озабоченность сменяется мечтательной улыбкой:

– Дом… да, дом у нас замечательный. Твой отец построил его, когда был совсем юным. Двадцать пять ему было. Он хотел, чтобы здесь поселилась его семья, росли его дети… так и вышло, в итоге!

– Вообще-то, ему было двадцать шесть, и этот дом он построил лично для мамы, хотел сделать ей подарок, но она не пожелала даже взглянуть на него.

Эштон напрягается, лицо его выражает крайнее удивление и странный испуг.

– Ой, ну всё! Я в университет опаздываю, – мама срывается в сторону гаража, а я чувствую себя виноватой!

– Мамуль, прости! Ну, прости, пожалуйста! У тебя были очень веские причины, я знаю! – кричу ей вслед.

Догоняю её уже практически у двери в гараж, и с ужасом замечаю, что она плачет.

– Мам, ну что ты, прости меня, дурочку! – обнимаю её и начинаю слезоточить сама.

– Всё в порядке, Сонь, ты тут не причём. Мои ошибки, мои боли.

– Алекс сказал, что если бы не твои ошибки, не было бы меня. Так что с моей колокольни ты всё делала правильно!

– Конечно, правильно, дочь. Слушай, а ты почему в школу не собираешься?

– Мамуль, можно я останусь сегодня? В школе сейчас перед праздниками одна фигня, я от скуки с ума там схожу. Может, лучше мне дома побыть? За Эштоном присмотреть? Вдруг он разболеется снова? А я ему таблетку от температуры дам!

Мама улыбается, часто моргая ресницами, чтобы от слёз тушь не потекла.

– Ясно всё с тобой. Ладно, оставайся, только будь умницей! Я Лёшку в девятнадцать родила, ты даже не представляешь себе, насколько рано это было! Чуть не померла от напряжения! Помни об этом!

– Ну, мам, ну ты что?! Ты что такое говоришь! Я что, совсем, по-твоему, того! Без мозгов?

– А мозги тут ни при чём – не они в этом деле всё решают, и я тому прямой пример. При всём уме разума не хватило!

– Не переживай, папа провёл полный ликбез, включая методы и методики предохранения. Но ты работай спокойно, мне они не понадобятся, по крайней мере, сегодня точно!

Мама улыбается, нежно целует в щёку:

– Ты умница у меня!

Эштон задумчив и неподвижен всё в той же позе у окна на мамином кофейном диванчике.

– Ты знаешь, как называется место, на котором ты сидишь?

– Как? – спрашивает, не поворачивая головы.

– Кофейные диваны Леры и Алекса. Они тут пьют кофе и воркуются.

– Что делают?

– Воркуются. Ну знаешь, как голуби, клювиками. Это их место, мы сюда никогда не садимся.

– Понял.

– Кофе будешь?

– Да, пожалуйста.

– Тебе с сахаром и молоком?

– Если можно, без, пожалуйста.

– Ты всегда такой вежливый?

Эштон ухмыляется, и эта ухмылка постепенно перерастает в широченную улыбку, и… я таю.

Этот парень просто бог красоты какой-то, когда улыбается! Сердце в моей груди скачет так шустро, что я роняю кофейник на пол, он разбивается вдребезги, раскидав стекло по всей кухне. Не успеваю опомниться, как Эштон уже возле меня, быстро хватает за руку, оттаскивает в сторону и начинает собирать стекло.

– Ты чего?! – удивлённо восклицаю. – Ты же больной! Я сама сейчас уберу!

– Ты такая неуклюжая, ещё порежешься!

Anthony Greninger – Dreamer [Inspirational Piano]

Его глаза, сощуренные улыбкой, мне показалось, залили светом и теплом всю кухню, столовую, гостиную, его спальню, мою спальню, весь наш дом. Я чётко услышала своё сознание, оно громко, уверенно объявило мне: хочу смотреть в эти шоколадные глаза вечно!

Солнце, словно почувствовав оттепель между нами, в одно небольшое мгновение выползло из-за серости, скрывавшей от нас его свет, и затопило своим утренним золотом весь наш дом. Мы оба, не сговариваясь, словно зачарованные, повернули свои головы в сторону панорамных окон, и, не издавая ни звука, боясь спугнуть волшебство момента, стали смотреть на залив.

– Боже, как красиво! – тихо говорит Эштон.

– Да… – согласно тяну я, также едва слышно.

Солнечный диск, непривычно яркий, потому что ноябрь – самый пасмурный месяц в штате Вашингтон, нависает над безмятежной гладью залива, изменив его хмурые серые тона на переливы жёлтого и золотого. От этой картины хочется петь, бежать куда-то, гнаться, что-то свершать.

– Наверное, нужно очень сильно любить женщину, чтобы подарить ей такой дом, – задумчиво произносит Эштон, продолжая собирать стекло.

– Наверное.

– Давно они вместе?

– О, это очень запутанная история, местами похожая на сказку, местами на фильм ужасов. Алекс признался мне однажды, что встретил мою мать, когда ему ещё не было восемнадцати, и влюбился с первого взгляда в неё шестнадцатилетнюю. Но был юн, глуп и поэтому потерял её из вида на многие годы, потом долго искал, нашёл, но она уже была замужем за моим отцом, и у них уже даже был Лёшка.

– Я не знал этого…

– А должен был?

– Не в этом смысле… просто… как-то сложилось впечатление, что это не первый брак у них.

– О! Тут ты в самую точку! Они друг на друге только три раза женились, а сколько было ещё всех прочих!

– Три раза?! – Эштон деланно округляет глаза.

– Да. Целых три. Одного им показалось недостаточно. Двух тоже.

– Может, просто любят свадебные церемонии?

– Нервы они потрепать друг другу любят. А церемония была у них только одна.

– Глядя на них, никогда не подумаешь о таком…

– Ну, сейчас у них период выученных уроков, так Алекс говорит. Собственно, то, что ты видишь, нравится и нам всем. Счастливы они – хорошо и нам. А когда все эти разрывы и разводы были… – я умолкаю, потому что щиплет в носу.

RHODES – Morning

Щиплет сильно, потому что память хранит очень многое. То, например, как Алекс женился на Габриель и перестал официально быть моим отцом, как забирал Лурдес к себе, а обо мне забывал, потому что я … потому что я не настоящая его дочь – так однажды объяснила мне мои права тётя Габи. Потом у них родился общий ребёнок, и Алекс совсем пропал из вида, перестал даже изредка приезжать. Когда я обнаружила у Габи новый живот, и мама сказала, что у Алекса скоро родится ещё один ребёнок, мальчик, я поняла, что больше не увижу его никогда и никогда больше не смогу называть его отцом, он не будет играть со мной и заплетать мне косы колоском. У него такие нежные и мягкие руки, и он всегда рассказывал мне сказки, так что пытка утреннего причёсывания перед школой незаметно превратилась в самую большую за день радость. Он учил меня плавать, кататься на велосипеде, давать мальчишкам в нос за то, что больно дёргают меня за мои колоски-косички. Он не позволил маме отрезать мне волосы, когда я заразилась вшами, и всю ночь напролёт возился со мной, чтобы избавить от напасти. Избавил. И волосы сохранил. Он выслушивал все мои боли и обиды и всегда находил самые правильные слова, чтобы утешить меня, поддержать, успокоить. А его объятия… его волшебные объятия исчезли с появлением Габриель. Они все теперь доставались только ей и Аннабель. Потом, спустя ещё несколько лет, когда Алекс снова стал жить с нами, мама не любила его, отворачивалась, когда он входил в комнату, или совсем выходила из неё, не разрешала ему трогать себя, и однажды я увидела, как он плачет, сидя на полу, у маминой постели. Очень горько плачет. Мне хотелось отдать всё, что у меня есть, сделать всё, что потребуют, только бы он не оставлял нас снова.

Я с шумом выдыхаю, чтобы прогнать застрявший в горле ком:

– Короче, плохо было всем, не только им двоим.

13
{"b":"636311","o":1}