— Попозже. В какие окна заглядывал этот парень?

— Конечно, первого этажа!

— Это я понимаю. В класс, в столовую? Может, он просто компьютер хотел унести?

— По-моему, в спортзал. Я не очень в этом хорошо разбираюсь, но, помню, подумала: ах ты, маньяк! Взрослых баб ему мало, так он зырит, как малолетки переодеваются. Подругу на родительском собрании предупреждали о таких.

— Как он себя вёл?

— Да никак, обычно! Крутился под окнами, место искал, откуда видно получше! Меня увидел и остолбенел. Постоял молчком, а потом в кусты сиганул. Рудик бы, конечно, догнал, да я… — Марина Викторовна махнула рукой.

Ротвейлер глухо зарычал. То ли подтверждал слова хозяйки, то ли намекал, что готов довольствоваться ментом, если не довелось сразиться с маньяком.

Марина истолковала это по-своему:

— Наливай, а то он укусит.

Волгин плеснул коньяк в две рюмки.

— Испугался?

— Ну.

Важность показаний Марины сейчас оценить было трудно. Может, она действительно спугнула мелкого извращенца, но нельзя было исключить и тот факт, что женщине довелось столкнуться с убийцей, подготавливающим преступление. Поведение его выглядело не очень понятным, хотя… Волгин давно убедился, что не бывает ситуаций или человеческих поступков, которые нельзя объяснить. Просто иногда не хватает воображения, специальных познаний или информации. Рассказ Марины, в сочетании с мимикой и общей манерой поведения, звучал правдоподобно, и следовало закрепить психологический контакт, вытянуть подробности, которые она помнит сегодня, но не сможет рассказать завтра, проспавшись после пьянки или застеснявшись присутствия мужа.

Сергей поднял свою рюмку, изготовился сказать короткий тост, который прокачал в уме и счёл подходящим для ситуации. Но Марина снова махнула рукой, повторив жест, которым минуту назад выразила сожаление по поводу своей нерасторопности:

— Чего там говорить, и так всё понятно!

Выпили.

— Здесь курят?

— А как же! — Марина придвинула чашку с засохшим на дне пакетиком чая. — Тряси сюда, все пепельницы заняты.

— Как он выглядел?

— Кто?

— Маньяк.

— Молодой, лет двадцать пять, наверное. Симпатичный, высокий. А… А что ещё надо сказать?

— Телосложение, волосы, форма лица. Одежда.

— Ну, я так не могу! — Марина Викторовна надула губки. — Лицо как лицо, круглое, без усов. Волосы были под шапкой, как их разглядишь? Чёрное пальто, короткое, с накладными карманами. — Она похлопала себя по бюсту и бёдрам: — В этих местах. Шарфик беленький, брючки. Брючки, кажется, с отворотами. И шапочка вязаная, «колпачок».

Волгин посмотрел в окно. Снегопад, начавшийся сразу после того, как он пришёл в этот дом, давно скрыл все следы под окнами школы. Ни собаку пустить, ни слепки не снять, даже если женщина и сможет указать точное место, где он топтался.

Между тем, Марина Викторовна продолжала извлекать из памяти подробности, и вскоре должен был наступить момент, когда она сама себя начнёт запутывать, сомневаясь в том, что разглядела доподлинно, и домысливая детали, на которые не обратила внимания.

Волгин ей не мешал. Слушал, рассчитывая на то, что опыт поможет отделить зерна от плевел.

— Перчатки у него, кажется, были. Точно! Такого же цвета, как и пальто. Мне ещё издалека показалось, что он руки в рукава прячет, а когда подошла, пригляделась — перчатки. Кожаные такие, толстые, на меху. И шапка… Или всё-таки кепка?

Марина задумалась. За поддержкой несколько раз обращалась взором к бутылке, но Волгин не наливал, и женщине приходилось мучиться всухую.

— Да не помню я! — воскликнула она, адресуя Волгину упрёк за свои мучения, но тут же радостно всплеснула руками, отчего халатик разошёлся, открывая грудь, без малого целиком: — Вспомнила! В четверг он был в кепке. Тоже чёрного цвета, с коротким таким козырьком. А сегодня — в вязаной шапке. В четверг ведь потеплее погода была, правда? Вот он и оделся по-разному. А может, хотел меня специально запутать, думал, что не узнаю?

Не торопясь, Марина Викторовна сдвинула полы халата. Волгин подумал, что затруднения с памятью и последовавший вслед за этим всплеск эмоций могли быть сыграны специально.

— А больше я ничего и не знаю, — печально сказала Марина и снова сжала руки коленями.

— Надо будет составить фоторобот. — Слово «попробовать» он умышленно опустил, рассчитывая утвердительной интонацией подавить возможные колебания, но Викторовна не купилась:

— Не, я не смогу. Какой я художник?

— Художник будет наш, специальный. Эксперт.

— Но ему ведь надо будет что-то объяснять, а как я… И Валентину это не понравится, он у меня, — женщина хихикнула, — сидел за растрату. Не, рисовать мы ничего не будем. Ты уж извини меня, капитан. Вот посмотреть на живого, если поймаете, я соглашусь. Только чтобы меня он не видел. Поймаете?

— Постараемся. — Волгин открыл свою папку, достал чистый бланк протокола допроса. — Ну, раз ты отказываешься рисовать, то мне придётся писать.

— Зачем? — Марина Викторовна насторожилась, и Сергей, чтобы разрядить обстановку, налил коньяка.

— Спасибо. Если честно, то я просто не знаю, что бы мы делали…

Выпив, женщина немного смягчилась, но все равно получить согласие на запись разговора удалось только после того, как приняли ещё по сто граммов. Больше всего Волгин боялся, что завалится какая-нибудь «нимфа», разглядит служебные бумаги и закатит скандал, попрекая Викторовну сотрудничеством с ментами. Ситуация, конечно, не тупиковая, есть способы разрубить и не такие узлы, но психологический контакт будет утерян.

Писал Волгин быстро, одновременно не забывая болтать со свидетельницей, поддерживая этот самый контакт и создавая препоны для возможности пойти на попятную, отказаться от сказанного или от подписи в протоколе, из опасений «быть затасканной по судам». Никто из полуголых подруг Марины не вломился, так что, дописывая последние строчки, Сергей стал больше опасаться не их, а какого-нибудь генерала из главка, который мог заявиться на место двойного убийства и, ни бельмеса не понимая в сыске, обозначить участие в раскрытии преступления обнюхиванием ОСГ[10]. За коньячный выхлоп, конечно, не расстреляют, но объясняться придётся, и не во всех кабинетах ссылки на оперативную необходимость будут восприняты с пониманием. Многие начальники решат: воскресенье, неожиданный вызов на службу, холодная погода — так какая, к чёртовой бабушке, работа со свидетелем? Отговорка, и только.

— Все. — Поставив точку, Волгин придвинул бумаги к Марине, и в это время зазвонил сотовый телефон.

На связь вышел Акулов.

Прослушав его информацию, Сергей высказал своё мнение, одновременно прикидывая, где взять людей, которым можно доверять:

— Нужно ставить засаду. Он вполне может вернуться.

Запускать в квартиру, где живёт сестра друга, первых попавшихся коллег не хотелось. Не в честности коллег вопрос, таких хватало, а в сочетании честности с тактичностью и воздержанным языком. Какие семейные тайны могут стать им известны за долгие часы ожидания? Станут ли они, случись такое, молчать или растреплют по всему управлению?

Оказалось, Акулов уже подумал об этом. Решение было не слишком законным, но рациональным:

— Я договорился с Денисом Ермаковым. Он уже послал трёх человек, которые присмотрят за хатой снаружи. Первое время, пока мы не сможем определиться. Может быть, ночью я сам их сменю.

Вслед за Андреем перезвонил Катышев:

— Где вы с Акулой застряли? Дуйте ко мне, обход и другие доделают.

— Что-то случилось?

— Случится, если ты не пошевелишь своей задницей. Быстро ноги в руки и — сюда! Приехал Феликс Градский, директор этого «Сюрприза». Похоже, он знает, кто мог стрелять…